из преступницы она стала жертвой, из террористки — женщиной, над которой надругались.
Он встал и шваркнул ладонью по столу, как привык делать. До боли сжал кулак, колотил им по столу и кричал.
Бывает так, что больше ничего не остается.
Я только что был там.
Я говорил с Леной.
Ну а это? Это-то кто ей расскажет?!
Она не заслужила, чтобы слышать такое.
Пойми!
Она никогда об этом не узнает.
Он громко кричал, он чувствовал в горле комок, который причинял боль, и мог избавиться от него только криком. Тогда боль прекратится.
Он повернулся, посмотрел на мигающий экран и перемотал кассету на начало.
— Надеюсь, что когда вы будете это смотреть, того, о ком идет речь, уже не будет в живых. И он успеет пережить то, что по его вине пережила я. Стыд.
Гренс прослушал первую фразу еще раз, затем снова перемотал кассету. Перед глазами возникла картинка из морга: они лежат на полу рядом, у нее руки подвернуты под тело, Бенгт голый, с отстреленными гениталиями и дыркой на месте глаза.
Если бы ты хоть признался, что знаешь ее.
Бенгт, черт возьми!
Она же тебя спрашивала.
Если бы ты тогда просто ответил.
Если бы сказал, что знаешь ее.
Тогда ты, может быть, был бы сейчас жив.
Может, этого бы хватило.
Того, что ты увидел ее. Что ты все понял.
Несколько секунд он колебался, а потом нажал на кнопку «REC». Он должен стереть то, что он только что видел. Запись надо уничтожить.
Но ничего не получилось.
Снова нажал на ту же кнопку, но ничего не вышло. Видеомагнитофон не включался.
Он вынул черную кассету из гнезда и взглянул на ее обратную сторону. Так и есть! Защитные язычки сломаны. Они сделали все возможное, чтобы их рассказ не пропал бесследно.
Эверт Гренс оглянулся вокруг.
Он знал, что ему делать.
Встал, сунул кассету в карман и вышел из комнаты.
Полночь давно миновала, а Лена Нордвалль все стояла у раковины в кухне и мыла четыре чашки, которые по-прежнему хранили аромат кофе.
Она полоскала их горячей водой. Потом холодной. Потом снова горячей. Горячей-холодной, горячей-холодной. Она мыла их целых полчаса, пока наконец не почувствовала, что собралась с силами, чтобы оставить их в покое. Она вытерла их насухо. Затем сменила кухонное полотенце на свежее: ей хотелось, чтобы кругом был порядок, так она чувствовала себя увереннее. Поставила чашки на стол, и они засияли так, что отблески запрыгали аж на потолке.
Тогда она сгребла их и швырнула о стену прихожей.
Она все еще стояла у раковины, когда один из малышей спустился вниз в пижамке и сказал маме, показывая на фарфоровые осколки на полу, что когда чашки бьются, бывает очень громко слышно.
Четверг, шестое июня
Эверт Гренс чувствовал, как болит спина.
Диванчик в конторе крохотный, давно надо его заменить. Спать на нем почти невозможно. Ложь Бенгта, Граяускас и та, другая, на пленке, рука Анни, которую он не может даже сжать, и наконец, слезы, опустошившие его. Одежда помялась, изо рта пахло. Он засиделся допоздна и пытался работать над делом Ланга и Ольдеуса, но Граяускас с подружкой вытеснили все. Они сидели бледные, испитые. Говорили о его лучшем друге, желая ему испытать такой же стыд, какой испытали они. Он попытался заснуть, лег на диван и проворочался до утра.
Он нащупал кассету, которая все еще лежала у него в кармане, и автоматически погладил коробку. Хотелось стереть это дерьмо, но ничего не вышло. Но решение-то он принял. И оно остается в силе. Кассета должна исчезнуть.
Гренс вышел из кабинета, прошел по пустому коридору полицейского управления, купил в автомате бутерброд с подсохшим сыром и пакетик сока, потом зашел в душ и долго стоял под струей горячей воды.
Я должен прямо сейчас снова ехать к ней.
Сначала привез смерть.
Теперь — стыд.
Все, что произошло в этом чертовом морге, он смыл с себя водой. Он стоял под горячей струей, которая лилась на макушку и стекала по плечам, стоял, пока не почувствовал, что раздражение ушло. Полотенце. Кто-то его забыл. Вытерся, натянул одежду и вернулся к автомату. Чашка кофе. Черного, как обычно. Он потихоньку просыпался.
