Конечно, они встречались, но всегда в обществе Бенгта и Эверта: дни рождения и все такое. Она — одна из тех женщин, в чьем присутствии он ощущал себя глупым и некрасивым, смущался и с трудом подбирал слова, хотя секунду назад они вертелись у него на языке.
Он сам не знал, в чем тут дело. Конечно, она красива, спору нет. Но с другими красотками он чувствовал себя свободно. А от нее словно исходило что-то такое, отчего он терялся, становился слабым и неуверенным в себе. Есть же такие люди.
— Извини, если помешал.
— Да ладно. Раз уж пришел.
Он осмотрелся вокруг. Вот так же он сидел в этом садике шесть лет назад. Эверту тогда стукнуло пятьдесят, а Лена с Бенгтом решили устроить ему праздник Свен и Анита сидели рядом с именинником, а Йонас, который был тогда еще крошкой, носился по лужайке вместе с детишками Нордваллей. Больше никого не было. Эверт весь вечер отмалчивался. Ему приятно было их общество, Свен это чувствовал, просто он испытывал неловкость в роли именинника, в честь которого кричат «ура!».
Лена теребила рукав своей джинсовой куртки.
— Я так мерзну.
— Сейчас?
— Я мерзну с тех пор, как вы пришли сюда. Четыре дня назад.
Она вздохнула.
— Извини. Я должен был догадаться.
— Сижу тут в тридцатиградусную жару, одетая, на солнце… И мерзну. Понимаешь?
— Да. Вполне.
— А я не хочу мерзнуть.
Вдруг она поднялась со стула.
— Кофе хочешь?
— Не стоит.
— Но ты же хочешь?
— Спасибо.
Она исчезла в дверях, и он услышал, как она на кухне наливает воду и звякает чашками. С улицы доносились голоса мальчишек, игравших в хоккей: они кричали, когда забивали гол или когда появлялся еще какой-нибудь старикан на машине и приходилось освобождать ему дорогу.
В стаканах пенилось молоко, как в кафе, куда он вечно не успевал зайти. Он выпил и поставил стакан на стол.
— Насколько хорошо ты на самом деле знакома с Эвертом?
Она посмотрела на него изучающе, именно тем взглядом, который лишал его уверенности в себе.
— Ах вот почему ты здесь? Чтобы поговорить об Эверте?
— Да.
— Это что, допрос?
— Вовсе нет.
— А что же?
— Я не знаю.
— Ты не знаешь?
— Нет.
Она опять одернула рукава, как будто все еще мерзла.
— Я не понимаю, что ты городишь.
— Я бы и сам хотел выражаться яснее. Но не могу. Можешь считать, что это мои личные изыскания. Никак не связанные с работой.
Она не спеша допила стакан.
— Он — самый близкий друг моего мужа.
— Я знаю. Но сама ты хорошо его знаешь?
— Его не так-то легко узнать.
Она хотела, чтобы он ушел. Он ей не нравился. И он это видел.
— Еще одно. Скажи мне…
— А Эверт знает, что ты здесь?
— Нет.
— Почему?
— Если бы он знал, я бы тебя не спрашивал.
Солнце припекало. Он чувствовал, что спина у него совсем мокрая. Он бы предпочел оказаться где-нибудь в другом месте, но оставался здесь, несмотря на возникшее напряжение.
— Эверт рассказывал тебе? О том, что случилось в морге? О том, как погиб Бенгт?
Она его не слышала. Он это видел. Она указала на него рукой и не опускала ее, пока ему не стало не по себе.
— Он сидел здесь.
— Кто?
— Бенгт. Когда ему позвонили и вызвали в морг.
Не стоило ему сюда приезжать. Пусть бы она предавалась своей скорби. Но ему понадобился настоящий портрет Эверта. И от нее он мог бы его получить. Он повторил вопрос:
— Эверт тебе рассказывал о том, что случилось с Бенгтом?
— Я задавала ему вопросы. Но он рассказал не больше, чем было в газетах.
— Вообще ничего?
— Не нравится мне этот разговор.
— И ты не спросила Эверта, почему та проститутка требовала, чтобы приехал именно Бенгт?
Она молчала. Долго.
Он не спешил задавать другие вопросы. Главный он уже задал.
— Что ты несешь?
— Вы с Эвертом говорили, почему она убила именно Бенгта?
— Ты что-то знаешь?
— Я у тебя спрашиваю.
