Нив открыла его. На каждый день, включая декабрь прошлого года, отдельный листок. Перелистав странички, Нив остановилась на «31 марта». Твердым почерком Этель было написано: "Попросить Дуга забрать одежду из «Нив Плейс». Пометка «3 часа» была обведена кружком. Далее следовала еще одна запись: «Дуг в квартире».
Це-Це заглянула Нив через плечо. «Выходит, он не врал». Утреннее солнце осветило комнату, но тут же туча закрыла его. Це-Це поежилась: «Честное слово, Нив, эта квартира начинает меня пугать».
Не отвечая, Нив перелистнула странички. Апрель. Из записей было очевидно, что Этель планировала побывать на огромном количестве встреч, коктейлей, обедов, но потом все это было перечеркнуто, а на листке «1 апреля» стояла запись: «Исследования. Работать над книгой».
"Этель отменила все встречи. Она планировала скрыться от всего и работать, " — пробормотала Нив.
«Но могла же она уехать на день раньше?» — предположила Це-Це.
«Теоретически могла». — Нив начала листать блокнот в обратном порядке. Последняя неделя марта была исписана именами известных дизайнеров: Нина Кокран, Гордон Стюбер, Виктор Коста, Рональд Альтерн, Регина Мавис, Энтони делла Сальва, Кара Поттер. «Она не могла увидеться со всеми этими людьми, — сказала Нив. — Я думаю, что она звонила, чтобы подтвердить разрешение упомянуть их имена в своей статье». Девушка указала на первую запись 30 марта, четверг: "Срок сдачи статьи для «Контемпорари Вумен».
Бегло пробежав глазами первые три месяца года, обратив внимание, что Этель наспех вносила также стоимость такси и чаевые, записи об обедах, ланчах и собраниях, а также заметки типа: «Неплохое интервью, но с ним надо быть пунктуальной... Карлос — новый метрдотель в Ла Син... Не пользоваться „Валет“ — лимузином — машина воняет, как завод в Эйрвике...»
Записи сделаны отрывочно и беспорядочно, а цифры зачастую были перечеркнуты и исправлены. Помимо всего прочего, у Этель явно прослеживалась мания рисовать квадратики, треугольнички, сердечки и спиральки, ими были исчирканы все страницы блокнота.
Ежедневник случайно раскрылся на 22 декабря, дне, когда Нив и Майлс устраивали прием по случаю Рождества. Для Этель это событие, несомненно, имело значение. Имя Нив и ее адрес были выделены печатными буквами и подчеркнуты. Колечки и закорючки сопровождали комментарии Этель: «Отец Нив, неженатый и привлекательный». В стороне она неумело попыталась скопировать один из набросков Ренаты из книги рецептов.
«Майлса бы удар хватил, увидев это, — произнесла Нив. — Я, помню, тогда вынуждена была ей сказать, что он еще не совсем здоров, чтобы планировать какие-то встречи, потому что та уж собралась пригласить его на какой-то официальный обед в честь Нового Года. Я подумала, что он был бы в шоке».
Нив снова вернулась к последней неделе марта переписала к себе в книжечку имена, упоминаемые Этель. "В конце концов, нам хоть есть с чего начинать, " — сказала она. Два имени бросились ей в глаза. Тони Менделл, редактор «Контемпорари Вумен». Конечно, коктейль-парти — не самое удачное место, чтобы просить человека порыться в памяти и вспомнить, что еще могла сказать Этель о своем возможном местопребывании, но что поделаешь. Джек Кэмпбелл. Совершенно ясно, что контракт на книгу стал самым главным событием для Этель. Может быть, она говорила о своих планах гораздо больше, чем он смог сразу вспомнить.
Нив спрятала свою записную книжку и застегнула портфель. "Я лучше пойду, " — сказала она. Она обмотала горло красно-синим шарфом, и копна ее черных волос откинулась назад, за высокий воротник пальто.
«Ты потрясающе выглядишь, — заметила Це-Це. — Я слышала в лифте, как один с одиннадцатого этажа спрашивал о тебе».
Нив натянула перчатки. «Я надеюсь, не менее, чем Прекрасный Принц».
Це-Це хихикнула. «Да, где-то между сорока и смертью — старая вешалка. Изрядно потертый».