— Гренс.
Он услышал, как она его окликнула из комнаты, мимо которой он проходил. Она сидела за столом, посреди кабинета. На столе, на диване для посетителей, на полках высились груды документов.
— Херманссон, что-то вы рано.
Она была так молода, с выражением ожидания на лице. Через несколько лет оно пропадет. Так бывает всегда.
— Допросы свидетелей из Южной больницы. Есть кое-что интересное. Хотела просмотреть их в тишине и покое.
— Что-нибудь, о чем мне следует знать?
— Думаю, да. Я жду, когда распечатается протокол допроса охранника, которого вырубила Граяускас. И двух пареньков, которые смотрели с ней телевизор в то утро.
— И что?
— Граяускас и Слюсарева. Я думаю, они были там обе.
Может, из-за ее сконского выговора, а может, из-за спокойной манеры говорить он вслушивался в каждое ее слово. Точно так же, как накануне, в прозекторской, ставшей на несколько часов их штабом.
— Я хочу знать об этом все.
— Дайте мне пару часов. У меня тогда будет полная картина.
— Давайте после ланча.
Уже в дверях он все-таки сказал то, что должен был сказать:
— Кстати.
— Да?
Сказав А, надо говорить и Б.
— Вы вчера отлично поработали. Ваш анализ. Ну, то, что вы мне тогда сказали. Я с удовольствием буду работать с вами и дальше.
Неожиданно она улыбнулась:
— Похвала из уст Эверта Гренса. Это дорогого стоит.
Пока Гренс стоял там, он что-то почувствовал. Что-то четкое, выпуклое. Он не понимал что и почти сожалел, что чувствует это. Чтобы прогнать это, спросил невпопад:
— А кабинет, где телевизор…
— Как?
— Мне там кое-что нужно… Я там никогда не был, не знаете, где это?
Херманссон встала и рассмеялась. Гренс не мог понять почему. Она стояла и хохотала, пока ему не стало страшно неловко.
— Послушайте, Гренс. Между нами…
— Что?
— А вы раньше хоть раз хвалили женщину-полицейского?
Она рассмеялась снова и показала на коридор:
— А телевизор там, как раз за кофейным автоматом.
Она снова уселась и принялась раскладывать документы в стопки. Эверт Гренс на минуту задержал на ней взгляд, а затем вышел. И чего она над ним смеялась? Непонятно.
Лиса Орстрём долго сидела, закрыв глаза.
Она слышала, как темноволосый человек, угрожавший ей, ушел. Но она все сидела за столом, не решаясь пошевелиться, пока Анн-Мари не вернулась из дежурки. Пожилая женщина что-то тихо говорила ей, обнимала ее за плечи, потом присела рядом и взяла ее за руку. Так они просидели какое-то время, ладонь к ладони, как делают дети, когда меряются, у кого рука больше.
Потом Лиса отправилась домой. Сперва она попыталась сделать обход, но не смогла: ей было не по себе, страх терзал, как никогда раньше.
Ночь выдалась долгая.
Она попыталась унять боль в груди. Сердце билось как сумасшедшее, так что она принялась глубоко дышать, чтобы успокоить пульс, но внезапно испугалась собственного дыхания. Воздуха не хватало. Страшно было заснуть и никогда больше не проснуться. Так она и металась — только бы не задремать, только бы не провалиться в сон.
Йонатан и Сана.
Они до них добрались.
Всю ночь это не давало ей покоя.
Она дышала медленно, пыталась отогнать страшные мысли.
Лиса любила этих детей. Как никогда никого больше не любила. Может быть, только Хильдинга, пока он не убил в ней это чувство. Но эти двое — они были частью ее самой.
Он стащил фотографии. Теперь он знал, что где-то есть эти дети.
Проклятая боль в груди.
Тут она была уязвима, слаба, беззащитна. Расстаться с ними она была не в силах. Но удивительно: именно благодаря им она выстояла, когда ею овладела паника.
Инспектор Свен Сундквист, который допрашивал ее сразу после того, как Хильдинг рухнул с лестницы, и показал ей ту самую фотографию, позвонил рано утром. Она еще лежала в постели, но он извинился, сказал, что их торопят с расследованием, и попросил приехать как можно скорее в местное отделение полиции.
