- произнес он, входя в комнату и небрежно хлопая меня по спине, словно прошло всего три дня.
- Бобби! - крикнул я, обнял его и крепко прижал к себе. В грудь мне врезалось что-то твердое, и я услышал разъяренное жужжание.
- Я тоже рад видеть тебя, - сказал Бобби, - только не наваливайся так сильно. Ты расстраиваешь туземцев. Я тут же сделал шаг назад. Бобби поставил на пол большой бумажный мешок, который нес перед собой, и снял рюкзак, перекинутый через плечо. Затем он осторожно извлек из мешка стеклянные ящики. В одном из них было пчелиное гнездо, в другом - осиное. Пчелы начали уже успокаиваться и продолжали дело, которым занимались раньше, тогда как осы явно проявляли свое неудовольствие происходящим.
- Ну хорошо, Бобби, - сказал я. Посмотрел на него и улыбнулся. Глядя на него, я не мог не улыбаться. - Что ты придумал на этот раз?
Он расстегнул «молнию» на рюкзаке и достал оттуда банку из-под майонеза, наполненную до половины прозрачной жидкостью.
- Видишь? - сказал он.
- Да. Похоже на воду или самогон.
- Вообще-то в банке и то и другое, если только ты мне поверишь. Это взято из артезианской скважины в Ла-Плата, небольшом городке в сорока милях к востоку от Уэйко. До того как я перегнал эту жидкость, чтобы получить вот этот концентрат, у меня было пять галлонов воды. Там у меня настоящий перегонный (аппарат, Хауи, но я не думаю, что правительство будет преследовать меня за это. - Он продолжал усмехаться, и его усмешка стала еще шире. - Здесь нет ничего, кроме воды, но это все-таки самый невероятный самогон, когда-либо известный человеческой расе.
- Совершенно не понимаю, о чем ты говоришь.
- Не понимаешь, но сейчас все поймешь. Знаешь что, Хауи?
- Что?
- Если наша идиотская человеческая раса сумеет продержаться еще шесть месяцев и за это время не уничтожит себя, я готов поспорить, что она будет существовать вечно.
Он поднял банку из-под майонеза, и один его глаз, увеличенный во много раз, с поразительной торжественностью уставился на меня.
- Это величайшее лекарство, - произнес он. - Оно излечивает самую ужасную болезнь, от которой страдает Homo sapiens.
- Лекарство от рака?
- Нет, - покачал головой Бобби. - От войн. Драк в барах. Перестрелок. И прочей мерзости. Где тут у тебя туалет, Хауи? Мне нужно почистить зубы.
Когда Бобби вернулся в комнату, он не только вывернул майку на нужную сторону, но даже причесался. Правда, я наметил, что его метод причесываться ничуть не изменился. Бобби просто совал голову под кран и затем зачесывал волосы назад пальцами вместо расчески.
Он взглянул на два стеклянных ящика и заявил, что и пчелы и осы вернулись в нормальное состояние.
- Нельзя сказать, что осиное гнездо когда-либо приближается к тому состоянию, что можно назвать нормальным, Хауи. Осы - общественные насекомые, подобные пчелам и муравьям, но в отличие от пчел, которые почти всегда сохраняют разум, и муравьев, временами страдающих от приступов шизофрении, осы - абсолютные и полномасштабные безумцы. - Он улыбнулся. - В точности как мы, люди. - Он снял крышку с ящика, в котором находилось пчелиное гнездо.
- Знаешь что, Бобби, - сказал я. На моем лице появилась улыбка, но, пожалуй, неестественно широкая. - Закрой свой ящик с пчелами и сначала расскажи мне обо всем, а? Продемонстрируешь свои фокусы потом. Я хочу сказать, что хозяйка дома - настоящая кошечка, милая и добрая, а вот консьержка - огромная баба, курит сигары и весит больше меня фунтов на тридцать. Она…
- Тебе понравится эта картина, - убеждал Бобби, словно не слышал, что я говорил.