«Спасибо, можешь оставить его себе. Ладно, если Этель вдруг заявится, или ее дорогой племянничек вернется пораньше, ты знаешь, что рассказать. Сделай что-нибудь в кухонных шкафах, перемой стаканы или протри полки. В общем, сделай вид, что очень занята, а сама понаблюдай». Взгляд Нив упал на стопку почты. «Просмотри это, может, Этель получила какое-то письмо, которое изменило ее планы. О Боже, я чувствую себя, как тот Любопытный Том, но мы должны что-то предпринять. Ведь нам обоим кажется все это странным, мы не можем просто так все оставить».
Уже у двери она оглянулась: «Ты, в самом деле, ухитряешься придать этой квартире нормальный вид, — сказала она. — Она очень напоминает мне ее хозяйку. Что первое бросается здесь в глаза? Сплошной кавардак, и, естественно, это вызывает отвращение. Так и Этель — ее поступки часто настолько неожиданны, что иногда как-то забываешь, что она очень умная женщина».
Стена у двери была сплошь увешана рекламными фотографиями Этель, которые Нив, держа руку на ручке двери, задержалась посмотреть. На большинстве фотографий Этель выглядела так, как будто фотограф выхватил ее в кадр во время вынесения приговора. Рот слегка приоткрыт, глаза горят, даже на снимках видно, что все лицо в движении.
Один снимок особенно привлек внимание Нив — грустные глаза, сжатый рот, неподвижное спокойное лицо. Что же Этель хочет этим сказать? «Я родилась в День св. Валентина. Легко запомнить, не так ли? Но знаете ли вы, сколько лет я не получала ни одной открытки, ни одного телефонного звонка в этот день. Я устала петь „С Днем Рождения“ сама себе».
На прошлый День св. Валентина Нив как раз собиралась послать Этель цветы и пригласить ее пообедать, но она тогда уехала кататься на лыжах в Вейл. «Прости меня Этель, — подумала она, — мне жаль, что так получилось».
Но ей показалось, что грустные глаза смотрят непрощающе.
* * *
После перенесенной операции Майлс взял за привычку совершать длительные послеобеденные прогулки. Последние четыре месяца он также регулярно навещал психотерапевта в восточной части 75-ой улицы, о чем Нив даже не догадывалась. «У вас депрессия, — без обиняков высказал ему наблюдавший его кардиолог, — так часто бывает после подобной операции, такова специфика. Но я подозреваю, что ваша депрессия имеет еще и другие корни». И он заставил Майлса сходить первый раз на прием к доктору Адаму Фелтону.
В два часа по четвергам Майлс начал регулярно ходить к нему. Он садился в глубокое кожаное кресло, потому что терпеть не мог укладываться на кушетку.Тонкий и гибкий, стриженый «под ежик», в каких-то совершенно несеръезных очках, сорокапятилетний Адам Фелтон был совсем не таким, каким ожидал его увидеть Майлс, когда пришел сюда впервые. Но после третьего или четвертого визита тому все-таки удалось сломить недоверие своего пациента. У Майлса исчезло неприятное ощущение, что он выворачивает душу перед незнакомым человеком, наоборот, разговоры с Фелтоном он мог бы сравнить с обсуждениями у себя на работе. Ему казалось, как будто он подробно выкладывает этому человеку все имеющиеся у него материалы для расследования.
«Интересно, — размышлял Майлс, наблюдая, как Фелтон вертит в пальцах карандаш, — почему-то мне никогда не приходило в голову поговорить, например, с Дэвом. Конечно, темы я могу ему предложить мало годящиеся для исповедальной».
А вслух он сухо заметил: «Я никогда не предполагал, что у психиатров тоже бывают нервные привычки». Адам Фелтон засмеялся и проделал пальцами замысловатый трюк с карандашом. «С тех пор, как я бросил курить, я имею право на нервные привычки. Вы сегодня замечательно выглядите». Это замечание звучало бы более уместно при знакомстве на коктейле.
