Нация баловала подрастающее поколение, и это не случайно – в целых сословиях что-то было утрачено и притуплено, возможно, нюх, опыт, а может, и инстинкт самосохранения – пойди-пойми, как и почему так произошло. Мысленным взором он снова перенесся в детство, настолько непохожее на эти корты, из толпы гибких манекенчиков внизу вырос отцовский дом, станция с бай Захарием, выплыло изможденное, миловидное Дешкино лицо. Нет уже Дешки, она ушла из жизни совсем молодой, унеся с собой свою маленькую тайну. Маленькую ли…
Станчев пощупал сквозь носок свою обезображенную лодыжку и почувствовал неприятную тяжесть в желудке. Ты отмечен судьбой, как-то сказала ему Дешка, смотри не очерствей душой, не стань озлобленным… Да-да, так и сказала, прямо, без обиняков. Сколько воды утекло с тех пор. Допускал ли он, чтобы его меченость брала верх? Конечно же, допускал и не однажды. И ему припомнилась одна история, когда расследование зашло в тупик и, как обычно в таких случаях, как назло появился наглый подследственный, который действовал на нервы и выматывал душу, – то ли просто зануда, то ли ловкий лжесвидетель, по которому плакало новое дело, – вот тогда-то и прижучили этого киномеханика за пропавшие фильмы, а через несколько месяцев оказалось, что вышла ошибка. А почему его взяли? Потому что вел себя невыносимо, дерзил и оскорблял, даже запугивал, значит, был уверен в своей невиновности. И именно эту уверенность ты принял за прикрытие, за попытку контратаковать и вкатал этому засранцу по первое число. Как-то раз Петранка спросила, подготавливал ли он обвинительное заключение на невинного человека. Что же в таком разе следовало ей сказать, правду?
Появился Бадемов, светловолосый, с наметившимся брюшком и невыразительным взглядом, точь-в-точь такой же, как и при первой встрече. Старый холостяк, окруженный добротными вещами и одиночеством, чистенький, кругленький – настоящий миндаль, этот мужчина, наверно, слабо знал не только свою недавнюю подружку, но и людей вообще. Из второй беседы Станчеву опять-таки не удалось выудить ничего существенного.
– Да как вам сказать, – слегка растягивая слова, вещал Бадемов. – Ани любила командовать – набросилась на мою комнату, кухню, все переставила, многое вышвырнула, даже один раз мы поцапались.
– По какому поводу?
– По поводу одной корзинки для теннисных мячей – она с одного края начала расплетаться.
– Чем вы объясняли эти перестановки? Не было ли это…
– Чем не было? – не понял Бадемов.
– Не было ли это намеком на возможный переезд к вам?
– Я же вам говорил – Бадемов не создан для семейной жизни, и Ани это прекрасно понимала.
– Свободные отношения?
– Почему свободные? Просто мы подружились по линии спорта. Ани любила теннис, приходила глядеть на состязания, на тренировки, говорила, что лучше всего она отдыхает на кортах.
– Извините за повторный вопрос – вы не были в интимных отношениях?
– Не-е-ет.
– А алкоголь?
– Я непьющий, – обиженно ответил Бадемов, – и Ани не пила в моем присутствии. Иногда вечерами катались на ее машине.
Станчев навострил уши.
– По каким маршрутам?
Бадемов назвал несколько направлений, но подбалканской трассы в их числе не было. Случайно или умышленно?
– А как проходили эти поездки?
– Ну как… Болтали, она запускала музыку, шутила, называла меня разными словами.
– Вы их помните?
– Некоторые – да, например, дурашка, цветик… По-дружески, разумеется.
Эти подтрунивания в машине были новостью для Станчева.
– Бадемов, вы не упомянули об этих разговорах в предыдущий раз, почему?
– А-а-а, просто запамятовал. Невозможно не верить этому тюфяку.
– В какой связи Кушева вас так называла?
Никаких особых причин не было, в другой раз она называла его миндальник, крокодильчик, аспиринчик…
– Аспиринчик? – не поверил своим ушам Станчев.