Я был знаком с этой привычкой так же хорошо, как и с его методом причесываться десятью пальцами. Он не то что был невежливым, а часто увлекался и не слышал, что происходит вокруг. Попытаться остановить его? Да ни в коем случае! Я был так счастлив, что он вернулся. Думаю, я понимал даже в тот момент, что произойдет нечто ужасное, но, когда я проводил с Бобби больше пяти минут, он прямо-таки гипнотизировал меня. Он был словно Люси из знаменитого комикса - с футбольным мячом в руках, обещающий, что уж на этот раз все будет в полном порядке, а я выступал в роли Чарли Брауна, устремляющегося по полю, чтобы пнуть его.
- По правде говоря, ты, наверное, уже видел все это раньше, - продолжал Бобби, - такие фотографии время от времени печатают в журналах - или в документальных фильмах о дикой природе. В этом нет ничего необычного, однако выглядит поистине потрясающе, потому что у людей существует совершенно необоснованное предубеждение относительно пчел.
Самым удивительным было то, что он был прав - я действительно видел все это раньше.
Бобби сунул руку внутрь ящика между пчелиным гнездом и стеклом. Меньше чем через пятнадцать секунд его рука покрылась шевелящейся черно-желтой перчаткой. И тут я мгновенно вспомнил: сижу перед телевизором в детской пижаме, прижимаю к груди своего плюшевого медведя примерно за полчаса до того, как лечь спать (и, уж конечно, за несколько лет до рождения Бобби), и наблюдаю со смешанным ужасом, отвращением и увлечением, как новоявленный пчеловод разрешает пчелам залезать на его лицо, полностью покрывая его. Сначала пчелы образуют у него на голове что-то вроде капюшона палача, а затем он сметает их, превращая в какую-то чудовищную живую бороду.
Бобби вдруг поморщился, затем усмехнулся.
- Одна сейчас ужалила меня, - сказал он. - Пчелы все еще не пришли в себя после поездки. Я ведь сначала попросил местную даму, занимающуюся страховкой, подбросить меня от Ла-Платы до Уэйко - она управляет старым самолетом «пайпер-каб». Дальше воспользовался какой-то местной авиалинией до Нового Орлеана. Сделал не меньше сорока пересадок, но готов поклясться, что окончательно вывела их из себя поездка на такси с Ла-Гарбинс. На Второй авеню еще больше ухабов, чем на Бергенштрассе после капитуляции немцев. - Знаешь, Бобби, мне кажется, что тебе все-таки лучше убрать руку из этого ящика, - заметил я, все время ожидая, что какие-нибудь пчелы вылетят и начнут метаться по комнате. В этом случае мне придется охотиться за ними со свернутым в рулон журналом, убивать их одну за другой, словно они пытаются скрыться из тюрьмы, как в старом кино. Но ни одна из них не пыталась вылететь - пока.
- Успокойся, Хауи. Ты когда-нибудь видел, чтобы пчела ужалила цветок? Или хотя бы слышал об этом, а?
- Ты не похож на цветок.
Бобби рассмеялся.
- Черт побери, Хауи, ты думаешь, пчелы знают, как выглядит цветок? Нет, конечно! Они так же не подозревают, как выглядит цветок, как ты или я знаем, как звучит облако. Пчелы просто чувствуют сладость на моем теле, потому что в моем поту содержится диоксин сахарозы - вместе с тридцатью семью другими диоксинами, о которых нам известно.
Он выдержал паузу и посмотрел на меня хитрым взглядом.
- Хотя должен признаться, что я принял определенные меры и немного, так сказать, подсластил себя сегодня. Съел пачку вишен в шоколаде, когда летел в самолете…
- Господи, Бобби!
- ..а потом, когда ехал сюда на такси, добавил пару пирожных с кремом.
Он опустил в ящик вторую руку и принялся осторожно сметать пчел обратно. Я заметил, как он еще раз поморщился, перед тем как стряхнул последнюю пчелу. А успокоился только тогда, когда закрыл крышку на стеклянном ящике. На обеих его руках виднелись красные опухоли: одна на левой ладони, в самой середине, другая на правой, повыше, в том месте, которое хироманты называют «браслетом удачи». Две пчелы ужалили его, но я понял, что он хотел мне доказать: по крайней мере это ничто по сравнению с четырьмястами насекомыми, что ползали по его руке.
