И я действительно встала, но тут же снова оказалась в постели, чуть позже в джакузи и, наконец, на кухонном столе. Не охваченным любовной страстью остался, пожалуй, только концертный рояль в гостиной.
Тяжело дыша, мы с Марком одновременно с вожделением посмотрели на старинный инструмент.
— Нет, нет и нет, — вовремя спохватилась я. — Опоздание в нашем Агентстве карается смертью.
— В каком Агентстве? — заинтересовался Марк. — Ты до сих пор ничего не рассказам мне о своей работе.
— А у нас было для этого время?
Марк в костюме Адама стоял посреди комнаты, массируя рукой загорелый подтянутый живот, и самодовольно улыбался.
— Сейчас я буду варить тебе кофе, а ты мне расскажешь о себе все, что успеешь. Потом мы прервемся на твой рабочий день — не представляю, как я выдержу эти часы без тебя, — а вечером начнем все сначала…
Я прошла за Марком на кухню, и, достав из сумочки косметичку, начала спешно заметать следы бурно проведенной ночи.
— Вот, например, на следующей неделе, — описывала я Марку свой каторжный труд в Агентстве, — мне предстоит сдать Модестову из расследовательского отдела досье на Гарри Робинсона. Он был советником по культуре в американском консульстве, да и сейчас частенько наведывается в Петербург по старой памяти. Его, между прочим, подозревают в переправке через диппочту антиквариата из России. Да ты ведь когда-то хорошо знал этого Робинсона!
— Я и сейчас поддерживаю с ним прекрасные отношения. У нас общие интересы, Гарри — заядлый коллекционер, но он никогда не нарушал ваших законов. Он действительно вывез из России много стоящих вещей, но все это было сделано совершенно легально. Получить в свое время разрешение экспертизы на вывоз картин из СССР не составляло большого труда — были бы деньги, а Гарри — человек состоятельный. Честно говоря, я не знаю другой такой страны, где с такой легкостью все продается и покупается.
— Модестов, тот тоже сомневается, а вот у эфэсбэшников на него, говорят, копится убийственный компромат, — сказала я, проводя помадой по припухшим губам.
— Ничего они не докажут, ваши чекисты. Антикварный бизнес и вправду очень жесток, Марина. Я это знаю по собственному опыту. Порой коллекционер ни перед чем не остановится, лишь бы завладеть вожделенной картиной. Он может предать, украсть и даже убить. Ваш физиолог Павлов считал, что коллекционирование сродни инстинкту. Но Робинсон не такой. Он всегда был очень осторожен, а сейчас тем более не будет рисковать. Может быть, ты еще не знаешь, ему предложен пост советника посольства в Риме.
Марк поставил передо мной чашечку с кофе. Я залпом выпила обжигающий ароматный напиток и, звонко чмокнув Марка в щеку, вылетела из уютного гнездышка.
— Не забудь, — крикнул мне вдогонку Марк, — вечером начнем все сначала…
***
Но начать «все сначала» этим вечером нам с Марком не удалось. Мы с Машей получили приглашение от Рыбкина отужинать вместе в ресторане «Глория». «Интересно, кого это он „крышует“, — подумалось мне, — такие рестораны не каждому новому русскому по карману».
Ужин Рыбкин закатил поистине с купеческим размахом: медальон из зайца по-андалузски, турнедо, фрикасе из молодого барашка… Похоже, он решил поразить меня в самое сердце.
Уплетая все это великолепие, Рыбкин со знанием дела поведал нам с Машей, в чем разница между морскими и озерными устрицами, соусом беарнез и простым «петмоловским» майонезом, а также прочел целую лекцию, как отличить настоящий коньяк от паленки. Оказалось, что Рыбкин неплохо разбирался в живописи, он по достоинству оценил подарок, который готовила ему к свадьбе будущая теща:
— Порселлис — это круто! — сказал Юрий.
Было уже далеко за полночь, когда Рыбкин доставил нас домой на новенькой БМВ последней модели.