Теперь она ждала в темном кабинете Главного управления полиции. Она была не одна: неподалеку от нее стоял Сундквист, да еще должен был подойти адвокат подозреваемого.
Когда все собрались, Свен Сундквист попросил ее не торопиться, так как ее показания чрезвычайно важны.
Она подошла к специальному окошку. Лису предупредили, что с той стороны оно выглядит просто как зеркало и ее саму никто не увидит. Зато она видела все. Их было десять человек. Все примерно одного роста, одного возраста и с одинаково бритыми черепами. На груди у каждого висела большая табличка с черными цифрами. Они стояли рядом, плечом к плечу, и смотрели прямо на нее. По крайней мере так это выглядело, а еще казалось, что они, эти парни за стеклом, выжидали и следили за тем, что она делает.
Она смотрела, но не видела.
По несколько секунд на каждого, разглядывая его с ног до головы.
Избегая встретиться с ним взглядом.
— Нет.
Она покачала головой.
— Его здесь нет.
Свен Сундквист подошел на шаг ближе:
— Вы уверены?
— Его здесь нет.
Сундквист кивнул в сторону окошка:
— Они сейчас немного походят по кругу. Я хочу вас попросить внимательно посмотреть на каждого еще раз.
Тот, что стоял с левого края, с цифрой 1 на табличке, сделал несколько шагов вперед и прошелся по кругу. Она провожала его взглядом. У него была тяжелая походка и уверенные движения. Это он.
Это Ланг.
Чертов, чертов Хильдинг!
Она увидела, как он встал на свое место, и вперед вышел номер 2. Она проследила и за этим. И за каждым следующим. Сперва все они выглядели более или менее одинаково, но потом она четко увидела различия.
Свен Сундквист стоял молча, как и все остальные по эту сторону окна, пока по ту сторону не прошел свой крут последний из них. Тогда он выжидающе взглянул на Лису.
— Вы только что посмотрели на них повторно. Лица, телосложение, манера двигаться. Я хотел бы знать, узнали ли вы кого-нибудь из них.
Она затравленно смотрела на него. Она не могла.
— Нет.
— Никого?
— Никого.
Сундквист подошел еще на шаг и заглянул в ее бегающие глаза.
— Вы совершенно уверены? Среди этих людей нет того, кого вы видели в больнице, когда был насмерть забит ваш брат Хильдинг Ольдеус?
Он внимательно смотрел на женщину, стоявшую перед ним. Ее реакция удивила его. Смерть брата, похоже, не слишком ее опечалила. Скорее разозлила.
— Вы хотите напомнить мне о сестринской любви? Да, я обожала его. Я выросла вместе с Хильдингом. Но не с тем, кто умер вчера утром. Не с Хильдингом-наркоманом. Его-то я как раз ненавидела. Ненавидела! И в этом только его вина.
Она сглотнула. Все, что сейчас клокотало в ней — гнев и ненависть, страх и паника, — все это она проглотила, загнала внутрь.
— И как я сказала, я не узнаю никого из тех десятерых мужчин, которых вы мне показали.
— Так значит, вы никого из них раньше не видели?
— Нет.
— Вы совершенно в этом уверены?
Но тут адвокат, сорокалетний мужчина в костюме и галстуке, который появился в этой комнате последним, впервые подал голос:
— Так, ну хватит, — сказал он резко. — Свидетельница показала, что никого не может опознать. А вы на нее давите!
— Я уточняю свидетельские показания, которые расходятся с данными ранее.
— Вы оказываете давление на свидетеля.
Он наклонился к Сундквисту и добавил:
— И я хочу, чтобы мой подзащитный был немедленно отпущен. У вас против него абсолютно ничего нет.
Свен Сундквист взял его за локоть и легонько подтолкнул к выходу:
— Я знаю порядок С вашего разрешения, я не закончил разговор.
Он вытолкал адвоката за дверь и закрыл ее у него перед носом. Лиса Орстрём стояла у окна, тупо глядя на опустевшую комнату по ту сторону зеркала.
— Я не понимаю.
Сундквист встал между нею и окном.
— Я не понимаю, — повторил он. — Вы помните наш с вами вчерашний разговор?