Она не сводила с него глаз.
— Нет.
— И ты не поинтересовалась?
И тут она вдруг расплакалась. Сидела сжавшись в комок, маленькая, несчастная, задавленная горем.
— Я интересовалась. Спрашивала у него. Но он ничего не сказал. Ни слова. Несчастный случай. Вот что он ответил. Это могло случиться с кем угодно. А случилось с Бенгтом.
Кто-то подошел к нему сзади. Свен Сундквист обернулся — это была девочка, младше Йонаса: пяти, может быть, шести лет. Она вышла из дома в белой рубашечке с коротким рукавом и розовых шортах. Остановилась перед мамой и заметила, что та плачет.
— Что случилось, мамочка?
Лена Нордвалль наклонилась к ней и сказала:
— Ничего, старушка.
— Ты плачешь. Это из-за него? Он дурак?
— Нет. Он не дурак. Мы просто разговаривали.
Девчушка в рубашке и шортиках обернулась, и на Свена уставились огромные глаза.
— Мама грустная. Папа умер.
Он сглотнул, улыбнулся и попытался выглядеть одновременно серьезным и приветливым:
— Я знал твоего папу.
Свен Сундквист молча смотрел на женщину, которая четыре дня назад осталась одна с двумя детьми. Он понимал ту боль, которую она чувствовала. Понимал, почему Эверт предпочел спасти Лену от позора и почему решил, что ей эта правда не нужна.
Эверт Гренс не мог дождаться завтрашнего дня. Он тосковал по ней.
В воскресенье машин на улицах мало и через город можно проехать быстро. Улица Вэртавэген совсем безлюдная, и он поставил Сив, вторил ее высокому голосу и дошел до припева, когда ехал по мосту Лидингё, не замечая дождя, который вдруг снова принялся моросить.
Всегда пустая стоянка была переполнена. Он сперва ничего не понял и подумал, что заехал не туда, но потом вспомнил, что ни разу не был здесь в воскресенье — обычный день посещений.
В регистратуре его встретили удивленными взглядами: сиделки и узнавали его, и не узнавали. Он пришел не как обычно, его ждали только завтра. Он улыбнулся сиделке и, смеясь ее изумлению, пошел привычным путем в палату. Сиделка окликнула его: «Постойте!»
— Ее там нет.
Сперва он не расслышал, что она сказала.
— Ее там нет. В ее комнате.
Он стоял как вкопанный. Снова переживал тот день, когда она умерла, а потом вернулась к жизни. К такой вот жизни. Чувствовал, что снова умирает вместе с ней.
— Она на террасе. Сегодня воскресенье. У них послеобеденный отдых. Мы стараемся, чтобы они больше времени проводили на воздухе. А сегодня погода совсем летняя. Там большие зонтики от солнца.
Он не слышал. Молодая сиделка что-то говорила, а он не слышал ни слова.
— Сами понимаете, как полезно дышать свежим воздухом. Она очень рада.
— Почему ее нет в комнате?
— Простите?
— Почему ее там нет?
У него закружилась голова. Прямо у входа стоял стул, и он рухнул на него, снял пиджак, положил на колени.
— Все хорошо? — Сиделка присела рядом на корточки. Он посмотрел на нее:
— На террасе?
— Да.
Четыре огромных зонтика с рекламой мороженого занимали большую часть террасы. Эверт узнал двоих санитаров и всех, кто сидел в креслах-каталках.
Она сидела в серединке. С чашкой кофе на столике и булочкой с корицей в руках. Она смеялась как ребенок, он слышал ее смех, несмотря на стук дождевых капель по зонтикам и песню, которую они распевали хором. Он подождал, пока допоют, это была песня Таубе.
Направился к ним, и плечи и спина у него вымокли под дождем, пока он дошел.
— Привет.
Он обращался к одной из сиделок — женщине в белом халате примерно одного с ним возраста. Она приветливо улыбнулась в ответ:
— Добро пожаловать. А ведь сегодня воскресенье!
Она повернулась к Анни: та смотрела на них, но не узнавала.
— Анни. К тебе посетитель.
Эверт подошел к ней, погладил, как обычно, по щеке:
— Можно, я ее заберу? Нам просто надо поговорить. У меня хорошие новости.
Сиделка поднялась и сняла колеса каталки с тормоза:
— Само собой. Мы тут уже давно. Так что господину посетителю совсем не обязательно сидеть тут среди каталок.