Майлс рассказал о смерти Никки Сепетти и в ответ на требование пояснить, не выдержал: «Мы уже тысячу раз говорили об этом. Семнадцать лет я жил под страхом, что с Нив что-то случится, как только Сепетти выйдет на свободу. Я потерял Ренату. Сколько раз, черт подери, я должен рассказывать это? Я не воспринял всеръез его угрозы. Он — хладнокровный убийца. Возможно, по его указанию три дня назад стреляли в нашего парня. Он всегда говорил, что имеет нюх на копов».
«А сейчас вы чувствуете, что ваша дочь в безопасности?»
«Я знаю, что она в безопасности. Тот наш парень успел сказать, что заказа на то, чтобы ее убрать, нет. Видимо, это обсуждалось, а остальные, я знаю, не будут с этим связываться. Они собирались отделаться от Никки и будут счастливы лицезреть его в гробу».
Адам Фелтон снова начал крутить карандаш, но смутился и решительно бросил его в корзину для мусора. «Вы рассказали, как смерть Сепетти стала освобождением от кошмара, преследующего вас семнадцать лет. А что это значит? Как это повлияет на вашу дальнейшую жизнь?»
* * *
Спустя сорок минут Майлс вышел из офиса и продолжил свою прогулку. К нему снова возвращалась привычка быстро и легко шагать. Физически он чувствовал себя почти полностью здоровым, ему уже не надо было тревожиться за Нив, он в состоянии снова вернуться к работе. Он не говорил дочери о том, что подавал на должность начальника Отдела по борьбе с наркотиками в Вашингтоне. Он будет проводить там почти все время, поэтому нужно будет снять квартиру поблизости с работой. А для Нив даже лучше пожить сейчас одной. Она перестанет сидеть дома и больше времени сможет проводить с людьми своего возраста. До его болезни она гораздо чаще уезжала на выходные летом в Хэмптонс, а зимой — кататься на лыжах в Вэйл. Но последний год ему приходилось буквально заставлять ее уехать хоть на несколько дней. Ему хотелось, чтобы она вышла замуж; не будет же он рядом вечно. Сейчас, благодаря инфаркту, который прихватил Никки так вовремя, он может покинуть Манхэттен со спокойной душой.
У Майлса еще были свежи воспоминания о невыносимой боли, которую он сам пережил во время своего инфаркта, — как будто паровой каток с раскаленными шипами прокатывал по его груди. "Я надеюсь, ты также помучался перед тем, как отойти, парень, " — подумал он. Но тут же увидел перед собой лицо матери: «Никогда не желай зла другому, иначе зло обратится на тебя. Все возвращается».
Майлс перешел Лексингтон Авеню и, проходя мимо ресторана «Белла Вита», почувствовал, как превосходный аромат итальянской кухни ударил ему в ноздри. Он не без удовольствия подумал об обеде, который приготовила на сегодня Нив. Здорово будет снова собраться вместе: он, Дэв и Сал. Господи, сколько же воды утекло с тех пор, как они были детьми с Тэнбрэк Авеню. Так люди называли в те времена Бронкс. Как же там было чудесно! На весь квартал всего семь добротных деревянных домов, из березы или дуба, среди которых были и их дома. На том месте, где родители Сала держали овощную ферму, теперь пролегла Вильямсбридж-роуд. А на том поле, куда они все втроем бегали кататься на санках, сейчас Медицинский Центр имени Эйнштейна... Выросло множество хороших жилых домов.
На Парк Авеню Майлс обошел насыпь раскисшего снега. Он вспомнил, как однажды, катаясь, Сал потерял контроль над санями и переехал Майлсу руку, поломав ее в трех местах. Сал заплакал: "Папа меня убъет ". Тогда Дэв взял вину на себя, и его отец приходил извиняться: «Он это сделал не нарочно, просто он у нас такой неуклюжий». Дэвин Стэнтон. Ваше преосвященство.
Ходили слухи, что Ватикан присматривется к Дэву в связи с открытием новой епархии, не исключено, что это означает для него кардинальскую мантию.
Дойдя до 5 Авеню, Майлс бросил взгляд на крышу массивного белого сооружения — Центральный Музей искусства. Ему всегда хотелось более детально рассмотреть древнеегипетскую часовню. Не раздумывая, он прошел шесть кварталов и провел целый час, созерцая драгоценные остатки исчезнувшей цивилизации.
