Дура, сама себя счастья лишила. Она б мне сейчас пригодилась, она зубами б глотку кому хошь перегрызла, только скажи… Баба и есть баба, достал ты ее – каштан из огня потащит, отца родного продаст…»
И тут Кротов увидел того, кого так ждал: шла потная, растерзанная женщина с двумя тяжелыми чемоданами, а за нею, вцепившись пальцами в юбку, топала плачущая девочка с куклой в руке.
Кротов поднялся, подбежал к женщине:
– Я помогу… Носильщиков-то не было, что ли?
– Да откуда они! – ответила женщина, вытирая со лба пот.
– Безобразие, да и только. Если фрукты везете, не советую сдавать, лучше я вам помогу донести, швыряют чемоданы, спасу нет, помнут все.
– Да неудобно, что ж вы тащите, – ответила женщина, – спасибо, только тяжелый чемоданище-то.
– Он тяжелый, а я не такой уж и старик, – Кротов нагнулся к девочке, достал из кармана леденец: – Держи, маленькая. Тебя как зовут, мамина дочка?
– Ли-дочка, – протянула девочка и начала деловито развертывать леденец, вопросительно при этом глядя на мать.
Та, наконец, улыбнулась:
– Съешь, доченька, пососи…
Кротов подвел женщину к стойке, поддерживая под руку, спросил у регистраторши:
– Можно нам чемодан с собой взять, девушка? Там фрукты, кидать будут, помнут.
– Тащите, если хочется, – ответила девушка за стойкой, взвешивавшая чемоданы, – только перевес, двадцать шесть килограммов лишние.
– А у меня недовес, – Кротов заставил себя улыбнуться, – мы ж вместе летим, вы на мой вес запишите чемодан, доплачивать не хочется, да и маленькая с нами…
– Покажите ваш билет, – сказала девушка.
– Да я ведь только сейчас регистрировался…
– Все вы «только сейчас» регистрируетесь.
– Чего ж вы грубая такая? – удивилась женщина. – И так лететь с ребенком страшно…
– Страшно – поездом ездите, – отрубила девушка. Она развернула билет Кротова. – У вас рюкзак семнадцать килограммов, Мулиношвили. Все равно три килограмма перевес…
– Да ладно, – сказал Кротов, – три кило всего, а мы с ребеночком…
Девушка поставила штампы, вернула билеты, одну бирку повесила на чемодан, который стоял на весах, вторую протянула Кротову:
– Прицепите на тот, что с собой берете.
– Только у нас девочкины вещи в том, – Кротов кивнул на чемодан, который по-прежнему стоял на весах. – Можно будет в самолете взять оттуда теплые вещи?
– Бортпроводника спросите, а не меня!
Когда Кротов отошел, девушка просчитала пальцем – все ли зарегистрировались, позвонила в диспетчерскую, сказала, что можно объявлять посадку.
Когда пассажиры – Кротов взял на руки девочку, подхватил чемодан женщины, а ей отдал свой ящик – двинулись на посадку, к стойке подошел младший лейтенант милиции на воздушном транспорте Козаков, внимательно посмотрел список зарегистрированных пассажиров. Ни Милинко, ни Минчакова, ни Пулинкова, ни подобных им фамилий не было; на фамилию Мулиношвили, понятно, не обратили внимания, слишком уж далеко от одной из возможных фамилий того человека, которого искал уголовный розыск Советского Союза.
Второй пост у выхода на поле тоже не обратил внимания на очкастого геолога – они тут часто летают, чуть не каждый день…
На выходе из здания аэропорта к автобусу пассажиров попросили пройти через х и т р ы е воротца «пищалки»; женщину Кротов пустил первой. Тонко и очень с л ы ш н о запищало.
– Откройте чемодан, – сказал спутнице Кротова мужчина в милицейской форме.
Женщина вопросительно посмотрела на Кротова.
– Да что ж ты?!. – сокрушенно сказал он, не спуская девочку с рук. – Открой защелку… Геолог я, тут инструмент, бомб нету, – засмеялся он, глядя на милиционера…
Тот помог женщине открыть ящик, увидел аккуратно уложенные инструменты, кивнул:
– Проходите.
…В самолете Кротов попросил соседа – обросшего жесткой щетиной старика – уступить место женщине с девочкой:
– Мы вместе летим, папаша, мы вам два места отдадим, в хвосте безопасней к тому же…
– В маленьком самолете всюду безопасно, – ответил старик и поднялся с кресла.