– Именно так, товарищ следователь, мне выдумывать незачем.
– А как вы сами объясняете эти уменьшительные клички? Если бы она назвала вас, например… – Станчев хотел сказать „крокодилом", но в последний момент спохватился, – например, цветком, миндалем…
Бадемов пожал плечами.
– Она говорила, что во мне есть что-то детское.
И он беспомощно улыбнулся.
– Извините, как я сообразил, вас не очень балует спортивное счастье – это вас не огорчает? И вообще, почему вы выбрали теннис, что он вам дает?
– Видите ли, существуют два типа коллективных видов спорта – прямые и косвенные. Скажем, футбол и волейбол, регби и теннис. Теннис – очень корректная игра, в ней ты не сталкиваешься непосредственно с противником, не касаешься его.
– Вы хотите сказать, что не любите толкаться локтями?
Бадемов кивнул.
– Спортсмен из меня был средненький, я за славой не гнался.
Непростое дело, гоняться за славой, дорогой мой, подумал Станчев и спросил:
– Вы сами подбираете детей, которых тренируете?
– По взаимному согласию, – усмехнулся Бадемов. – У нас в руководстве асы.
– А подопечные вас слушаются? Я тут вижу довольно капризных родителей…
– Я не жалуюсь.
– Но вы не любите выяснения отношений?
– Нет, товарищ Станчев, я не могу выяснять отношения…
Все это время Станчеву не давал покоя вопрос: что нужно было Кушевой от этого тюфяка, как и зачем она привязалась к нему. Во-первых, у них были совсем не схожие темпераменты, да и, пожалуй, интеллекты разные. Прямо противоположная нацеленность, если вообще можно говорить о какой-то нацеленности у Бадемова. Никаких перспектив на брак, никаких особых общих интересов, ни материальных, не говоря уже о сексуальных. Воистину, странная связь. Или Кушева просто отдыхала душой, зализывала раны после историй с Балчевым, или Бадемов служил ей для чего-то другого, скажем, для какого-то прикрытия. Но что она пыталась скрыть – новую тайную связь? Этакая дымовая завеса, за которой кто-то прятался. Станчев снова вспомнил о седоватом мужчине в темных очках. Вынужденный ход для прикрытия чего-то важного… Он был склонен принять версию о передышке и желании рассеяться после пережитого с Балчевым, а может быть, с незнакомым мужчиной, но опыт подсказывал ему быть осторожным. Я не знаю эту женщину, в который раз простонал он про себя, что-то тонкое и весьма важное от меня ускользает, то ли в ее характере, то ли в судьбе…
– Бадемов, – задал он свой очередной вопрос, – честно говоря, я вам верю, хотя по законам моей профессии не следует в этом признаваться. Скажите мне, кто из вас был инициатором ваших отношений – Кушева или вы?
– Конечно, она, – без колебаний ответил Бадемов.
– Чем вы это объясняете?
– Как вам сказа-ать, случалось со мной и раньше, что я поначалу нравился женщинам.
– Почему поначалу?
– Потому что мне не удавалось задержать их надолго.
– Недостаточно старались или…
– Как вам сказать, я не большой весельчак, больше молчу, да и с деньгами у меня не ахти.
– Да-а-а, – протянул в свою очередь Станчев. – И последнее, товарищ Бадемов. Скажите – но я вас прошу о полной откровенности – Кушева могла покончить с собой, она была способна на такой шаг?
Бадемов посмотрел на него вялыми голубиными глазами.
– Думаю, что Анетта не решилась бы.
– Она любила жизнь – я правильно вас понял?
– Даже слишком.
– Тогда остается убийство или несчастный случай. По вашему мнению, ее мог бы кто-то убить?
– Умышленно?
– Разумеется.
Бадемов поглядел на играющих в теннис.
– Я ничего не знаю о ее предыдущих связях, но в предумышленное убийство не верю. Не вижу причины.
– Скажем, из ревности, из-за тайных счетов, – помог ему Станчев.
Бадемов покачал головой.
– Вряд ли, товарищ Станчев.