Только взглянув на часы, он спохватился, что самое время отправляться домой, чтобы проверить, как обстоит дело с напитками. И, выходя из музея, осознал, что истинная причина его желания прийти сюда, было желание подойти к тому месту, где погибла Рената.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Це-Це заглянула Нив через плечо. «Выходит, он не врал». Утреннее солнце осветило комнату, но тут же туча закрыла его. Це-Це поежилась: «Честное слово, Нив, эта квартира начинает меня пугать».
Не отвечая, Нив перелистнула странички. Апрель. Из записей было очевидно, что Этель планировала побывать на огромном количестве встреч, коктейлей, обедов, но потом все это было перечеркнуто, а на листке «1 апреля» стояла запись: «Исследования. Работать над книгой».
"Этель отменила все встречи. Она планировала скрыться от всего и работать, " — пробормотала Нив.
«Но могла же она уехать на день раньше?» — предположила Це-Це.
«Теоретически могла». — Нив начала листать блокнот в обратном порядке. Последняя неделя марта была исписана именами известных дизайнеров: Нина Кокран, Гордон Стюбер, Виктор Коста, Рональд Альтерн, Регина Мавис, Энтони делла Сальва, Кара Поттер. «Она не могла увидеться со всеми этими людьми, — сказала Нив. — Я думаю, что она звонила, чтобы подтвердить разрешение упомянуть их имена в своей статье». Девушка указала на первую запись 30 марта, четверг: "Срок сдачи статьи для «Контемпорари Вумен».
Бегло пробежав глазами первые три месяца года, обратив внимание, что Этель наспех вносила также стоимость такси и чаевые, записи об обедах, ланчах и собраниях, а также заметки типа: «Неплохое интервью, но с ним надо быть пунктуальной... Карлос — новый метрдотель в Ла Син... Не пользоваться „Валет“ — лимузином — машина воняет, как завод в Эйрвике...»
Записи сделаны отрывочно и беспорядочно, а цифры зачастую были перечеркнуты и исправлены. Помимо всего прочего, у Этель явно прослеживалась мания рисовать квадратики, треугольнички, сердечки и спиральки, ими были исчирканы все страницы блокнота.
Ежедневник случайно раскрылся на 22 декабря, дне, когда Нив и Майлс устраивали прием по случаю Рождества. Для Этель это событие, несомненно, имело значение. Имя Нив и ее адрес были выделены печатными буквами и подчеркнуты. Колечки и закорючки сопровождали комментарии Этель: «Отец Нив, неженатый и привлекательный». В стороне она неумело попыталась скопировать один из набросков Ренаты из книги рецептов.
«Майлса бы удар хватил, увидев это, — произнесла Нив. — Я, помню, тогда вынуждена была ей сказать, что он еще не совсем здоров, чтобы планировать какие-то встречи, потому что та уж собралась пригласить его на какой-то официальный обед в честь Нового Года. Я подумала, что он был бы в шоке».
Нив снова вернулась к последней неделе марта переписала к себе в книжечку имена, упоминаемые Этель. "В конце концов, нам хоть есть с чего начинать, " — сказала она. Два имени бросились ей в глаза. Тони Менделл, редактор «Контемпорари Вумен». Конечно, коктейль-парти — не самое удачное место, чтобы просить человека порыться в памяти и вспомнить, что еще могла сказать Этель о своем возможном местопребывании, но что поделаешь. Джек Кэмпбелл. Совершенно ясно, что контракт на книгу стал самым главным событием для Этель. Может быть, она говорила о своих планах гораздо больше, чем он смог сразу вспомнить.
Нив спрятала свою записную книжку и застегнула портфель. "Я лучше пойду, " — сказала она. Она обмотала горло красно-синим шарфом, и копна ее черных волос откинулась назад, за высокий воротник пальто.
«Ты потрясающе выглядишь, — заметила Це-Це. — Я слышала в лифте, как один с одиннадцатого этажа спрашивал о тебе».
Нив натянула перчатки. «Я надеюсь, не менее, чем Прекрасный Принц».
Це-Це хихикнула. «Да, где-то между сорока и смертью — старая вешалка. Изрядно потертый».