– Ой, спасибочки вам, гражданин, – сказала женщина Кротову, – как бы я одна управилась, прямо не знаю!
– Мир не без добрых людей, – ответил Кротов и потрепал по голове маленькую Лидочку. – Правильно я говорю, доченька?
«Только б они открыли дверь, – подумал Кротов, – только б сработал мой план. Откроют. „Человек человеку“. Откроют…»
– Граждане пассажиры, – прохаживаясь между креслами, сказала бортпроводница, – продолжительность полета час сорок минут. Просьба привязать пристяжные ремни и воздержаться от курения.
«Через час двадцать начну, – подумал Кротов, – надо точно засечь время, тут в минуте нельзя ошибиться. И – в направлении. Хотя там должен быть виден берег, я за берег уцеплюсь, не дурак же, и нервы держу. Минут через тридцать я первый раз пройду в хвост, принесу девочке что-нибудь. Надо придумать, за чем пойти? Скажу, что дует, наверняка у бабы в чемодане лежит теплая кофта для девчонки. Наверное, захочет сама пойти, колхозница, боится, что я ее ситцевое платье сопру. Морда конопатая, глазенки-то, глазенки махонькие… Я ей скажу, чтоб девочку с колен не спускала, плакать, скажу, будет ребенок. „Не верите, что ль?“ – спрошу, на такой вопрос у них все отвечают: „Да что вы“.
5
Лебедев жил в большом доме, на склоне горы, в девяти километрах от Сухуми – по направлению к Батуми.
Он встретил Костенко на мраморной лестнице, что вела на террасу, окружавшую второй этаж.
Был он бос, в шортах, в абхазской шерстяной шапочке на лысой голове, как и Кротов, кряжист, лицо в резких старческих морщинах, но руки, налитые силой, и мускулистые ноги казались приделанными, чужими, столь были они юны еще, не тронуты возрастом.
– С кем имею честь? – спросил Лебедев.
– С полковником Костенко.
– Гэбэ-чека?
– Уголовный розыск.
– Странно. Я не ваш клиент. Тем не менее прошу…
Он пропустил Костенко перед собой, распахнув дверь в комнату, обставленную тяжелой, роскошной мебелью, кивнул на кресло с высокой спинкой – стиль «Людовик», желтый в белую полоску шелк, львиные морды, много латуни.
– С чем изволили?
– С разговором.
– Без протокола?
– Без.
– Увольте, без протокола не говорю с людьми вашей профессии.
– Как знаете, – Костенко пожал плечами. – Я приглашу из машины стенографиста, он будет фиксировать разговор.
– Нет, я предпочитаю давать собственноручные показания.
– Тогда можно не приглашать стенографиста, – усмехнулся Костенко. – Первый вопрос, видимо, вас несколько удивит…
– Удивление – одно из самых больших удовольствий, которые мне оставила жизнь. Слушаю вас.
– Вы эту свою манеру бросьте, – сказал Костенко. – Ясно?! Вы и ваша банда моего отца убили, и дядьев убили, и двоюродного брата заморили в Питере голодом. Так что не паясничайте!
– Пугать меня не надо, гражданин полковник. Я к этим пассам спокойный.
– А я вас не пугаю. Я вам говорю правду. И хватит словес, у меня времени мало.
– У меня зато много, – еще тише ответил Лебедев, лениво поглаживая свой втянутый, мускулистый живот, поросший жесткими седыми волосками.
Костенко почувствовал, как у него захолодели руки.
«Ты ж сам всегда выступаешь за демократию, – сказал он себе. – Ты сам постоянно повторяешь про нашу Конституцию, законность и про уважение к личности. Он ведь отсидел, этот Лебедев, он теперь равноправный гражданин, а ты говоришь с ним как с вражиной. А кто он? – возразил себе Костенко. – Все равно вражина, фашист, хуже фашиста, он предатель! Но ведь он понес наказание, а человек, отбывший наказание, обретает все права гражданства. Разве нет? Значит, ты только на словах за демократию, Костенко, а на деле – болтун?! Ты ж выводишь примат чувства, и это верно, когда ты идешь по следу, выстроив версию, но это опасно, когда ты упираешься лбом в закон – тут ты входишь в противоречие с самим собой, а это не годится, ты ничего не достигнешь, ты провалишь операцию, а кто тебе дал право ее проваливать?!»
