– Да.
– Зачем?
– Вы же не велели мне молчать. Я уж не знаю, как-то всплыло во время разговора. Он работает на Лиотара, и это ведь нормально, чтобы тот был в курсе.
– Больше никого у вас не было?
Ему показалось, что она колеблется, говорить – не говорить. Но, может, ее просто усталость одолевала. Она налила себе большую чашку кофе. Должно быть, она и держалась сейчас на черном кофе.
– Нет, никого.
– Вы сказали мужу, почему перестали носить ему еду?
– Да, мне удалось его предупредить. Спасибо вам.
– Вам не звонили?
– Нет. Кажется, нет. Иногда я слышу звонок. Но пока поднимусь, там уже трубку кладут.
Он вынул из кармана фотографию Альфреда Мосса.
– Вы знаете этого человека?
Она посмотрела на фотографию, потом на Мегрэ и очень естественно сказала:
– Конечно.
– Кто это?
– Альфред, брат мужа.
– Давно вы его видели?
– Я его редко вижу. Иногда он больше года не появляется. Он ведь в основном за границей живет.
– Вам известно, чем он занимается?
– Нет, толком не знаю. Франс говорит, что он несчастный человек, которому в жизни всегда не везло.
– Он говорил вам, какая у него профессия?
– Я знаю, что он был акробатом в цирке, но упал и сломал позвоночник.
– А потом?
– Он, кажется, что-то вроде импресарио.
– Вам говорили, что его фамилия не Стёвельс, как у брата, а Мосс? Вам объяснили, почему?
– Да.
Не решаясь продолжать, она смотрела на фотографию, которую Мегрэ оставил на столе, возле чашек с кофе, потом встала, выключила газ под кастрюлей с водой.
– О многом мне пришлось самой догадываться. Может, если вы спросите Франса, он вам больше расскажет.
Вы знаете, что его родители были очень бедные, но это только часть правды. На самом деле его мать в Генте, точнее, в пригороде, пользовавшемся дурной славой, зарабатывала на жизнь тем же ремеслом, которым раньше занималась я. Мало того, она еще и пила. Я думаю, она была со сдвигом. У нее было семь или восемь детей и в большинстве случаев она даже не знала, кто их отцы.
Франс позже взял себе фамилию Стёвельс. Фамилия матери была Мосслер.
– Она умерла?
– Кажется, да. Он избегает говорить об этом.
– А с братьями и сестрами он поддерживает связь?
– Не думаю. Время от времени, и то редко, появляется только Альфред. Он, должно быть, знает и лучшие и худшие дни, потому что иногда кажется, что он преуспевает: хорошо одет, подъезжает к дому на такси и привозит подарки, а иногда бывает скорее жалким.
– Когда вы видели его в последний раз?
– Дайте-ка подумаю. Два месяца назад, не меньше.
– Он оставался на ужин?
– Как обычно.
– Скажите, пожалуйста, когда он приезжал, муж никогда не пытался под каким-нибудь предлогом вас куда-то отправить?
– Нет. А зачем бы? Они часто оставались вдвоем в мастерской, но внизу, занимаясь готовкой, я могла слышать, о чем они говорили.
– И о чем же они говорили?
– Да ни о чем особенном. Мосс охотно вспоминал ту пору, когда он был акробатом, рассказывал о странах, где жил. Это именно он почти всегда заговаривал о детстве и о матери, только так я и узнала хоть что-то.
– Альфред, наверное, младше Франса?
– На три или четыре года. Франс иногда шел провожать его до угла. Это единственный момент, когда я не была с ними.
– О делах они не говорили?
– Никогда.
– Альфред когда-нибудь приходил с друзьями или с приятельницами?
– Я всегда видела его одного. Мне кажется, он когда-то был женат. Но я не уверена. По-моему, он однажды намекал на это. Во всяком случае, он любил одну женщину и очень страдал.
В маленькой кухоньке, где всегда горел свет и не видно было, что творится снаружи, было тепло и спокойно. Мегрэ бы очень хотелось, чтобы и Франс Стёвельс сидел здесь, чтобы и с ним можно было говорить так же, как и с его женой.
– Когда я в первый раз был у вас, вы сказали, что Стёвельс прямо-таки никуда без вас не ходил. Но в банк-то он время от времени наведывался?
– Я это за выход не считаю. Банк тут в двух шагах.
Только площадь Вогезов перейти.