Станчев потер лодыжку, это был знак того, что разговор окончен.
– Значит, вы предполагаете, что это была автокатастрофа? – спросил он, вставая.
– Не знаю, товарищ следователь, просто не знаю, – поднялся и Бадемов…
В коридоре Станчев столкнулся со своим коллегой, расследовавшим классические транспортные происшествия – с употреблением и без употребления алкоголя, совершенные начинающими и опытными водителями, пытавшимися удрать и остававшимися на месте, с жертвами и без оных. По идее дело Кушевой должно было попасть к нему, но начальство сразу же решило, что здесь речь идет не об обычном транспортном происшествии – по крайней мере следов, подтверждающих крушение, не было. Этот бугай Бадемов даже не пожалел о Кушевой, но пока следует его исключить, подумал Станчев, пожимая руку своему коллеге.
Как полагается, поболтали о том, о сем – ведь давненько не виделись, и уже прощались, как вдруг знакомый что-то вспомнил и спросил, как идет расследование, напал ли он на след или, может быть, уже закончил дело. Станчев вкратце описал положение и в свою очередь спросил, почему тот интересуется – неужели об этом деле болтают на коллегии? А может, взыграла профессиональная ревность?
– Да нет, Станчев, нет у меня времени наведываться на коллегии… Просто вспомнил, и знаешь почему?
И он припомнил тот вечер, когда они встретились в диспетчерской, тогда он разыскивал машину, укатившую с места происшествия и оставившую явные улики.
Дежурный по перекрестку, где поворот на Кремиковцы, сразу же начал записывать номера машин, направлявшихся в Софию, но потом оказалось, что беглец обнаружен на другом направлении, и так далее.
– Ты, должно быть, тогда не знал об этом случае? – спросил коллега.
Станчев тогда и вправду ничего не знал, то есть он услышал обо всем этом лишь утром, а накануне заглядывал в диспетчерскую по другим делам.
– Насколько я знаю, крушение произошло на подбалканской дороге, так ведь? – продолжил сотрудник. Станчев кивнул. – Вот так-то. И вот что я все время хотел тебя спросить – ты случайно не кинул взгляд на записи, сделанные на КПП? Ведь и мы поначалу кинулись туда, так как никогда не знаешь, откуда может выскочить заяц…
И ты мне говоришь об этом только сейчас… – разозлился Станчев, но вслух ничего не сказал, а лишь поблагодарил за информацию и совет. Он собирался заглянуть после работы к начальству, но упоминание о блокноте дежурного по КПП навело его на интересную мысль. Не поставили его в известность, черти, а сам он не сообразил поинтересоваться, просто из любопытства.
Он облокотился на подоконник, закурил. С какой стати им было ему сообщать, раз они гнались за машиной с явными приметами и быстро поймали ее, и к чему было ему интересоваться, если он только сейчас узнал о проверке на трассе? Стоп, Коля, стоп… Здесь дело не в любопытстве, которое касается лишь тебя лично, а в расширении круга информации, о чем тебя учили на теоретических занятиях. Верно, ты осведомился о движении по южному пути в ту ночь, но ничего особенного, никакой зацепки не обнаружил. А она была.
Вечером, после того как они поболтали с Петранкой и она отправилась спать, Станчев забрался в свой кабинет и открыл недочитанную книгу с речами Цицерона. Уже на второй странице ему попалась на глаза фраза, вызвавшая повышенное внимание: „Я излагаю все это перед вами не для того, чтобы усилить значение слов или состава преступления; если я говорю, что во всей провинции он не пропустил ни одной из упомянутых вещей, то знайте – я говорю на латинском, а не на прокурорском языке". В своей четвертой речи Цицерон обвинял Вереса в явных хищениях.