– Ну что ж, – сказал, наконец, Костенко, – если у вас много времени, значит, вам есть что мне рассказать?
– Роман и две повести, – открыто издеваясь, ответил Лебедев. – Курить изволите?
– Да.
Лебедев легко поднялся с кресла, подошел к шкафу, отпер ящик, достал пачки «Мальборо» и «Салэма», принес все это на столик, подвинул Костенко:
– Я лично предпочитаю «Салэм», все-таки ментол, какая-никакая, а польза горлу, способствует отхаркиванию.
– Фарцовщики снабжают?
– Как понимаете, в силу своего прошлого, никаких противозаконных шагов я не предпринимаю, с фарцовщиками не связан… Мне платят пенсию. В валюте… Как-никак, я был офицером немецкой армии…
– «Русская освободительная армия» Власова – военные преступники – при чем же здесь пенсия из ФРГ?
– А – порядок, гражданин полковник. Я ненавижу немцев, люди казармы, проиграли выигрышную партию, но один из наших шефов, большой патриот России, Хайнрих Вильфредович Луиг, адъютант шефа русского отдела Гиммлера, генерала Бискупского, говаривал: «Дети, я разбит надвое – между Россией, где рожден, и кровью, которая течет в моих жилах, поэтому мне русский хаос тоже чем-то мил – вольница, степи, удаль, но у немца учитесь порядку, дети; порядок – матерь удачи…» Сейчас, между прочим, держит отель на Балтике. Так вот, порядок есть порядок, они мне, болваны, и переводят валюту за службу. Меняю на сертификаты, балуюсь голландским табачком, французскими винами и подарками для женщин: имею в виду меховые сапоги…
– А знаете, Лебедев, что вы постоянно под м у ш к о й ходите?
– Ну? – не удивившись, спросил Лебедев. – Кто ж на меня зло держит?
– Кротов.
Лицо Лебедева на мгновение закаменело, совсем другое лицо, и глаза другие – слабинка в них промелькнула, смеха уже не было.
– А это – кто?
– Не знаете?
– Убей бог, не знаю.
– Бога не трогайте, – посоветовал Костенко. – Не надо.
Он достал из кармана копию допроса Лебедева, снятого с него в мае сорок пятого, в СМЕРШе 1-го Белорусского фронта.
– Вы ж и тогда с о б с т в е н н о р у ч н о, разве нет? Посмотрите, ваша рука, – Костенко протянул ему лист.
– За очками на первый этаж идти… Не посчитайте за труд прочесть вслух…
– Не посчитаю. «Вопрос: о ком еще из своих бывших сообщников считаете нужным сообщить следствию, имея в виду меру их общественной опасности?» – «Ответ: прошу следствие обратить внимание на розыск следующих лиц, как отпетых врагов Советской власти, ставших под гитлеровские знамена не по принуждению, как я, а по идейным соображениям. Первым я хочу назвать Солярова Сергея, лет двадцати пяти, родом из Тамбова, отец, как он говорил, до революции служил в прокуратуре, потом был осужден, вернулся и работал в системе столовых. Соляров был моим первым руководителем. Нашу разведгруппу „Вальд“ в составе пяти человек забросили в Калининскую область для сбора сведений о дислокации частей, а также для распространения путем оставления, где только можно, гитлеровской литературы. Из названий помню „Убей комиссара и жида!“, „Большевики – злейшие враги русского народа“. Соляров – после выполнения задания – ликвидировал трех наших людей, обвинив их в желании перебежать к большевикам. Вторым – по мере опасности – я должен назвать Кротова Николая. Он был известен нашей разведгруппе, – до того, как мы были влиты в РОА, – тем, каким образом перешел к немцу. В отличие от меня, взятого в плен в бессознательном состоянии, а затем путем пытки голодом доведенного до отчаяния и согласившегося из-за этого пойти на службу к злейшим врагам нашего героического народа, он, Кротов, принес на руках зарезанного им комсорга его роты по кличке Козел и планшет с картами и документами немецким оккупантам и, таким образом, заслужил их доверие. После выброса в район Батума Кротов был награжден „Железным крестом“. В 1943 году он был арестован крипо за то, что после выполнения очередного задания вступил в сожительство с вдовой ювелира и хотел похитить у нее драгоценности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
И тут Кротов увидел того, кого так ждал: шла потная, растерзанная женщина с двумя тяжелыми чемоданами, а за нею, вцепившись пальцами в юбку, топала плачущая девочка с куклой в руке.