– То есть вы с утра до вечера были вместе?
– Почти что так. Я, конечно, ходила по магазинам, но это здесь, рядом. Раз в месяц, не чаще, я, случалось, ездила за какими-то покупками в центр. Я не модница, вы могли это заметить.
– Вы никогда не ездили к родным?
– У меня только мать и сестра в Конкарно, и надо было случиться этому ложному вызову, чтобы я их навестила.
Мегрэ явно что-то беспокоило.
– Не было ли какого-то определенного дня, когда было точно известно, что вы уйдете?
Теперь она напряглась, стараясь понять его мысль, чтобы ответить.
– Нет. Если, разумеется, не считать день, когда я стираю.
– Здесь вы белье не стираете?
– А где же здесь это делать? За водой надо ходить наверх. И повесить сушиться белье в мастерской я не могу, а внизу оно не высохнет. Летом раз в неделю, зимой раз в две недели я хожу в плавучую прачечную на Сене.
– В каком месте?
– Сквер Вэр-Галан. Знаете, как раз под Новым мостом. Я за полдня справляюсь. А на следующее утро иду за бельем, оно уже сухое, можно гладить.
Мегрэ явно расслабился, он курил свою трубку с гораздо большим удовольствием, во взгляде появилась живость.
– Короче говоря, раз в неделю летом, раз в две недели зимой Франс оставался один?
– Но не целый день.
– Вы ходили в прачечную утром или после обеда?
– После обеда. Пыталась ходить утром, но мне это неудобно из-за дел по хозяйству и готовки.
– У вас есть ключ от дома?
– Естественно.
– Вам часто случалось им пользоваться?
– Что вы хотите этим сказать?
– Случалось вам, приходя, не заставать мужа дома?
– Очень редко.
– Но это было.
– Кажется, да. Да, точно.
– Не так давно?
Видимо, она тоже подумала об этом, потому что ответила не сразу.
– В ту неделю, когда я уезжала в Конкарно.
– В какой день недели вы стираете?
– В понедельник.
– Он намного позже вас пришел?
– Нет. Может быть, через час.
– Вы спросили его, куда он ходил?
– Я его никогда ни о чем не спрашиваю. Он свободен. Не мне задавать ему вопросы.
– Вы не знаете, уходил ли он из квартала? Вы не беспокоились?
– Я как раз была у двери, когда он вернулся. Я видела, как он сошел с автобуса на углу улицы Фран-Буржуа.
– С автобуса из центра или от площади Бастилии?
– Из центра.
– Насколько я могу судить по фотографии, братья примерно одного роста?
– Альфред кажется более худым, потому что у него лицо тонкое, а фигура довольно плотная. Лицом они не похожи, только что оба рыжие. А вот со спины сходство просто поразительное, мне даже случалось их путать.
– Как был одет Альфред, когда приходил к вам в последний раз?
– Я же говорила, по-разному.
– Как вы думаете, ему случалось занимать у брата деньги?
– Я думала об этом, но это мне кажется маловероятным. При мне, во всяком случае, нет.
– А в последний раз он не в синем костюме был?
Она посмотрела ему в глаза. Она поняла.
– Я почти уверена, что на нем было что-то темное, но скорее серое, а не синее. Знаете, когда постоянно живешь при искусственном свете, на цвета перестаешь обращать внимание.
– Как вы распоряжались деньгами, ваш муж и вы?
– Какими деньгами?
– Он вам каждый месяц выдавал деньги на хозяйство?
– Нет. Когда они у меня кончались, я ему говорила.
– Он никогда не протестовал?
Она слегка покраснела.
– Он рассеянный. Ему всегда казалось, что он мне накануне дал деньги. И тогда он говорил: «Как, еще?»
– А на собственные ваши расходы, на платья и шляпки?
– Знаете, я так мало трачу!
И она начала сама задавать ему вопросы, будто давно ждала этого случая:
– Послушайте, господин комиссар, я не очень образованная, но не так уж глупа. Меня расспрашивали вы и журналисты, не считая продавцов и жителей квартала. Молодой человек, играющий в детектива, даже остановил меня на улице и зачитал список вопросов, заготовленных у него в блокноте. Скажите мне честно, вы думаете, что Франс виновен?
– Виновен в чем?
– Вы прекрасно знаете, о чем я: в том, что он убил человека и сжег его труп в печке.