Запечатлев целомудренный поцелуй на Машиной раскрасневшейся щечке, он церемонно склонился к моей руке:
— Спасибо, Марина Борисовна, что составили компанию. Прекрасный был вечер, но все хорошее когда-нибудь кончается. Завтра снова трудовые будни, снова пахота, черт бы ее побрал…
— А вы, Юра, за идею пашете или… — я не могла отказать себе в удовольствии подколоть будущего родственника.
Но Рыбкин не дал мне закончить вопрос и ответил торопливо, словно боялся услышать продолжение:
— Никаких «или», Марина Борисовна. Я — исключительно за идею, только за нее.
***
— Все хорошеете, милочка, — приветствовал меня Спозаранник, пряча за спиной дырокол.
Услышать такое из уст нашего главного расследователя означало недобрый знак. "Наверняка что-нибудь опять от меня понадобилось, — с тревогой подумала я, — а у меня еще с антиквариатом конь не валялся.
Надо срочно браться за дело, а то всыплет мне шеф по первое число".
Но в этот день работа «Золотой пули» была полностью парализована.
Дело в том, что накануне мы отмечали свой четвертый день рождения в кафе с караоке с трогательным названием «Гномики». У всех было праздничное приподнятое настроение, кроме, пожалуй, Обнорского. Шеф, насупившись, сидел в углу и лениво перебирал гитарные струны. Когда все уже были в приличном подпитии, Завгородняя объявила конкурс частушек. Светкин вызов приняла одна Лукошкина. Она стремительно выскочила на эстраду, лихо притопнула и заголосила:
Эх, яблочко.
Да под сметаною,
Дроля не хочет спать со мной,
Хочет с путаною.
При этом Анна просто испепелила взглядом несчастную Завгороднюю.
В «Золотой Пуле» давно заметили, что отношения между этими двумя девицами не отличались дружелюбием. Лукошкина с маниакальным упорством возвращала Светлане тексты на доработку, а Завгородняя в отместку называла Лукошкину не иначе как Анька-юристка. После сольного выхода Лукошкиной уже никто не сомневался в том, что причиной этой вражды был шеф. Обнорский выслушал частушку, залпом выпил стакан водки и с остервенением грохнул гитарой об пол.
В воздухе запахло скандалом. Положение спасла Завгородняя. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, она, как ни в чем не бывало, уселась на колени к Володе Соболину и принялась весело болтать с ним, расточая лучезарные улыбки.
— Как ты думаешь, Марина, Лукошкина теперь уволится? Она ведь давно собиралась, — с грустью в голосе спрашивала меня Горностаева. — А может, Обнорский женится на Светке?
Я не ответила ей. Сегодня мне было не до чужих переживаний. Мои собственные отношения с Марком, похоже, заходили в тупик. Вернулись из отпуска мои Агеевы — старший и младший. Марк даже не потрудился скрыть вздох облегчения, когда услышал об этом известии. Он с нескрываемой тревогой рассказывал мне, что заболел любимый мопс его жены, и это трагическое обстоятельство страшно огорчает Монику. Конечно, и у меня была своя семья, прочно стоящий на ногах муж и двое детей. Но встреча с Марком разбередила старую рану, и делать вид, что мое самолюбие не страдает, было выше моих сил.
Когда пришло время забирать картину из мастерской, мы с Марком были в очередной размолвке. Мне очень хотелось, чтобы он оценил работу реставраторов, но просить его съездить за Порселлисом вместе я не стала. Неожиданно инициативу проявил знаток живописи и борец с контрабандой художественных ценностей Юра Рыбкин. Он пулей домчал нас до реставрационной мастерской, одобрил работу подопечных Сенкевича, терпеливо подождал, пока упаковывали картину, а когда я расплатилась и раскланялась с Ароном Семеновичем, понес ее к машине.
Выйдя вслед за Рыбкиным из мастерской и наблюдая, как бережно он укладывает Порселлиса на заднее сиденье, я столкнулась с Марком.
— Тебя можно поздравить, приобрел стоящую копию? — спросила я, увидев в его руках прямоугольный квадрат, завернутый в упаковочную бумагу.
— Да так, пустяки, разве это может сравниться с твоим Порселлисом, дорогая.