Сегодня она в другом платье. В красном. Он купил его сам, правда, давно. По-прежнему шел дождь, но уже не такой сильный. Пол на террасе между зонтиками и краем крыши едва намок. Он повез кресло-каталку через входные двери и холл прямо к ней в комнату.
Они расположились как обычно.
Она посреди комнаты, а он рядом с ней на стуле.
Он снова погладил ее по щеке, поцеловал в лоб. Нащупал ее руку, пожал ее, и она даже как будто ответила.
— Анни.
Он взглянул на нее, чтобы убедиться, что она смотрит прямо ему в лицо, и только тогда продолжил:
— Все кончено.
Час дня. Дмитрий пообещал ей в это время целый час передышки. Она все утро раздвигала ноги, начиная с первого клиента Того, что плевал на пол. И она должна была ему улыбаться, пока слизывала плевок.
Она плакала.
Семь мужчин побывали у нее после него. И еще четверых осталось обслужить. Двенадцать человек каждый день. Последний должен явиться сразу после половины седьмого.
Час передышки.
Она лежала на кровати в комнате, которую теперь называла своей. Прекрасная квартира на седьмом этаже обычного городского дома.
Кое-кто из мужчин называл ее Лидией. Она сказала им, что ее зовут иначе, но они ответили, что для них ее зовут Лидией.
Она уже выяснила, что Лидией звали женщину, которая жила в этой комнате до нее. Что все они были ее клиентами. И теперь она их унаследовала.
Дмитрий больше не бил их так сильно.
Он сказал, что они уже кое-чему научились. Но над многим надо еще поработать. Он сказал, что она должна притворяться: стонать, когда в нее входят, иногда можно и повизжать — и клиенты решат, что ей это нравится. Можно подумать, если она не будет этого делать, они не заплатят.
Она плакала, только когда оставалась одна. Он же изобьет ее, если снова застанет в слезах.
Итак, у нее был час на отдых. Она закрыла дверь и приготовилась проплакать все время, пока не придется снова наводить красоту, улыбаться перед зеркалом и гладить себя между ног, как хотел тот, что придет в половине седьмого.
Эверт Гренс некоторое время просидел у себя в кабинете, ничего не делая. И все-таки он не чувствовал себя отдохнувшим, и ему трудно было собраться. Он сходил в туалет, принес кофе из автомата в коридоре, спустился к дежурным и попросил, чтобы ему заказали пиццу. И все — больше из кабинета он не выходил.
У него было ощущение, что он чего-то ждет.
Он пританцовывал под Сив Мальмквист — топтался по полу между диванчиком для посетителей и письменным столом, слыша только ее мягкий голос.
О том, куда запропастился Свен, он понятия не имел. И от Огестама не было ни слуху ни духу.
Он увеличил громкость, уже снова вечер, а он не понимал, как это возможно: солнце нагрело комнату и большую часть дня светило прямо в окно, так что он нещадно потел, когда двигался в такт шестидесятым.
Я скучаю по тебе, Бенгт.
Ты наплевал на нас.
Понимаешь ты это?!
Лена ничего не знает.
Ничегошеньки не знает.
У тебя была жена.
У тебя были дети.
У тебя все это было!
Подошел к магнитофону, выключил его и вынул кассету.
Оглянулся по сторонам.
Только не ночью.
Только не здесь.
Он вышел из кабинета в пустой коридор. Открыл дверь на улицу и вдохнул свежий воздух. Вышел к парковке, к машине, которая стояла, как обычно, открытая.
Он просто проедется. Как давно он не позволял себе этого — просто проехаться.
На часах половина седьмого, и ей предстояло раздвинуть ноги в последний раз за сегодняшний день.
Все закончилось быстро, к тому же он не бил ее и не плевал. Он только вошел в нее сзади, потребовав, чтобы она шептала при этом, что хочет его. Было почти не больно.
Она долго стояла в душе, хотя с утра успела вымыться несколько раз. Именно тут, под струей воды, она больше всего плакала.
Дмитрий сказал, чтобы к семи часам она, приодетая и довольная, сидела у себя на кровати. Потому что к ним заглянет женщина, ее звали Илона, та самая, что встретила их у причала и проводила в квартиру. Так вот, она придет сюда, чтобы убедиться, что у них все нормально. Дмитрий напомнил, что они по-прежнему — на треть собственность этой женщины и очень важно, чтобы ей все понравилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45