Лицо Лисы пылало. Она отвела глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Он встал и шваркнул ладонью по столу, как привык делать. До боли сжал кулак, колотил им по столу и кричал.
Бывает так, что больше ничего не остается.
Я только что был там.
Я говорил с Леной.
Ну а это? Это-то кто ей расскажет?!
Она не заслужила, чтобы слышать такое.
Пойми!
Она никогда об этом не узнает.
Он громко кричал, он чувствовал в горле комок, который причинял боль, и мог избавиться от него только криком. Тогда боль прекратится.
Он повернулся, посмотрел на мигающий экран и перемотал кассету на начало.
— Надеюсь, что когда вы будете это смотреть, того, о ком идет речь, уже не будет в живых. И он успеет пережить то, что по его вине пережила я. Стыд.
Гренс прослушал первую фразу еще раз, затем снова перемотал кассету. Перед глазами возникла картинка из морга: они лежат на полу рядом, у нее руки подвернуты под тело, Бенгт голый, с отстреленными гениталиями и дыркой на месте глаза.
Если бы ты хоть признался, что знаешь ее.
Бенгт, черт возьми!
Она же тебя спрашивала.
Если бы ты тогда просто ответил.
Если бы сказал, что знаешь ее.
Тогда ты, может быть, был бы сейчас жив.
Может, этого бы хватило.
Того, что ты увидел ее. Что ты все понял.
Несколько секунд он колебался, а потом нажал на кнопку «REC». Он должен стереть то, что он только что видел. Запись надо уничтожить.
Но ничего не получилось.
Снова нажал на ту же кнопку, но ничего не вышло. Видеомагнитофон не включался.
Он вынул черную кассету из гнезда и взглянул на ее обратную сторону. Так и есть! Защитные язычки сломаны. Они сделали все возможное, чтобы их рассказ не пропал бесследно.
Эверт Гренс оглянулся вокруг.
Он знал, что ему делать.
Встал, сунул кассету в карман и вышел из комнаты.
Полночь давно миновала, а Лена Нордвалль все стояла у раковины в кухне и мыла четыре чашки, которые по-прежнему хранили аромат кофе.
Она полоскала их горячей водой. Потом холодной. Потом снова горячей. Горячей-холодной, горячей-холодной. Она мыла их целых полчаса, пока наконец не почувствовала, что собралась с силами, чтобы оставить их в покое. Она вытерла их насухо. Затем сменила кухонное полотенце на свежее: ей хотелось, чтобы кругом был порядок, так она чувствовала себя увереннее. Поставила чашки на стол, и они засияли так, что отблески запрыгали аж на потолке.
Тогда она сгребла их и швырнула о стену прихожей.
Она все еще стояла у раковины, когда один из малышей спустился вниз в пижамке и сказал маме, показывая на фарфоровые осколки на полу, что когда чашки бьются, бывает очень громко слышно.
Четверг, шестое июня
Эверт Гренс чувствовал, как болит спина.
Диванчик в конторе крохотный, давно надо его заменить. Спать на нем почти невозможно. Ложь Бенгта, Граяускас и та, другая, на пленке, рука Анни, которую он не может даже сжать, и наконец, слезы, опустошившие его. Одежда помялась, изо рта пахло. Он засиделся допоздна и пытался работать над делом Ланга и Ольдеуса, но Граяускас с подружкой вытеснили все. Они сидели бледные, испитые. Говорили о его лучшем друге, желая ему испытать такой же стыд, какой испытали они. Он попытался заснуть, лег на диван и проворочался до утра.
Он нащупал кассету, которая все еще лежала у него в кармане, и автоматически погладил коробку. Хотелось стереть это дерьмо, но ничего не вышло. Но решение-то он принял. И оно остается в силе. Кассета должна исчезнуть.
Гренс вышел из кабинета, прошел по пустому коридору полицейского управления, купил в автомате бутерброд с подсохшим сыром и пакетик сока, потом зашел в душ и долго стоял под струей горячей воды.
Я должен прямо сейчас снова ехать к ней.
Сначала привез смерть.
Теперь — стыд.
Все, что произошло в этом чертовом морге, он смыл с себя водой. Он стоял под горячей струей, которая лилась на макушку и стекала по плечам, стоял, пока не почувствовал, что раздражение ушло. Полотенце. Кто-то его забыл. Вытерся, натянул одежду и вернулся к автомату. Чашка кофе. Черного, как обычно. Он потихоньку просыпался.