Кротов поднялся, подбежал к женщине:
– Я помогу… Носильщиков-то не было, что ли?
– Да откуда они! – ответила женщина, вытирая со лба пот.
– Безобразие, да и только. Если фрукты везете, не советую сдавать, лучше я вам помогу донести, швыряют чемоданы, спасу нет, помнут все.
– Да неудобно, что ж вы тащите, – ответила женщина, – спасибо, только тяжелый чемоданище-то.
– Он тяжелый, а я не такой уж и старик, – Кротов нагнулся к девочке, достал из кармана леденец: – Держи, маленькая. Тебя как зовут, мамина дочка?
– Ли-дочка, – протянула девочка и начала деловито развертывать леденец, вопросительно при этом глядя на мать.
Та, наконец, улыбнулась:
– Съешь, доченька, пососи…
Кротов подвел женщину к стойке, поддерживая под руку, спросил у регистраторши:
– Можно нам чемодан с собой взять, девушка? Там фрукты, кидать будут, помнут.
– Тащите, если хочется, – ответила девушка за стойкой, взвешивавшая чемоданы, – только перевес, двадцать шесть килограммов лишние.
– А у меня недовес, – Кротов заставил себя улыбнуться, – мы ж вместе летим, вы на мой вес запишите чемодан, доплачивать не хочется, да и маленькая с нами…
– Покажите ваш билет, – сказала девушка.
– Да я ведь только сейчас регистрировался…
– Все вы «только сейчас» регистрируетесь.
– Чего ж вы грубая такая? – удивилась женщина. – И так лететь с ребенком страшно…
– Страшно – поездом ездите, – отрубила девушка. Она развернула билет Кротова. – У вас рюкзак семнадцать килограммов, Мулиношвили. Все равно три килограмма перевес…
– Да ладно, – сказал Кротов, – три кило всего, а мы с ребеночком…
Девушка поставила штампы, вернула билеты, одну бирку повесила на чемодан, который стоял на весах, вторую протянула Кротову:
– Прицепите на тот, что с собой берете.
– Только у нас девочкины вещи в том, – Кротов кивнул на чемодан, который по-прежнему стоял на весах. – Можно будет в самолете взять оттуда теплые вещи?
– Бортпроводника спросите, а не меня!
Когда Кротов отошел, девушка просчитала пальцем – все ли зарегистрировались, позвонила в диспетчерскую, сказала, что можно объявлять посадку.
Когда пассажиры – Кротов взял на руки девочку, подхватил чемодан женщины, а ей отдал свой ящик – двинулись на посадку, к стойке подошел младший лейтенант милиции на воздушном транспорте Козаков, внимательно посмотрел список зарегистрированных пассажиров. Ни Милинко, ни Минчакова, ни Пулинкова, ни подобных им фамилий не было; на фамилию Мулиношвили, понятно, не обратили внимания, слишком уж далеко от одной из возможных фамилий того человека, которого искал уголовный розыск Советского Союза.
Второй пост у выхода на поле тоже не обратил внимания на очкастого геолога – они тут часто летают, чуть не каждый день…
На выходе из здания аэропорта к автобусу пассажиров попросили пройти через х и т р ы е воротца «пищалки»; женщину Кротов пустил первой. Тонко и очень с л ы ш н о запищало.
– Откройте чемодан, – сказал спутнице Кротова мужчина в милицейской форме.
Женщина вопросительно посмотрела на Кротова.
– Да что ж ты?!. – сокрушенно сказал он, не спуская девочку с рук. – Открой защелку… Геолог я, тут инструмент, бомб нету, – засмеялся он, глядя на милиционера…
Тот помог женщине открыть ящик, увидел аккуратно уложенные инструменты, кивнул:
– Проходите.
…В самолете Кротов попросил соседа – обросшего жесткой щетиной старика – уступить место женщине с девочкой:
– Мы вместе летим, папаша, мы вам два места отдадим, в хвосте безопасней к тому же…
– В маленьком самолете всюду безопасно, – ответил старик и поднялся с кресла.
