Он вел себя, как попрошайка. Сначала всякий раз требовал с меня пятьдесят тысяч франков и клялся, что это в последний раз. Потом уходил, получив от меня одну или две тысячи. Подсчитайте-ка, какая сумма наберется за восемнадцать лет! Повторяю вам, если бы я поддался на его уговоры, то в конце концов остался бы без гроша. Но я-то работал! Я постарался выгодно вложить деньги, превратил всю окрестную землю вверх по течению реки в виноградники. А он тем временем внушал своим родственникам, что разъезжает в качестве представителя какой-то торговой фирмы, а на самом деле вымогал деньги. Он быстро вошел во вкус. Знаете, он ходил по домам под именем господина Клемана. Скажите, как я должен был поступить?
Голос его стал громче. Незаметно для себя он встал с места.
– В ту самую субботу он потребовал сразу двадцать тысяч. Даже если бы я захотел дать ему такую сумму, я не смог бы этого сделать, потому что банк был закрыт. А потом, повторяю, я уже достаточно заплатил, вам не кажется?
Я напомнил ему об этом и назвал его кретином. Он снова заладил свое, когда пришел ко мне днем, жалкий донельзя.
Человек не имеет права так унижаться. Надо рисковать!
Выиграть или потерять все! Нужно все-таки сохранять какую-то гордость.
– Вы и ему это сказали? – прервал Сент-Илэра Мегрэ неожиданно мягким голосом.
– А почему бы нет? Я надеялся немного подбодрить его.
Предложил ему пятьсот франков.
Облокотившись на камин, комиссар придвинул к себе портрет покойного.
– Пятьсот франков… – повторил он.
– Я предъявлю вам свою записную книжку, где я отмечал все расходы, и докажу, что в общей сложности он вытянул из меня двести тысяч франков. Вечером я был в парке.
– Вам было не по себе.
– Я нервничал, сам не знаю почему. Вдруг возле стены послышался шум. Потом я увидел его. Он что-то прилаживал в ветвях дерева. Сначала я подумал, что он собирается сыграть со мной какую-то шутку. Но он сразу исчез. Я влез на бочку. Он вернулся к себе в комнату и стоял около стола, лицом ко мне. Он не мог меня видеть. Я не понимал, в чем дело. Клянусь вам, в эту минуту я испугался. Выстрел раздался в десяти метрах от того места, где я стоял, а Галле не пошевелился. Только его правая щека стала красной. Хлынула кровь. А он все стоял, глядя в одну точку, словно чего-то ждал.
Мегрэ взял с камина пистолет. К нему все еще была привязана металлическая крученая струна от гитары, какими пользуются при ловле щук. Под дулом была прочно приделана жестяная коробочка, прикрепленная к спуску проволокой.
Мегрэ открыл ногтем коробочку и обнаружил механизм, похожий на тот, что свободно продается в магазинах фотопринадлежностей: им пользуются, если нужно снять самих себя. Достаточно завести пружину, и через несколько секунд она срабатывает. Но у Галле пружина была тройная и, следовательно, должна была вызвать три выстрела.
– Пружину, должно быть, заело после выстрела, – медленно глуховатым голосом протянул Мегрэ.
И он вспомнил последние слова своего собеседника:
«Только правая щека у него стала красной. Хлынула кровь. А он все стоял, глядя в одну точку, словно ждал чего-то».
Он ждал двух других выстрелов, черт побери! Он был уверен в надежности своего механизма и не сомневался, что хотя бы одна из трех пуль точно попадет в цель.
Но две другие так и не вылетели из ствола. Он вынул из кармана нож. Его бил озноб, когда он приставил лезвие к груди. Он упал плашмя. Разумеется, он умер. Сначала я подумал, что это месть, что, должно быть, он оставил какие-то бумаги; из них все станет известно, и, возможно, меня даже обвинят в убийстве.
– Осторожный вы человек! Хладнокровный, этого не отнимешь. Вы отправились на кухню за резиновыми перчатками.
– А зачем мне было оставлять в комнате отпечатки пальцев? Я прошел через ворота. Положил ключ в карман.
Но мои поиски были напрасны. Он сам сжег все бумаги.