— Гренс.
Он услышал, как она его окликнула из комнаты, мимо которой он проходил. Она сидела за столом, посреди кабинета. На столе, на диване для посетителей, на полках высились груды документов.
— Херманссон, что-то вы рано.
Она была так молода, с выражением ожидания на лице. Через несколько лет оно пропадет. Так бывает всегда.
— Допросы свидетелей из Южной больницы. Есть кое-что интересное. Хотела просмотреть их в тишине и покое.
— Что-нибудь, о чем мне следует знать?
— Думаю, да. Я жду, когда распечатается протокол допроса охранника, которого вырубила Граяускас. И двух пареньков, которые смотрели с ней телевизор в то утро.
— И что?
— Граяускас и Слюсарева. Я думаю, они были там обе.
Может, из-за ее сконского выговора, а может, из-за спокойной манеры говорить он вслушивался в каждое ее слово. Точно так же, как накануне, в прозекторской, ставшей на несколько часов их штабом.
— Я хочу знать об этом все.
— Дайте мне пару часов. У меня тогда будет полная картина.
— Давайте после ланча.
Уже в дверях он все-таки сказал то, что должен был сказать:
— Кстати.
— Да?
Сказав А, надо говорить и Б.
— Вы вчера отлично поработали. Ваш анализ. Ну, то, что вы мне тогда сказали. Я с удовольствием буду работать с вами и дальше.
Неожиданно она улыбнулась:
— Похвала из уст Эверта Гренса. Это дорогого стоит.
Пока Гренс стоял там, он что-то почувствовал. Что-то четкое, выпуклое. Он не понимал что и почти сожалел, что чувствует это. Чтобы прогнать это, спросил невпопад:
— А кабинет, где телевизор…
— Как?
— Мне там кое-что нужно… Я там никогда не был, не знаете, где это?
Херманссон встала и рассмеялась. Гренс не мог понять почему. Она стояла и хохотала, пока ему не стало страшно неловко.
— Послушайте, Гренс. Между нами…
— Что?
— А вы раньше хоть раз хвалили женщину-полицейского?
Она рассмеялась снова и показала на коридор:
— А телевизор там, как раз за кофейным автоматом.
Она снова уселась и принялась раскладывать документы в стопки. Эверт Гренс на минуту задержал на ней взгляд, а затем вышел. И чего она над ним смеялась? Непонятно.
Лиса Орстрём долго сидела, закрыв глаза.
Она слышала, как темноволосый человек, угрожавший ей, ушел. Но она все сидела за столом, не решаясь пошевелиться, пока Анн-Мари не вернулась из дежурки. Пожилая женщина что-то тихо говорила ей, обнимала ее за плечи, потом присела рядом и взяла ее за руку. Так они просидели какое-то время, ладонь к ладони, как делают дети, когда меряются, у кого рука больше.
Потом Лиса отправилась домой. Сперва она попыталась сделать обход, но не смогла: ей было не по себе, страх терзал, как никогда раньше.
Ночь выдалась долгая.
Она попыталась унять боль в груди. Сердце билось как сумасшедшее, так что она принялась глубоко дышать, чтобы успокоить пульс, но внезапно испугалась собственного дыхания. Воздуха не хватало. Страшно было заснуть и никогда больше не проснуться. Так она и металась — только бы не задремать, только бы не провалиться в сон.
Йонатан и Сана.
Они до них добрались.
Всю ночь это не давало ей покоя.
Она дышала медленно, пыталась отогнать страшные мысли.
Лиса любила этих детей. Как никогда никого больше не любила. Может быть, только Хильдинга, пока он не убил в ней это чувство. Но эти двое — они были частью ее самой.
Он стащил фотографии. Теперь он знал, что где-то есть эти дети.
Проклятая боль в груди.
Тут она была уязвима, слаба, беззащитна. Расстаться с ними она была не в силах. Но удивительно: именно благодаря им она выстояла, когда ею овладела паника.
Инспектор Свен Сундквист, который допрашивал ее сразу после того, как Хильдинг рухнул с лестницы, и показал ей ту самую фотографию, позвонил рано утром. Она еще лежала в постели, но он извинился, сказал, что их торопят с расследованием, и попросил приехать как можно скорее в местное отделение полиции.