— С моим Порселлисом, да и со мной тоже, мало кто может сравниться, однако некоторые довольствуются подделками — и всю жизнь при этом счастливы, — ни с того ни сего разозлилась я и, резко развернувшись, вышла из мастерской.
***
Обратно мы с Рыбкиным летели не просто пулей, а реактивным снарядом. Немудрено, что произошло прямое попадание нашего «снаряда» в ржавый «жигуленок», зазевавшийся на перекрестке Университетской набережной и 1-й линии.
— Ну все, козел, тебе конец, — процедил сквозь зубы Рыбкин и рванул дверь.
— Юра, пожалуйста, держите себя в руках, ничего страшного не случилось, все живы и даже, кажется, целы, — успокаивала я Рыбкина.
— У вас же нет мобильника, Марина Борисовна? — повернулся ко мне Рыбкин, прежде чем идти разбираться с водителем «жигуленка».
Я кивнула — мой будущий зять знал не хуже остальных, что пользоваться мобильной связью в последнее время я перестала. Вот только никто не знал, почему я вдруг отказалась от услуг «Северо-Западного GSM». А произошло это с появлением Марка. Я, конечно, не ханжа, но все-таки разговаривать с мужем, лежа в постели с любовником, было бы слишком даже для меня. Пришлось пойти на маленькую хитрость и наврать мужу, что моя «Nokia» вышла из строя, а покупку нового аппарата я под благовидными предлогами откладывала со дня на день. Жизнь доказала мудрость моего решения: фуга Баха, гимн Советского Союза и даже божественная мелодия Гарика Стебелюка из фильма «Преступный Петербург» не дергали меня по пустякам в ответственные моменты жизни.
А у Юры Рыбкина радиотелефон был, но именно сейчас, как назло, у крошки-"сименса" сели батарейки.
— Марина Борисовна, не в службу, а в дружбу, сходите хоть в Академию художеств, что ли, я не знаю…
Позвоните, вызовите «гибонов»…
Оглянувшись, я увидела, как водитель «жигуленка» — парень с «конским хвостом» на затылке — лез к Юре то ли с объяснениями, то ли с извинениями, а Рыбкин отмахивался от него, сокрушенно осматривая свою машину. На бедном Юрике не было лица — вмятина на правом крыле обойдется ему не в одну ментовскую зарплату. Когда я вернулась к месту ДТП, будущий зять достал из барсетки двести рублей и жалостливо предложил:
— Неудобно как-то получилось, Марина Борисовна, можно я вам машину поймаю? Доставит вас с Порселлисом в лучшем виде. А то чего вам тут торчать, пока «гибоны» будут мне мозги компостировать…
Почему-то мне еще раз захотелось взглянуть на место ДТП. Таксист сделал все, как я просила. «Волга» резко свернула с набережной влево, и через минуту я снова оказалась на злополучном перекрестке. Ничего особенного, обычный питерский сюжет — лохматый «жигуленок» и его малохольный водитель влипли по полной программе в БМВ последней модели да еще под управлением мента!
Приехав домой, я засунула Порселлиса за шкаф в гостиной и умчалась в «Золотую пулю».
***
Работа над антикварной темой, которую поручил мне Обнорский, неожиданно захватила меня. Я целый день просидела в Публичке, листая газетные публикации середины 90-х, посвященные Соломону Рябушинскому. «Известный коллекционер», «известный контрабандист», «суперпрофессионал-рецидивист недюжинных способностей» — собратья по перу не скрывали своего восхищения перед этим человеком, который на протяжении нескольких лет умудрялся переправлять картины на свою историческую родину, пряча их в переплеты книг. Рябушинский собрал прекрасную коллекцию с помощью сотрудников питерских музеев, которые выносили ему оригиналы, а возвращали в запасники копии.
— Послушай, Миша, — обратилась я к Модестову, — посмотри, какая интересная закономерность вырисовывается. Не успел Соломон премудрый освободиться после очередной отсидки, как в городе стали твориться странные вещи. Обнесли квартиру коллекционера Добровольского, у сестры художника Василевича взяли картину якобы для выставки, а вернули превосходно выполненную копию, а через несколько месяцев оригинал этой картины всплыл на аукционе «Сотбис».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Тяжело дыша, мы с Марком одновременно с вожделением посмотрели на старинный инструмент.