«Спасибо, можешь оставить его себе. Ладно, если Этель вдруг заявится, или ее дорогой племянничек вернется пораньше, ты знаешь, что рассказать. Сделай что-нибудь в кухонных шкафах, перемой стаканы или протри полки. В общем, сделай вид, что очень занята, а сама понаблюдай». Взгляд Нив упал на стопку почты. «Просмотри это, может, Этель получила какое-то письмо, которое изменило ее планы. О Боже, я чувствую себя, как тот Любопытный Том, но мы должны что-то предпринять. Ведь нам обоим кажется все это странным, мы не можем просто так все оставить».
Уже у двери она оглянулась: «Ты, в самом деле, ухитряешься придать этой квартире нормальный вид, — сказала она. — Она очень напоминает мне ее хозяйку. Что первое бросается здесь в глаза? Сплошной кавардак, и, естественно, это вызывает отвращение. Так и Этель — ее поступки часто настолько неожиданны, что иногда как-то забываешь, что она очень умная женщина».
Стена у двери была сплошь увешана рекламными фотографиями Этель, которые Нив, держа руку на ручке двери, задержалась посмотреть. На большинстве фотографий Этель выглядела так, как будто фотограф выхватил ее в кадр во время вынесения приговора. Рот слегка приоткрыт, глаза горят, даже на снимках видно, что все лицо в движении.
Один снимок особенно привлек внимание Нив — грустные глаза, сжатый рот, неподвижное спокойное лицо. Что же Этель хочет этим сказать? «Я родилась в День св. Валентина. Легко запомнить, не так ли? Но знаете ли вы, сколько лет я не получала ни одной открытки, ни одного телефонного звонка в этот день. Я устала петь „С Днем Рождения“ сама себе».
На прошлый День св. Валентина Нив как раз собиралась послать Этель цветы и пригласить ее пообедать, но она тогда уехала кататься на лыжах в Вейл. «Прости меня Этель, — подумала она, — мне жаль, что так получилось».
Но ей показалось, что грустные глаза смотрят непрощающе.
* * *
После перенесенной операции Майлс взял за привычку совершать длительные послеобеденные прогулки. Последние четыре месяца он также регулярно навещал психотерапевта в восточной части 75-ой улицы, о чем Нив даже не догадывалась. «У вас депрессия, — без обиняков высказал ему наблюдавший его кардиолог, — так часто бывает после подобной операции, такова специфика. Но я подозреваю, что ваша депрессия имеет еще и другие корни». И он заставил Майлса сходить первый раз на прием к доктору Адаму Фелтону.
В два часа по четвергам Майлс начал регулярно ходить к нему. Он садился в глубокое кожаное кресло, потому что терпеть не мог укладываться на кушетку.Тонкий и гибкий, стриженый «под ежик», в каких-то совершенно несеръезных очках, сорокапятилетний Адам Фелтон был совсем не таким, каким ожидал его увидеть Майлс, когда пришел сюда впервые. Но после третьего или четвертого визита тому все-таки удалось сломить недоверие своего пациента. У Майлса исчезло неприятное ощущение, что он выворачивает душу перед незнакомым человеком, наоборот, разговоры с Фелтоном он мог бы сравнить с обсуждениями у себя на работе. Ему казалось, как будто он подробно выкладывает этому человеку все имеющиеся у него материалы для расследования.
«Интересно, — размышлял Майлс, наблюдая, как Фелтон вертит в пальцах карандаш, — почему-то мне никогда не приходило в голову поговорить, например, с Дэвом. Конечно, темы я могу ему предложить мало годящиеся для исповедальной».
А вслух он сухо заметил: «Я никогда не предполагал, что у психиатров тоже бывают нервные привычки». Адам Фелтон засмеялся и проделал пальцами замысловатый трюк с карандашом. «С тех пор, как я бросил курить, я имею право на нервные привычки. Вы сегодня замечательно выглядите». Это замечание звучало бы более уместно при знакомстве на коктейле.
Майлс рассказал о смерти Никки Сепетти и в ответ на требование пояснить, не выдержал: «Мы уже тысячу раз говорили об этом. Семнадцать лет я жил под страхом, что с Нив что-то случится, как только Сепетти выйдет на свободу. Я потерял Ренату. Сколько раз, черт подери, я должен рассказывать это? Я не воспринял всеръез его угрозы. Он — хладнокровный убийца. Возможно, по его указанию три дня назад стреляли в нашего парня. Он всегда говорил, что имеет нюх на копов».