Он извлек из кармана джинсов пинцет, подошел к моему столу, отодвинул в сторону стопку бумаг рядом с компьютером, которым я теперь пользовался, и направил мою тензорную лампу на то место, где раньше лежала бумага. Отрегулировал свет лампы, и на поверхность стола из вишневого дерева теперь падал ослепительный кружок света.
- Пишешь что-нибудь интересное, Бау-Вау? - небрежно спросил он, и я почувствовал, как волосы у меня на шее встали дыбом. Когда последний раз он называл меня Бау-Вау?
Когда ему было четыре года? Или шесть? Не помню, черт возьми. Он осторожно работал пинцетом над своей левой рукой. Наконец Бобби извлек что-то крохотное, похожее на волосок, выдернутый из носа, и положил в мою пепельницу.
- Статью о подделках в артистическом мире для «Ярмарки сует», - ответил я. - Бобби, что ты придумал на этот раз, черт побери?
- Ты не мог бы выдернуть второе жало? - попросил он. Протянул мне пинцет и правую руку, глядя на меня с извиняющейся улыбкой. - Я считаю себя таким умным, что должен в равной степени владеть левой и правой рукой, но у левой руки коэффициент интеллектуальности все-таки не больше шести.
Тот же самый старина Бобби.
Я сел рядом с ним, взял пинцет и принялся вытаскивать пчелиное жало из красной опухоли на ладони, из места, которое в его случае следовало бы назвать «браслетом рока». Пока я занимался этим, он рассказал мне о разнице между пчелами и осами, о разнице между водой в Ла-Плате и Нью-Йорке и о том, каким образом он собирается все уладить с помощью своей воды и при моей поддержке.
Так вот и получилось, что я согласился бежать к футбольному мячу, который держал мой смеющийся гениальный брат, но уже в последний раз.
* * *
- Пчелы не жалят, если только у них нет иного выхода, потому что при этом они погибают, - равнодушно заметил Бобби. - Помнишь наш разговор в Норт-Конуэе, когда ты сказал, что мы убиваем друг друга из-за первородного греха?
- Помню. Постарайся не шевелиться.
- Если бы такое случилось, если бы существовал Бог, так любивший нас, что отдал нам собственного сына, распятого на кресте, и одновременно послал нас в ад на ракетных санках только потому, что одна глупая сука откусила кусок ядовитого яблока, то проклятие, предназначенное нам, было бы таким: он превратил бы нас в ос вместо пчел. Черт возьми, Хауи, чем ты там занимаешься?
- Не шевелись, и я извлеку жало, - сказал я. - Если ты предпочитаешь размахивать руками, я подожду.
- Хорошо, - согласился он и после этого, пока я вытаскивал жало, сидел относительно неподвижно. - Видишь ли, Бау-Вау, пчелы созданы природой, чтобы исполнять роль камикадзе. Посмотри на дно стеклянного ящика, и ты увидишь там тех двух, что ужалили меня, мертвыми. Их жала снабжены колючками вроде рыболовных крючков. Пчелиные жала убираются внутрь тела совершенно свободно, но когда они жалят кого-нибудь, то разрывают собственные внутренности.
- Ужасно, - сказал я, бросая второе жало в пепельницу. Я не заметил колючек, но у меня не было микроскопа.
- Вот что делает их особенными, - сказал Бобби.
- Это уж точно.
- Осиные жала, наоборот, гладкие. Осы могут жалить тебя столько раз, сколько им заблагорассудится. После третьего или четвертого раза у них кончается запас яда, но жалить они могут тебя и дальше - сколько им понравится… Обычно они так и поступают. Особенно это относится к складчатокрылым осам, именно эта порода и находится в стеклянном ящике. Их нужно предварительно успокоить. Для этого применяется вещество под названием «ноксон».
После этого у них наступает чертовское похмелье, и они, наверное, просыпаются еще более свирепыми.