Говорю на латинском, а не на прокурорском языке – великолепно, точно сказано. Мыслю на национальном, а не на следовательском языке. Обвиняю не человека, а преступление в нем… Легко было Марку Тулию: Катилина – явный заговорщик, Верес – грабитель с размахом, как тут не станешь мыслить и обвинять по-латински! А моя Кушева? Нет даже ни одной неотчитанной командировки, ни одного нарушения, отклонения от нормы – помимо сексуальных. Но в данной форме они не наказуемы, то есть вообще это не отклонение от правовых норм, а вопрос личной морали и образа жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Станчев пощупал сквозь носок свою обезображенную лодыжку и почувствовал неприятную тяжесть в желудке. Ты отмечен судьбой, как-то сказала ему Дешка, смотри не очерствей душой, не стань озлобленным… Да-да, так и сказала, прямо, без обиняков. Сколько воды утекло с тех пор. Допускал ли он, чтобы его меченость брала верх? Конечно же, допускал и не однажды. И ему припомнилась одна история, когда расследование зашло в тупик и, как обычно в таких случаях, как назло появился наглый подследственный, который действовал на нервы и выматывал душу, – то ли просто зануда, то ли ловкий лжесвидетель, по которому плакало новое дело, – вот тогда-то и прижучили этого киномеханика за пропавшие фильмы, а через несколько месяцев оказалось, что вышла ошибка. А почему его взяли? Потому что вел себя невыносимо, дерзил и оскорблял, даже запугивал, значит, был уверен в своей невиновности. И именно эту уверенность ты принял за прикрытие, за попытку контратаковать и вкатал этому засранцу по первое число. Как-то раз Петранка спросила, подготавливал ли он обвинительное заключение на невинного человека. Что же в таком разе следовало ей сказать, правду?
Появился Бадемов, светловолосый, с наметившимся брюшком и невыразительным взглядом, точь-в-точь такой же, как и при первой встрече. Старый холостяк, окруженный добротными вещами и одиночеством, чистенький, кругленький – настоящий миндаль, этот мужчина, наверно, слабо знал не только свою недавнюю подружку, но и людей вообще. Из второй беседы Станчеву опять-таки не удалось выудить ничего существенного.
– Да как вам сказать, – слегка растягивая слова, вещал Бадемов. – Ани любила командовать – набросилась на мою комнату, кухню, все переставила, многое вышвырнула, даже один раз мы поцапались.
– По какому поводу?
– По поводу одной корзинки для теннисных мячей – она с одного края начала расплетаться.
– Чем вы объясняли эти перестановки? Не было ли это…
– Чем не было? – не понял Бадемов.
– Не было ли это намеком на возможный переезд к вам?
– Я же вам говорил – Бадемов не создан для семейной жизни, и Ани это прекрасно понимала.
– Свободные отношения?
– Почему свободные? Просто мы подружились по линии спорта. Ани любила теннис, приходила глядеть на состязания, на тренировки, говорила, что лучше всего она отдыхает на кортах.
– Извините за повторный вопрос – вы не были в интимных отношениях?
– Не-е-ет.
– А алкоголь?
– Я непьющий, – обиженно ответил Бадемов, – и Ани не пила в моем присутствии. Иногда вечерами катались на ее машине.
Станчев навострил уши.
– По каким маршрутам?
Бадемов назвал несколько направлений, но подбалканской трассы в их числе не было. Случайно или умышленно?
– А как проходили эти поездки?
– Ну как… Болтали, она запускала музыку, шутила, называла меня разными словами.
– Вы их помните?
– Некоторые – да, например, дурашка, цветик… По-дружески, разумеется.
Эти подтрунивания в машине были новостью для Станчева.
– Бадемов, вы не упомянули об этих разговорах в предыдущий раз, почему?
– А-а-а, просто запамятовал. Невозможно не верить этому тюфяку.
– В какой связи Кушева вас так называла?
Никаких особых причин не было, в другой раз она называла его миндальник, крокодильчик, аспиринчик…
– Аспиринчик? – не поверил своим ушам Станчев.
– Именно так, товарищ следователь, мне выдумывать незачем.
– А как вы сами объясняете эти уменьшительные клички? Если бы она назвала вас, например… – Станчев хотел сказать „крокодилом", но в последний момент спохватился, – например, цветком, миндалем…
Бадемов пожал плечами.