«А сейчас вы чувствуете, что ваша дочь в безопасности?»
«Я знаю, что она в безопасности. Тот наш парень успел сказать, что заказа на то, чтобы ее убрать, нет. Видимо, это обсуждалось, а остальные, я знаю, не будут с этим связываться. Они собирались отделаться от Никки и будут счастливы лицезреть его в гробу».
Адам Фелтон снова начал крутить карандаш, но смутился и решительно бросил его в корзину для мусора. «Вы рассказали, как смерть Сепетти стала освобождением от кошмара, преследующего вас семнадцать лет. А что это значит? Как это повлияет на вашу дальнейшую жизнь?»
* * *
Спустя сорок минут Майлс вышел из офиса и продолжил свою прогулку. К нему снова возвращалась привычка быстро и легко шагать. Физически он чувствовал себя почти полностью здоровым, ему уже не надо было тревожиться за Нив, он в состоянии снова вернуться к работе. Он не говорил дочери о том, что подавал на должность начальника Отдела по борьбе с наркотиками в Вашингтоне. Он будет проводить там почти все время, поэтому нужно будет снять квартиру поблизости с работой. А для Нив даже лучше пожить сейчас одной. Она перестанет сидеть дома и больше времени сможет проводить с людьми своего возраста. До его болезни она гораздо чаще уезжала на выходные летом в Хэмптонс, а зимой — кататься на лыжах в Вэйл. Но последний год ему приходилось буквально заставлять ее уехать хоть на несколько дней. Ему хотелось, чтобы она вышла замуж; не будет же он рядом вечно. Сейчас, благодаря инфаркту, который прихватил Никки так вовремя, он может покинуть Манхэттен со спокойной душой.
У Майлса еще были свежи воспоминания о невыносимой боли, которую он сам пережил во время своего инфаркта, — как будто паровой каток с раскаленными шипами прокатывал по его груди. "Я надеюсь, ты также помучался перед тем, как отойти, парень, " — подумал он. Но тут же увидел перед собой лицо матери: «Никогда не желай зла другому, иначе зло обратится на тебя. Все возвращается».
Майлс перешел Лексингтон Авеню и, проходя мимо ресторана «Белла Вита», почувствовал, как превосходный аромат итальянской кухни ударил ему в ноздри. Он не без удовольствия подумал об обеде, который приготовила на сегодня Нив. Здорово будет снова собраться вместе: он, Дэв и Сал. Господи, сколько же воды утекло с тех пор, как они были детьми с Тэнбрэк Авеню. Так люди называли в те времена Бронкс. Как же там было чудесно! На весь квартал всего семь добротных деревянных домов, из березы или дуба, среди которых были и их дома. На том месте, где родители Сала держали овощную ферму, теперь пролегла Вильямсбридж-роуд. А на том поле, куда они все втроем бегали кататься на санках, сейчас Медицинский Центр имени Эйнштейна... Выросло множество хороших жилых домов.
На Парк Авеню Майлс обошел насыпь раскисшего снега. Он вспомнил, как однажды, катаясь, Сал потерял контроль над санями и переехал Майлсу руку, поломав ее в трех местах. Сал заплакал: "Папа меня убъет ". Тогда Дэв взял вину на себя, и его отец приходил извиняться: «Он это сделал не нарочно, просто он у нас такой неуклюжий». Дэвин Стэнтон. Ваше преосвященство.
Ходили слухи, что Ватикан присматривется к Дэву в связи с открытием новой епархии, не исключено, что это означает для него кардинальскую мантию.
Дойдя до 5 Авеню, Майлс бросил взгляд на крышу массивного белого сооружения — Центральный Музей искусства. Ему всегда хотелось более детально рассмотреть древнеегипетскую часовню. Не раздумывая, он прошел шесть кварталов и провел целый час, созерцая драгоценные остатки исчезнувшей цивилизации.
Только взглянув на часы, он спохватился, что самое время отправляться домой, чтобы проверить, как обстоит дело с напитками. И, выходя из музея, осознал, что истинная причина его желания прийти сюда, было желание подойти к тому месту, где погибла Рената.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41