Он серьезно посмотрел на меня, и я впервые увидел темные тени усталости у него под глазами. Я понял, что мой брат устал больше, чем когда-либо.
- Именно поэтому люди и враждуют друг с другом, Bay-Bay. Враждуют и не могут остановиться. У нас гладкие жала. А теперь смотри.
Он встал и подошел к своему рюкзаку. Сунул туда руку, достал пипетку, открыл банку из-под майонеза и засосал в пипетку несколько капель своей дистиллированной воды из Техаса.
Когда он подошел с пипеткой к стеклянному ящику с осиным гнездом внутри, я заметил, что в верхней части ящика имелась крошечная крышка, сдвигающаяся в сторону. Мне все стало понятно:
1 2 3 4 5
- Бобби! - крикнул я, обнял его и крепко прижал к себе. В грудь мне врезалось что-то твердое, и я услышал разъяренное жужжание.
- Я тоже рад видеть тебя, - сказал Бобби, - только не наваливайся так сильно. Ты расстраиваешь туземцев. Я тут же сделал шаг назад. Бобби поставил на пол большой бумажный мешок, который нес перед собой, и снял рюкзак, перекинутый через плечо. Затем он осторожно извлек из мешка стеклянные ящики. В одном из них было пчелиное гнездо, в другом - осиное. Пчелы начали уже успокаиваться и продолжали дело, которым занимались раньше, тогда как осы явно проявляли свое неудовольствие происходящим.
- Ну хорошо, Бобби, - сказал я. Посмотрел на него и улыбнулся. Глядя на него, я не мог не улыбаться. - Что ты придумал на этот раз?
Он расстегнул «молнию» на рюкзаке и достал оттуда банку из-под майонеза, наполненную до половины прозрачной жидкостью.
- Видишь? - сказал он.
- Да. Похоже на воду или самогон.
- Вообще-то в банке и то и другое, если только ты мне поверишь. Это взято из артезианской скважины в Ла-Плата, небольшом городке в сорока милях к востоку от Уэйко. До того как я перегнал эту жидкость, чтобы получить вот этот концентрат, у меня было пять галлонов воды. Там у меня настоящий перегонный (аппарат, Хауи, но я не думаю, что правительство будет преследовать меня за это. - Он продолжал усмехаться, и его усмешка стала еще шире. - Здесь нет ничего, кроме воды, но это все-таки самый невероятный самогон, когда-либо известный человеческой расе.
- Совершенно не понимаю, о чем ты говоришь.
- Не понимаешь, но сейчас все поймешь. Знаешь что, Хауи?
- Что?
- Если наша идиотская человеческая раса сумеет продержаться еще шесть месяцев и за это время не уничтожит себя, я готов поспорить, что она будет существовать вечно.
Он поднял банку из-под майонеза, и один его глаз, увеличенный во много раз, с поразительной торжественностью уставился на меня.
- Это величайшее лекарство, - произнес он. - Оно излечивает самую ужасную болезнь, от которой страдает Homo sapiens.
- Лекарство от рака?
- Нет, - покачал головой Бобби. - От войн. Драк в барах. Перестрелок. И прочей мерзости. Где тут у тебя туалет, Хауи? Мне нужно почистить зубы.
Когда Бобби вернулся в комнату, он не только вывернул майку на нужную сторону, но даже причесался. Правда, я наметил, что его метод причесываться ничуть не изменился. Бобби просто совал голову под кран и затем зачесывал волосы назад пальцами вместо расчески.
Он взглянул на два стеклянных ящика и заявил, что и пчелы и осы вернулись в нормальное состояние.
- Нельзя сказать, что осиное гнездо когда-либо приближается к тому состоянию, что можно назвать нормальным, Хауи. Осы - общественные насекомые, подобные пчелам и муравьям, но в отличие от пчел, которые почти всегда сохраняют разум, и муравьев, временами страдающих от приступов шизофрении, осы - абсолютные и полномасштабные безумцы. - Он улыбнулся. - В точности как мы, люди. - Он снял крышку с ящика, в котором находилось пчелиное гнездо.