Теперь она ждала в темном кабинете Главного управления полиции. Она была не одна: неподалеку от нее стоял Сундквист, да еще должен был подойти адвокат подозреваемого.
Когда все собрались, Свен Сундквист попросил ее не торопиться, так как ее показания чрезвычайно важны.
Она подошла к специальному окошку. Лису предупредили, что с той стороны оно выглядит просто как зеркало и ее саму никто не увидит. Зато она видела все. Их было десять человек. Все примерно одного роста, одного возраста и с одинаково бритыми черепами. На груди у каждого висела большая табличка с черными цифрами. Они стояли рядом, плечом к плечу, и смотрели прямо на нее. По крайней мере так это выглядело, а еще казалось, что они, эти парни за стеклом, выжидали и следили за тем, что она делает.
Она смотрела, но не видела.
По несколько секунд на каждого, разглядывая его с ног до головы.
Избегая встретиться с ним взглядом.
— Нет.
Она покачала головой.
— Его здесь нет.
Свен Сундквист подошел на шаг ближе:
— Вы уверены?
— Его здесь нет.
Сундквист кивнул в сторону окошка:
— Они сейчас немного походят по кругу. Я хочу вас попросить внимательно посмотреть на каждого еще раз.
Тот, что стоял с левого края, с цифрой 1 на табличке, сделал несколько шагов вперед и прошелся по кругу. Она провожала его взглядом. У него была тяжелая походка и уверенные движения. Это он.
Это Ланг.
Чертов, чертов Хильдинг!
Она увидела, как он встал на свое место, и вперед вышел номер 2. Она проследила и за этим. И за каждым следующим. Сперва все они выглядели более или менее одинаково, но потом она четко увидела различия.
Свен Сундквист стоял молча, как и все остальные по эту сторону окна, пока по ту сторону не прошел свой крут последний из них. Тогда он выжидающе взглянул на Лису.
— Вы только что посмотрели на них повторно. Лица, телосложение, манера двигаться. Я хотел бы знать, узнали ли вы кого-нибудь из них.
Она затравленно смотрела на него. Она не могла.
— Нет.
— Никого?
— Никого.
Сундквист подошел еще на шаг и заглянул в ее бегающие глаза.
— Вы совершенно уверены? Среди этих людей нет того, кого вы видели в больнице, когда был насмерть забит ваш брат Хильдинг Ольдеус?
Он внимательно смотрел на женщину, стоявшую перед ним. Ее реакция удивила его. Смерть брата, похоже, не слишком ее опечалила. Скорее разозлила.
— Вы хотите напомнить мне о сестринской любви? Да, я обожала его. Я выросла вместе с Хильдингом. Но не с тем, кто умер вчера утром. Не с Хильдингом-наркоманом. Его-то я как раз ненавидела. Ненавидела! И в этом только его вина.
Она сглотнула. Все, что сейчас клокотало в ней — гнев и ненависть, страх и паника, — все это она проглотила, загнала внутрь.
— И как я сказала, я не узнаю никого из тех десятерых мужчин, которых вы мне показали.
— Так значит, вы никого из них раньше не видели?
— Нет.
— Вы совершенно в этом уверены?
Но тут адвокат, сорокалетний мужчина в костюме и галстуке, который появился в этой комнате последним, впервые подал голос:
— Так, ну хватит, — сказал он резко. — Свидетельница показала, что никого не может опознать. А вы на нее давите!
— Я уточняю свидетельские показания, которые расходятся с данными ранее.
— Вы оказываете давление на свидетеля.
Он наклонился к Сундквисту и добавил:
— И я хочу, чтобы мой подзащитный был немедленно отпущен. У вас против него абсолютно ничего нет.
Свен Сундквист взял его за локоть и легонько подтолкнул к выходу:
— Я знаю порядок С вашего разрешения, я не закончил разговор.
Он вытолкал адвоката за дверь и закрыл ее у него перед носом. Лиса Орстрём стояла у окна, тупо глядя на опустевшую комнату по ту сторону зеркала.
— Я не понимаю.
Сундквист встал между нею и окном.
— Я не понимаю, — повторил он. — Вы помните наш с вами вчерашний разговор?
Лицо Лисы пылало. Она отвела глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45