– Она говорила, что во мне есть что-то детское.
И он беспомощно улыбнулся.
– Извините, как я сообразил, вас не очень балует спортивное счастье – это вас не огорчает? И вообще, почему вы выбрали теннис, что он вам дает?
– Видите ли, существуют два типа коллективных видов спорта – прямые и косвенные. Скажем, футбол и волейбол, регби и теннис. Теннис – очень корректная игра, в ней ты не сталкиваешься непосредственно с противником, не касаешься его.
– Вы хотите сказать, что не любите толкаться локтями?
Бадемов кивнул.
– Спортсмен из меня был средненький, я за славой не гнался.
Непростое дело, гоняться за славой, дорогой мой, подумал Станчев и спросил:
– Вы сами подбираете детей, которых тренируете?
– По взаимному согласию, – усмехнулся Бадемов. – У нас в руководстве асы.
– А подопечные вас слушаются? Я тут вижу довольно капризных родителей…
– Я не жалуюсь.
– Но вы не любите выяснения отношений?
– Нет, товарищ Станчев, я не могу выяснять отношения…
Все это время Станчеву не давал покоя вопрос: что нужно было Кушевой от этого тюфяка, как и зачем она привязалась к нему. Во-первых, у них были совсем не схожие темпераменты, да и, пожалуй, интеллекты разные. Прямо противоположная нацеленность, если вообще можно говорить о какой-то нацеленности у Бадемова. Никаких перспектив на брак, никаких особых общих интересов, ни материальных, не говоря уже о сексуальных. Воистину, странная связь. Или Кушева просто отдыхала душой, зализывала раны после историй с Балчевым, или Бадемов служил ей для чего-то другого, скажем, для какого-то прикрытия. Но что она пыталась скрыть – новую тайную связь? Этакая дымовая завеса, за которой кто-то прятался. Станчев снова вспомнил о седоватом мужчине в темных очках. Вынужденный ход для прикрытия чего-то важного… Он был склонен принять версию о передышке и желании рассеяться после пережитого с Балчевым, а может быть, с незнакомым мужчиной, но опыт подсказывал ему быть осторожным. Я не знаю эту женщину, в который раз простонал он про себя, что-то тонкое и весьма важное от меня ускользает, то ли в ее характере, то ли в судьбе…
– Бадемов, – задал он свой очередной вопрос, – честно говоря, я вам верю, хотя по законам моей профессии не следует в этом признаваться. Скажите мне, кто из вас был инициатором ваших отношений – Кушева или вы?
– Конечно, она, – без колебаний ответил Бадемов.
– Чем вы это объясняете?
– Как вам сказа-ать, случалось со мной и раньше, что я поначалу нравился женщинам.
– Почему поначалу?
– Потому что мне не удавалось задержать их надолго.
– Недостаточно старались или…
– Как вам сказать, я не большой весельчак, больше молчу, да и с деньгами у меня не ахти.
– Да-а-а, – протянул в свою очередь Станчев. – И последнее, товарищ Бадемов. Скажите – но я вас прошу о полной откровенности – Кушева могла покончить с собой, она была способна на такой шаг?
Бадемов посмотрел на него вялыми голубиными глазами.
– Думаю, что Анетта не решилась бы.
– Она любила жизнь – я правильно вас понял?
– Даже слишком.
– Тогда остается убийство или несчастный случай. По вашему мнению, ее мог бы кто-то убить?
– Умышленно?
– Разумеется.
Бадемов поглядел на играющих в теннис.
– Я ничего не знаю о ее предыдущих связях, но в предумышленное убийство не верю. Не вижу причины.
– Скажем, из ревности, из-за тайных счетов, – помог ему Станчев.
Бадемов покачал головой.
– Вряд ли, товарищ Станчев.
Станчев потер лодыжку, это был знак того, что разговор окончен.
– Значит, вы предполагаете, что это была автокатастрофа? – спросил он, вставая.