Мне было страшно. Меня пугали его открытые глаза. Я так торопился вырваться оттуда, что забыл запереть ворота на ключ. Как бы вы поступили на моем месте? Раз уж он все равно умер… Еще больше я испугался в тот день, когда, играя в карты у нотариуса, узнал, что пистолет снова выстрелил. Я пошел туда, чтобы подробнее все рассмотреть. Я не решился дотронуться до пистолета, потому что он послужил бы неоспоримым доказательством моей виновности, вздумай вы меня подозревать… Это был шестизарядный пистолет. Я понял, что пружина, которую заело во время вспышки, сработала неделю спустя под действием жары.
Но ведь там должны были еще остаться три патрона, не правда ли? С тех пор я беспрерывно брожу по парку, прислушиваюсь. Вот и сейчас, пока мы с вами находимся в этой комнате, я стараюсь не подходить к столу.
– Но меня вы не остановили. Вы бросили ключ в траву, когда я пригрозил вам обыском.
Клиенты гостиницы после ужина гуляли по дороге. В комнату доносились их размеренные шаги. Из кухни слышался звон тарелок.
– Мне не следовало предлагать вам деньги…
Мегрэ чуть было не расхохотался, и, наверное, не сумей он сдержаться, смех его испугал бы кого угодно. Стоя перед своим приземистым собеседником, Мегрэ взирал на Сент-Илэра одновременно свирепо и добродушно; он покачивал рукой, словно собирался схватить его за горло или размозжить ему голову об стену.
И все-таки в самозваном Сент-Илэре, в его желании оправдаться, обрести былую самоуверенность было что-то жалкое. Заурядный мелкий жулик, у которого даже не хватало смелости продолжить свое пусть даже до конца не осознанное жульничество.
А он еще хорохорился! Но при каждом движении комиссара он делал шаг назад. Если бы Мегрэ поднял руку, он, наверное, сам рухнул бы на пол.
– Имейте в виду, если его вдова в чем-то нуждается, я готов ей помочь, разумеется, без огласки.
Он знал, что существует срок давности. И тем не менее он не был спокоен. Он дорого дал бы за доброе слово комиссара, который играл с ним, словно кошка с мышкой.
– Покойный сам о ней позаботился.
– Да, я читал об этом в газете. Страховка в триста тысяч франков. Невероятно!
Мегрэ не сумел сдержаться.
– Невероятно, не правда ли? Человек, не имевший в детстве ни гроша даже на самые скромные развлечения… Вы знаете, что такое лицей? В Буржском учатся сыновья высокопоставленных особ со всей Центральной Франции. Сент-Илэр – прекрасная фамилия. Такая же старинная, как и у остальных. Вот только имя смешное – Тибюрс. А он, хотя всегда был сыт и учился в лучшем лицее, не мог купить себе даже плитку шоколада, свистульку или воздушный шарик, как все мальчишки. Во время перемен сидел один в углу. Его жалели, наверное, только воспитатели, такие же бедняки, как и он. Он ушел из лицея, продавал книги. Его единственное достояние – звучная фамилия, пиджачок да больная печень впридачу. Ему даже нечего заложить в ломбард. Но у него есть громкое имя, и однажды ему предлагают продать его. Но и после этой сделки нищета не отступает. Только имя другое. Под фамилией Галле он поднимается на ступень выше: средний достаток. Он может есть и пить в свое удовольствие, но новая семья обращается с ним, как с паршивой овцой. У него жена, сын. Но оба они попрекают Галле его жалким положением, неумением заработать деньги, стать генеральным советником, как его свояк. Цена имени, которое он продал за тридцать тысяч франков, вдруг выросла до миллиона. А ведь у него было только имя, принесшее ему столько горестей и унижений. Имя, от которого он избавился. А бывший Галле, веселый, разбитной парень, изредка нехотя подает ему милостыню.
Вы правильно сказали: невероятно! Ему ничего не удавалось. Всю жизнь он промучился. Никто ни разу не протянул ему руку помощи. Его подросший сын взбунтовался и уехал в надежде чего-то добиться, а отец остался влачить жалкое существование. Только его жена покорилась судьбе.