– Ой, спасибочки вам, гражданин, – сказала женщина Кротову, – как бы я одна управилась, прямо не знаю!
– Мир не без добрых людей, – ответил Кротов и потрепал по голове маленькую Лидочку. – Правильно я говорю, доченька?
«Только б они открыли дверь, – подумал Кротов, – только б сработал мой план. Откроют. „Человек человеку“. Откроют…»
– Граждане пассажиры, – прохаживаясь между креслами, сказала бортпроводница, – продолжительность полета час сорок минут. Просьба привязать пристяжные ремни и воздержаться от курения.
«Через час двадцать начну, – подумал Кротов, – надо точно засечь время, тут в минуте нельзя ошибиться. И – в направлении. Хотя там должен быть виден берег, я за берег уцеплюсь, не дурак же, и нервы держу. Минут через тридцать я первый раз пройду в хвост, принесу девочке что-нибудь. Надо придумать, за чем пойти? Скажу, что дует, наверняка у бабы в чемодане лежит теплая кофта для девчонки. Наверное, захочет сама пойти, колхозница, боится, что я ее ситцевое платье сопру. Морда конопатая, глазенки-то, глазенки махонькие… Я ей скажу, чтоб девочку с колен не спускала, плакать, скажу, будет ребенок. „Не верите, что ль?“ – спрошу, на такой вопрос у них все отвечают: „Да что вы“.
5
Лебедев жил в большом доме, на склоне горы, в девяти километрах от Сухуми – по направлению к Батуми.
Он встретил Костенко на мраморной лестнице, что вела на террасу, окружавшую второй этаж.
Был он бос, в шортах, в абхазской шерстяной шапочке на лысой голове, как и Кротов, кряжист, лицо в резких старческих морщинах, но руки, налитые силой, и мускулистые ноги казались приделанными, чужими, столь были они юны еще, не тронуты возрастом.
– С кем имею честь? – спросил Лебедев.
– С полковником Костенко.
– Гэбэ-чека?
– Уголовный розыск.
– Странно. Я не ваш клиент. Тем не менее прошу…
Он пропустил Костенко перед собой, распахнув дверь в комнату, обставленную тяжелой, роскошной мебелью, кивнул на кресло с высокой спинкой – стиль «Людовик», желтый в белую полоску шелк, львиные морды, много латуни.
– С чем изволили?
– С разговором.
– Без протокола?
– Без.
– Увольте, без протокола не говорю с людьми вашей профессии.
– Как знаете, – Костенко пожал плечами. – Я приглашу из машины стенографиста, он будет фиксировать разговор.
– Нет, я предпочитаю давать собственноручные показания.
– Тогда можно не приглашать стенографиста, – усмехнулся Костенко. – Первый вопрос, видимо, вас несколько удивит…
– Удивление – одно из самых больших удовольствий, которые мне оставила жизнь. Слушаю вас.
– Вы эту свою манеру бросьте, – сказал Костенко. – Ясно?! Вы и ваша банда моего отца убили, и дядьев убили, и двоюродного брата заморили в Питере голодом. Так что не паясничайте!
– Пугать меня не надо, гражданин полковник. Я к этим пассам спокойный.
– А я вас не пугаю. Я вам говорю правду. И хватит словес, у меня времени мало.
– У меня зато много, – еще тише ответил Лебедев, лениво поглаживая свой втянутый, мускулистый живот, поросший жесткими седыми волосками.
Костенко почувствовал, как у него захолодели руки.
«Ты ж сам всегда выступаешь за демократию, – сказал он себе. – Ты сам постоянно повторяешь про нашу Конституцию, законность и про уважение к личности. Он ведь отсидел, этот Лебедев, он теперь равноправный гражданин, а ты говоришь с ним как с вражиной. А кто он? – возразил себе Костенко. – Все равно вражина, фашист, хуже фашиста, он предатель! Но ведь он понес наказание, а человек, отбывший наказание, обретает все права гражданства. Разве нет? Значит, ты только на словах за демократию, Костенко, а на деле – болтун?! Ты ж выводишь примат чувства, и это верно, когда ты идешь по следу, выстроив версию, но это опасно, когда ты упираешься лбом в закон – тут ты входишь в противоречие с самим собой, а это не годится, ты ничего не достигнешь, ты провалишь операцию, а кто тебе дал право ее проваливать?!»