— Нет, нет и нет, — вовремя спохватилась я. — Опоздание в нашем Агентстве карается смертью.
— В каком Агентстве? — заинтересовался Марк. — Ты до сих пор ничего не рассказам мне о своей работе.
— А у нас было для этого время?
Марк в костюме Адама стоял посреди комнаты, массируя рукой загорелый подтянутый живот, и самодовольно улыбался.
— Сейчас я буду варить тебе кофе, а ты мне расскажешь о себе все, что успеешь. Потом мы прервемся на твой рабочий день — не представляю, как я выдержу эти часы без тебя, — а вечером начнем все сначала…
Я прошла за Марком на кухню, и, достав из сумочки косметичку, начала спешно заметать следы бурно проведенной ночи.
— Вот, например, на следующей неделе, — описывала я Марку свой каторжный труд в Агентстве, — мне предстоит сдать Модестову из расследовательского отдела досье на Гарри Робинсона. Он был советником по культуре в американском консульстве, да и сейчас частенько наведывается в Петербург по старой памяти. Его, между прочим, подозревают в переправке через диппочту антиквариата из России. Да ты ведь когда-то хорошо знал этого Робинсона!
— Я и сейчас поддерживаю с ним прекрасные отношения. У нас общие интересы, Гарри — заядлый коллекционер, но он никогда не нарушал ваших законов. Он действительно вывез из России много стоящих вещей, но все это было сделано совершенно легально. Получить в свое время разрешение экспертизы на вывоз картин из СССР не составляло большого труда — были бы деньги, а Гарри — человек состоятельный. Честно говоря, я не знаю другой такой страны, где с такой легкостью все продается и покупается.
— Модестов, тот тоже сомневается, а вот у эфэсбэшников на него, говорят, копится убийственный компромат, — сказала я, проводя помадой по припухшим губам.
— Ничего они не докажут, ваши чекисты. Антикварный бизнес и вправду очень жесток, Марина. Я это знаю по собственному опыту. Порой коллекционер ни перед чем не остановится, лишь бы завладеть вожделенной картиной. Он может предать, украсть и даже убить. Ваш физиолог Павлов считал, что коллекционирование сродни инстинкту. Но Робинсон не такой. Он всегда был очень осторожен, а сейчас тем более не будет рисковать. Может быть, ты еще не знаешь, ему предложен пост советника посольства в Риме.
Марк поставил передо мной чашечку с кофе. Я залпом выпила обжигающий ароматный напиток и, звонко чмокнув Марка в щеку, вылетела из уютного гнездышка.
— Не забудь, — крикнул мне вдогонку Марк, — вечером начнем все сначала…
***
Но начать «все сначала» этим вечером нам с Марком не удалось. Мы с Машей получили приглашение от Рыбкина отужинать вместе в ресторане «Глория». «Интересно, кого это он „крышует“, — подумалось мне, — такие рестораны не каждому новому русскому по карману».
Ужин Рыбкин закатил поистине с купеческим размахом: медальон из зайца по-андалузски, турнедо, фрикасе из молодого барашка… Похоже, он решил поразить меня в самое сердце.
Уплетая все это великолепие, Рыбкин со знанием дела поведал нам с Машей, в чем разница между морскими и озерными устрицами, соусом беарнез и простым «петмоловским» майонезом, а также прочел целую лекцию, как отличить настоящий коньяк от паленки. Оказалось, что Рыбкин неплохо разбирался в живописи, он по достоинству оценил подарок, который готовила ему к свадьбе будущая теща:
— Порселлис — это круто! — сказал Юрий.
Было уже далеко за полночь, когда Рыбкин доставил нас домой на новенькой БМВ последней модели.
Запечатлев целомудренный поцелуй на Машиной раскрасневшейся щечке, он церемонно склонился к моей руке:
— Спасибо, Марина Борисовна, что составили компанию. Прекрасный был вечер, но все хорошее когда-нибудь кончается. Завтра снова трудовые будни, снова пахота, черт бы ее побрал…
— А вы, Юра, за идею пашете или… — я не могла отказать себе в удовольствии подколоть будущего родственника.