Я не говорю, что она ему помогала или утешала его. Она просто покорилась судьбе, потому что понимала: тут уж ничего не поделаешь. Несчастный человек, всю жизнь соблюдавший диету. И вдруг он оставляет ей триста тысяч франков. Больше, чем у них было за всю совместную жизнь.
Триста тысяч! Этого достаточно, чтобы тут же примчались ее сестры, чтобы генеральный советник начал расточать ей улыбки. Вот уже пять лет, как Галле еле таскал ноги. Приступы печени следовали один за другим. Легитимисты дают столько, сколько он мог бы получить, прося милостыню. Ну а здесь, у бывшего Галле, ныне Сент-Илэра, ему удается время от времени вырвать тысячу франков. Но некий господин Жакоб отбирает у него большую часть того, что он собирает по крохам. Да, удивительный человек! Во всем себя ограничивая, он платит больше двадцати тысяч в год по страховому договору. Он предчувствует, что настанет день, когда он больше не сможет бороться с отчаянием, если только сердце его не остановится само по себе. Несчастный, одинокий человек без конца куда-то ездит, нигде не чувствует себя дома, разве только когда ловит рыбу в безлюдном месте. Он родился некстати в обнищавшей семье, родственники совершили ошибку, отдав с трудом накопленные несколько тысяч франков за его обучение. Он неудачно продал свое имя. Неудачно начал сотрудничать с легитимистами, когда это движение угасало. Женился он тоже неудачно. Даже сын пошел не в него, а в Прежанов.
Каждый день, совсем того не желая, умирают счастливые и здоровые люди. А он, вот незадача, не умирает. В случае самоубийства страховку не выплачивают. Он возится с часами, с пружинами. Он хорошо знает, что очень скоро уже не сможет бороться. И вот господин Жакоб требует двадцать тысяч. У него их нет. Никто ему таких денег не даст. У него приготовлена пружина. Но как утопающий, который хватается за соломинку, он стучится в дверь к тому, кто вместо него получил миллион. У него нет надежды. И все-таки он приходит снова. Он уже попросил комнату окнами во двор, он не верит в механику и предпочитает более простой способ – с колодцем. Так он прожил жизнь, смешной неудачник. Но и комната окнами во двор занята. Значит, ему придется к тому же карабкаться на стену. А из трех пуль вылетела только одна! Вы же сказали: «Его правая щека стала красной. Хлынула кровь. А он все стоит, глядя в одну точку, словно ждет чего-то». Разве он не провел всю свою жизнь в напрасном ожидании? Хотя бы какая-нибудь удача! Нет. У него не было даже тех маленьких радостей, которые то и дело случаются у других и часто остаются просто незамеченными. Ему пришлось ждать двух последних выстрелов, которые так и не прозвучали, и он был вынужден сам довести дело до конца.
Мегрэ замолчал и так сильно сжал зубами черенок трубки, что тот сломался.
А его собеседник, искоса взглянув на комиссара, пробормотал:
– И все-таки он был жулик.
С минуту Мегрэ пристально смотрел на него блестящими глазами. Он поднял свою большую руку и почувствовал, как напрягся от страха владелец Маленького замка. Мегрэ долго не опускал руку, словно наслаждаясь его смятением, и, наконец, хлопнул Сент-Илэра по плечу.
– Вы правы: он – мошенник. Что же касается вас, то существует давность, не так ли?
– Вы должны знать законы лучше меня, но мне кажется…
– Разумеется, разумеется. Существует давность. И закон предусматривает, что, если сын присваивает имущество отца, пусть даже нечестным путем, в этом нет состава преступления. Так что Анри Галле, как и вам, нечего бояться. До сих пор ему удалось скопить только сто тысяч франков. Вместе с капиталом его любовницы это составляет сто пятьдесят тысяч. А ему нужно пятьсот, чтобы переехать в деревню, как ему советуют врачи. Вы же сказали, господин Сент-Илэр: «Невероятно!» Нет преступления. Нет обвиняемого. Некого сажать в тюрьму, разве что моего самоубийцу за шантаж легитимистов, не приди ему в голову удачная мысль скрыться от правосудия под очень простым строгим надгробным камнем, не слишком дорогим, но изысканным, на кладбище Сен-Фаржо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18