– Ну что ж, – сказал, наконец, Костенко, – если у вас много времени, значит, вам есть что мне рассказать?
– Роман и две повести, – открыто издеваясь, ответил Лебедев. – Курить изволите?
– Да.
Лебедев легко поднялся с кресла, подошел к шкафу, отпер ящик, достал пачки «Мальборо» и «Салэма», принес все это на столик, подвинул Костенко:
– Я лично предпочитаю «Салэм», все-таки ментол, какая-никакая, а польза горлу, способствует отхаркиванию.
– Фарцовщики снабжают?
– Как понимаете, в силу своего прошлого, никаких противозаконных шагов я не предпринимаю, с фарцовщиками не связан… Мне платят пенсию. В валюте… Как-никак, я был офицером немецкой армии…
– «Русская освободительная армия» Власова – военные преступники – при чем же здесь пенсия из ФРГ?
– А – порядок, гражданин полковник. Я ненавижу немцев, люди казармы, проиграли выигрышную партию, но один из наших шефов, большой патриот России, Хайнрих Вильфредович Луиг, адъютант шефа русского отдела Гиммлера, генерала Бискупского, говаривал: «Дети, я разбит надвое – между Россией, где рожден, и кровью, которая течет в моих жилах, поэтому мне русский хаос тоже чем-то мил – вольница, степи, удаль, но у немца учитесь порядку, дети; порядок – матерь удачи…» Сейчас, между прочим, держит отель на Балтике. Так вот, порядок есть порядок, они мне, болваны, и переводят валюту за службу. Меняю на сертификаты, балуюсь голландским табачком, французскими винами и подарками для женщин: имею в виду меховые сапоги…
– А знаете, Лебедев, что вы постоянно под м у ш к о й ходите?
– Ну? – не удивившись, спросил Лебедев. – Кто ж на меня зло держит?
– Кротов.
Лицо Лебедева на мгновение закаменело, совсем другое лицо, и глаза другие – слабинка в них промелькнула, смеха уже не было.
– А это – кто?
– Не знаете?
– Убей бог, не знаю.
– Бога не трогайте, – посоветовал Костенко. – Не надо.
Он достал из кармана копию допроса Лебедева, снятого с него в мае сорок пятого, в СМЕРШе 1-го Белорусского фронта.
– Вы ж и тогда с о б с т в е н н о р у ч н о, разве нет? Посмотрите, ваша рука, – Костенко протянул ему лист.
– За очками на первый этаж идти… Не посчитайте за труд прочесть вслух…
– Не посчитаю. «Вопрос: о ком еще из своих бывших сообщников считаете нужным сообщить следствию, имея в виду меру их общественной опасности?» – «Ответ: прошу следствие обратить внимание на розыск следующих лиц, как отпетых врагов Советской власти, ставших под гитлеровские знамена не по принуждению, как я, а по идейным соображениям. Первым я хочу назвать Солярова Сергея, лет двадцати пяти, родом из Тамбова, отец, как он говорил, до революции служил в прокуратуре, потом был осужден, вернулся и работал в системе столовых. Соляров был моим первым руководителем. Нашу разведгруппу „Вальд“ в составе пяти человек забросили в Калининскую область для сбора сведений о дислокации частей, а также для распространения путем оставления, где только можно, гитлеровской литературы. Из названий помню „Убей комиссара и жида!“, „Большевики – злейшие враги русского народа“. Соляров – после выполнения задания – ликвидировал трех наших людей, обвинив их в желании перебежать к большевикам. Вторым – по мере опасности – я должен назвать Кротова Николая. Он был известен нашей разведгруппе, – до того, как мы были влиты в РОА, – тем, каким образом перешел к немцу. В отличие от меня, взятого в плен в бессознательном состоянии, а затем путем пытки голодом доведенного до отчаяния и согласившегося из-за этого пойти на службу к злейшим врагам нашего героического народа, он, Кротов, принес на руках зарезанного им комсорга его роты по кличке Козел и планшет с картами и документами немецким оккупантам и, таким образом, заслужил их доверие. После выброса в район Батума Кротов был награжден „Железным крестом“. В 1943 году он был арестован крипо за то, что после выполнения очередного задания вступил в сожительство с вдовой ювелира и хотел похитить у нее драгоценности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44