Но Рыбкин не дал мне закончить вопрос и ответил торопливо, словно боялся услышать продолжение:
— Никаких «или», Марина Борисовна. Я — исключительно за идею, только за нее.
***
— Все хорошеете, милочка, — приветствовал меня Спозаранник, пряча за спиной дырокол.
Услышать такое из уст нашего главного расследователя означало недобрый знак. "Наверняка что-нибудь опять от меня понадобилось, — с тревогой подумала я, — а у меня еще с антиквариатом конь не валялся.
Надо срочно браться за дело, а то всыплет мне шеф по первое число".
Но в этот день работа «Золотой пули» была полностью парализована.
Дело в том, что накануне мы отмечали свой четвертый день рождения в кафе с караоке с трогательным названием «Гномики». У всех было праздничное приподнятое настроение, кроме, пожалуй, Обнорского. Шеф, насупившись, сидел в углу и лениво перебирал гитарные струны. Когда все уже были в приличном подпитии, Завгородняя объявила конкурс частушек. Светкин вызов приняла одна Лукошкина. Она стремительно выскочила на эстраду, лихо притопнула и заголосила:
Эх, яблочко.
Да под сметаною,
Дроля не хочет спать со мной,
Хочет с путаною.
При этом Анна просто испепелила взглядом несчастную Завгороднюю.
В «Золотой Пуле» давно заметили, что отношения между этими двумя девицами не отличались дружелюбием. Лукошкина с маниакальным упорством возвращала Светлане тексты на доработку, а Завгородняя в отместку называла Лукошкину не иначе как Анька-юристка. После сольного выхода Лукошкиной уже никто не сомневался в том, что причиной этой вражды был шеф. Обнорский выслушал частушку, залпом выпил стакан водки и с остервенением грохнул гитарой об пол.
В воздухе запахло скандалом. Положение спасла Завгородняя. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, она, как ни в чем не бывало, уселась на колени к Володе Соболину и принялась весело болтать с ним, расточая лучезарные улыбки.
— Как ты думаешь, Марина, Лукошкина теперь уволится? Она ведь давно собиралась, — с грустью в голосе спрашивала меня Горностаева. — А может, Обнорский женится на Светке?
Я не ответила ей. Сегодня мне было не до чужих переживаний. Мои собственные отношения с Марком, похоже, заходили в тупик. Вернулись из отпуска мои Агеевы — старший и младший. Марк даже не потрудился скрыть вздох облегчения, когда услышал об этом известии. Он с нескрываемой тревогой рассказывал мне, что заболел любимый мопс его жены, и это трагическое обстоятельство страшно огорчает Монику. Конечно, и у меня была своя семья, прочно стоящий на ногах муж и двое детей. Но встреча с Марком разбередила старую рану, и делать вид, что мое самолюбие не страдает, было выше моих сил.
Когда пришло время забирать картину из мастерской, мы с Марком были в очередной размолвке. Мне очень хотелось, чтобы он оценил работу реставраторов, но просить его съездить за Порселлисом вместе я не стала. Неожиданно инициативу проявил знаток живописи и борец с контрабандой художественных ценностей Юра Рыбкин. Он пулей домчал нас до реставрационной мастерской, одобрил работу подопечных Сенкевича, терпеливо подождал, пока упаковывали картину, а когда я расплатилась и раскланялась с Ароном Семеновичем, понес ее к машине.
Выйдя вслед за Рыбкиным из мастерской и наблюдая, как бережно он укладывает Порселлиса на заднее сиденье, я столкнулась с Марком.
— Тебя можно поздравить, приобрел стоящую копию? — спросила я, увидев в его руках прямоугольный квадрат, завернутый в упаковочную бумагу.
— Да так, пустяки, разве это может сравниться с твоим Порселлисом, дорогая.