– Не знаю, товарищ следователь, просто не знаю, – поднялся и Бадемов…
В коридоре Станчев столкнулся со своим коллегой, расследовавшим классические транспортные происшествия – с употреблением и без употребления алкоголя, совершенные начинающими и опытными водителями, пытавшимися удрать и остававшимися на месте, с жертвами и без оных. По идее дело Кушевой должно было попасть к нему, но начальство сразу же решило, что здесь речь идет не об обычном транспортном происшествии – по крайней мере следов, подтверждающих крушение, не было. Этот бугай Бадемов даже не пожалел о Кушевой, но пока следует его исключить, подумал Станчев, пожимая руку своему коллеге.
Как полагается, поболтали о том, о сем – ведь давненько не виделись, и уже прощались, как вдруг знакомый что-то вспомнил и спросил, как идет расследование, напал ли он на след или, может быть, уже закончил дело. Станчев вкратце описал положение и в свою очередь спросил, почему тот интересуется – неужели об этом деле болтают на коллегии? А может, взыграла профессиональная ревность?
– Да нет, Станчев, нет у меня времени наведываться на коллегии… Просто вспомнил, и знаешь почему?
И он припомнил тот вечер, когда они встретились в диспетчерской, тогда он разыскивал машину, укатившую с места происшествия и оставившую явные улики.
Дежурный по перекрестку, где поворот на Кремиковцы, сразу же начал записывать номера машин, направлявшихся в Софию, но потом оказалось, что беглец обнаружен на другом направлении, и так далее.
– Ты, должно быть, тогда не знал об этом случае? – спросил коллега.
Станчев тогда и вправду ничего не знал, то есть он услышал обо всем этом лишь утром, а накануне заглядывал в диспетчерскую по другим делам.
– Насколько я знаю, крушение произошло на подбалканской дороге, так ведь? – продолжил сотрудник. Станчев кивнул. – Вот так-то. И вот что я все время хотел тебя спросить – ты случайно не кинул взгляд на записи, сделанные на КПП? Ведь и мы поначалу кинулись туда, так как никогда не знаешь, откуда может выскочить заяц…
И ты мне говоришь об этом только сейчас… – разозлился Станчев, но вслух ничего не сказал, а лишь поблагодарил за информацию и совет. Он собирался заглянуть после работы к начальству, но упоминание о блокноте дежурного по КПП навело его на интересную мысль. Не поставили его в известность, черти, а сам он не сообразил поинтересоваться, просто из любопытства.
Он облокотился на подоконник, закурил. С какой стати им было ему сообщать, раз они гнались за машиной с явными приметами и быстро поймали ее, и к чему было ему интересоваться, если он только сейчас узнал о проверке на трассе? Стоп, Коля, стоп… Здесь дело не в любопытстве, которое касается лишь тебя лично, а в расширении круга информации, о чем тебя учили на теоретических занятиях. Верно, ты осведомился о движении по южному пути в ту ночь, но ничего особенного, никакой зацепки не обнаружил. А она была.
Вечером, после того как они поболтали с Петранкой и она отправилась спать, Станчев забрался в свой кабинет и открыл недочитанную книгу с речами Цицерона. Уже на второй странице ему попалась на глаза фраза, вызвавшая повышенное внимание: „Я излагаю все это перед вами не для того, чтобы усилить значение слов или состава преступления; если я говорю, что во всей провинции он не пропустил ни одной из упомянутых вещей, то знайте – я говорю на латинском, а не на прокурорском языке". В своей четвертой речи Цицерон обвинял Вереса в явных хищениях.
Говорю на латинском, а не на прокурорском языке – великолепно, точно сказано. Мыслю на национальном, а не на следовательском языке. Обвиняю не человека, а преступление в нем… Легко было Марку Тулию: Катилина – явный заговорщик, Верес – грабитель с размахом, как тут не станешь мыслить и обвинять по-латински! А моя Кушева? Нет даже ни одной неотчитанной командировки, ни одного нарушения, отклонения от нормы – помимо сексуальных. Но в данной форме они не наказуемы, то есть вообще это не отклонение от правовых норм, а вопрос личной морали и образа жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21