Он задумался. Можно было сказать что угодно, но он хотел быть искренним.
– Я пока ничего не знаю.
– В таком случае, почему его держат в тюрьме?
– Во-первых, это решаю не я, а следователь. А потом, нельзя не считаться с тем, что все вещественные улики против него.
– Зубы! – мгновенно сыронизировала она.
– Главное, пятна крови на синем костюме. И не забудьте про чемодан, который исчез.
– И которого я никогда не видела!
– Это не имеет значения. Другие-то видели. Во всяком случае, инспектор его видел. И еще тот факт, что вас телеграммой отправили в Конкарно на это время.
Добавлю между нами, что я предпочел бы оставить вашего мужа на свободе, но теперь очень бы подумал, стоит ли отпускать его – для его же собственного блага. Вы же видели, что вчера произошло?
– Да. Я сейчас об этом и думаю.
– Виновен он или нет, но похоже, он кому-то мешает.
Почему вы принесли мне фотографию его брата?
– Он, вопреки тому, что вы о нем думаете, довольно опасный преступник.
– Он убийца?
– Это маловероятно. Такого типа люди редко становятся убийцами. Но его разыскивает полиция трех или четырех стран, больше пятнадцати лет он живет воровством и грабежами. Вас это не удивляет?
– Нет.
– Вы подозревали об этом?
– Когда Франс сказал, что его брат несчастный человек, я поняла, что он употребил слово «несчастный» не в обычном смысле. Вы думаете, Альфред способен украсть ребенка?
– Говорю вам еще раз, я ничего об этом не знаю. Да, кстати, вы уже слышали о графине Панетти?
– Кто это?
– Очень богатая итальянка, которая жила в «Кларидже».
– Ее тоже убили?
– Возможно, но не исключено, что она просто хорошо проводит время на карнавалах Ниццы или в Канне. Я буду знать это сегодня вечером. Я хотел бы еще раз взглянуть на книгу расчетов вашего мужа.
– Идемте. У меня куча вопросов к вам, а сейчас ничего не могу вспомнить. Когда вас нет, я все помню.
Надо записывать, как тот молодой человек, который изображает детектива.
Она пропустила его вперед по лестнице, затем взяла толстенную черную книгу, которую полиция уже изучала раз пять или шесть. В самом конце книги был список всех старых и новых клиентов переплетчика в алфавитном порядке. Фамилия Панетти там не фигурировала. Кринкера – тоже.
Стёвельс писал убористо, какими-то рублеными буквами, налезавшими друг на друга, и совсем странно писал «р» и «т».
– Вы никогда не слышали фамилию Кринкер?
– Во всяком случае, я такой не помню. Видите ли, мы целый день вместе, но я не чувствую себя вправе задавать ему вопросы. Вы, господин комиссар, похоже, забываете, что я не такая, как все. Вспомните, где он меня нашел.
А сейчас, во время нашего разговора, мне пришла в голову мысль, что он так поступил, помня, кем была его мать.
Мегрэ, словно перестав слушать Фернанду, быстрыми шагами подошел к двери, резко распахнул ее и схватил Альфонси за шиворот верблюжьего пальто.
– Ну-ка, пойди сюда. Ты опять за свое? Ты что, решил с утра до вечера по пятам за мной ходить?
Альфонси пытался хорохориться, но комиссар крепко держал его за ворот и тряс, как куклу.
– Что ты здесь делаешь, изволь сказать?
– Я ждал, пока вы уйдете.
– Чтобы надоедать бедной женщине?
– Это мое право. Раз она соглашается принимать меня…
– Чего тебе надо?
– Спросите об этом господина Лиотара.
– Лиотар или не Лиотар, предупреждаю: увижу, что ты продолжаешь за мной следить, – засажу по статье «особый вид бродяжничества», слышишь!
Это не было пустой угрозой. Мегрэ знал, что женщина, с которой жил Альфонси, большую часть ночей проводит в кабачках Монмартра, и не раздумывая отправляется затем в отели с иностранцами.
Когда Мегрэ вернулся к Фернанде, ему будто полегчало; в окно был виден силуэт бывшего инспектора, удалявшегося под дождем в сторону площади Вогезов.
– Что за вопросы он вам задает?
– Всегда одни и те же. Он хочет знать, о чем вы спрашивали меня, что я вам отвечала, чем вы интересовались и какие вещи рассматривали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19