— С моим Порселлисом, да и со мной тоже, мало кто может сравниться, однако некоторые довольствуются подделками — и всю жизнь при этом счастливы, — ни с того ни сего разозлилась я и, резко развернувшись, вышла из мастерской.
***
Обратно мы с Рыбкиным летели не просто пулей, а реактивным снарядом. Немудрено, что произошло прямое попадание нашего «снаряда» в ржавый «жигуленок», зазевавшийся на перекрестке Университетской набережной и 1-й линии.
— Ну все, козел, тебе конец, — процедил сквозь зубы Рыбкин и рванул дверь.
— Юра, пожалуйста, держите себя в руках, ничего страшного не случилось, все живы и даже, кажется, целы, — успокаивала я Рыбкина.
— У вас же нет мобильника, Марина Борисовна? — повернулся ко мне Рыбкин, прежде чем идти разбираться с водителем «жигуленка».
Я кивнула — мой будущий зять знал не хуже остальных, что пользоваться мобильной связью в последнее время я перестала. Вот только никто не знал, почему я вдруг отказалась от услуг «Северо-Западного GSM». А произошло это с появлением Марка. Я, конечно, не ханжа, но все-таки разговаривать с мужем, лежа в постели с любовником, было бы слишком даже для меня. Пришлось пойти на маленькую хитрость и наврать мужу, что моя «Nokia» вышла из строя, а покупку нового аппарата я под благовидными предлогами откладывала со дня на день. Жизнь доказала мудрость моего решения: фуга Баха, гимн Советского Союза и даже божественная мелодия Гарика Стебелюка из фильма «Преступный Петербург» не дергали меня по пустякам в ответственные моменты жизни.
А у Юры Рыбкина радиотелефон был, но именно сейчас, как назло, у крошки-"сименса" сели батарейки.
— Марина Борисовна, не в службу, а в дружбу, сходите хоть в Академию художеств, что ли, я не знаю…
Позвоните, вызовите «гибонов»…
Оглянувшись, я увидела, как водитель «жигуленка» — парень с «конским хвостом» на затылке — лез к Юре то ли с объяснениями, то ли с извинениями, а Рыбкин отмахивался от него, сокрушенно осматривая свою машину. На бедном Юрике не было лица — вмятина на правом крыле обойдется ему не в одну ментовскую зарплату. Когда я вернулась к месту ДТП, будущий зять достал из барсетки двести рублей и жалостливо предложил:
— Неудобно как-то получилось, Марина Борисовна, можно я вам машину поймаю? Доставит вас с Порселлисом в лучшем виде. А то чего вам тут торчать, пока «гибоны» будут мне мозги компостировать…
Почему-то мне еще раз захотелось взглянуть на место ДТП. Таксист сделал все, как я просила. «Волга» резко свернула с набережной влево, и через минуту я снова оказалась на злополучном перекрестке. Ничего особенного, обычный питерский сюжет — лохматый «жигуленок» и его малохольный водитель влипли по полной программе в БМВ последней модели да еще под управлением мента!
Приехав домой, я засунула Порселлиса за шкаф в гостиной и умчалась в «Золотую пулю».
***
Работа над антикварной темой, которую поручил мне Обнорский, неожиданно захватила меня. Я целый день просидела в Публичке, листая газетные публикации середины 90-х, посвященные Соломону Рябушинскому. «Известный коллекционер», «известный контрабандист», «суперпрофессионал-рецидивист недюжинных способностей» — собратья по перу не скрывали своего восхищения перед этим человеком, который на протяжении нескольких лет умудрялся переправлять картины на свою историческую родину, пряча их в переплеты книг. Рябушинский собрал прекрасную коллекцию с помощью сотрудников питерских музеев, которые выносили ему оригиналы, а возвращали в запасники копии.
— Послушай, Миша, — обратилась я к Модестову, — посмотри, какая интересная закономерность вырисовывается. Не успел Соломон премудрый освободиться после очередной отсидки, как в городе стали твориться странные вещи. Обнесли квартиру коллекционера Добровольского, у сестры художника Василевича взяли картину якобы для выставки, а вернули превосходно выполненную копию, а через несколько месяцев оригинал этой картины всплыл на аукционе «Сотбис».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28