- Знаешь что, Бобби, - сказал я. На моем лице появилась улыбка, но, пожалуй, неестественно широкая. - Закрой свой ящик с пчелами и сначала расскажи мне обо всем, а? Продемонстрируешь свои фокусы потом. Я хочу сказать, что хозяйка дома - настоящая кошечка, милая и добрая, а вот консьержка - огромная баба, курит сигары и весит больше меня фунтов на тридцать. Она…
- Тебе понравится эта картина, - убеждал Бобби, словно не слышал, что я говорил.
Я был знаком с этой привычкой так же хорошо, как и с его методом причесываться десятью пальцами. Он не то что был невежливым, а часто увлекался и не слышал, что происходит вокруг. Попытаться остановить его? Да ни в коем случае! Я был так счастлив, что он вернулся. Думаю, я понимал даже в тот момент, что произойдет нечто ужасное, но, когда я проводил с Бобби больше пяти минут, он прямо-таки гипнотизировал меня. Он был словно Люси из знаменитого комикса - с футбольным мячом в руках, обещающий, что уж на этот раз все будет в полном порядке, а я выступал в роли Чарли Брауна, устремляющегося по полю, чтобы пнуть его.
- По правде говоря, ты, наверное, уже видел все это раньше, - продолжал Бобби, - такие фотографии время от времени печатают в журналах - или в документальных фильмах о дикой природе. В этом нет ничего необычного, однако выглядит поистине потрясающе, потому что у людей существует совершенно необоснованное предубеждение относительно пчел.
Самым удивительным было то, что он был прав - я действительно видел все это раньше.
Бобби сунул руку внутрь ящика между пчелиным гнездом и стеклом. Меньше чем через пятнадцать секунд его рука покрылась шевелящейся черно-желтой перчаткой. И тут я мгновенно вспомнил: сижу перед телевизором в детской пижаме, прижимаю к груди своего плюшевого медведя примерно за полчаса до того, как лечь спать (и, уж конечно, за несколько лет до рождения Бобби), и наблюдаю со смешанным ужасом, отвращением и увлечением, как новоявленный пчеловод разрешает пчелам залезать на его лицо, полностью покрывая его. Сначала пчелы образуют у него на голове что-то вроде капюшона палача, а затем он сметает их, превращая в какую-то чудовищную живую бороду.
Бобби вдруг поморщился, затем усмехнулся.
- Одна сейчас ужалила меня, - сказал он. - Пчелы все еще не пришли в себя после поездки. Я ведь сначала попросил местную даму, занимающуюся страховкой, подбросить меня от Ла-Платы до Уэйко - она управляет старым самолетом «пайпер-каб». Дальше воспользовался какой-то местной авиалинией до Нового Орлеана. Сделал не меньше сорока пересадок, но готов поклясться, что окончательно вывела их из себя поездка на такси с Ла-Гарбинс. На Второй авеню еще больше ухабов, чем на Бергенштрассе после капитуляции немцев. - Знаешь, Бобби, мне кажется, что тебе все-таки лучше убрать руку из этого ящика, - заметил я, все время ожидая, что какие-нибудь пчелы вылетят и начнут метаться по комнате. В этом случае мне придется охотиться за ними со свернутым в рулон журналом, убивать их одну за другой, словно они пытаются скрыться из тюрьмы, как в старом кино. Но ни одна из них не пыталась вылететь - пока.
- Успокойся, Хауи. Ты когда-нибудь видел, чтобы пчела ужалила цветок? Или хотя бы слышал об этом, а?
- Ты не похож на цветок.
Бобби рассмеялся.
- Черт побери, Хауи, ты думаешь, пчелы знают, как выглядит цветок? Нет, конечно! Они так же не подозревают, как выглядит цветок, как ты или я знаем, как звучит облако. Пчелы просто чувствуют сладость на моем теле, потому что в моем поту содержится диоксин сахарозы - вместе с тридцатью семью другими диоксинами, о которых нам известно.
Он выдержал паузу и посмотрел на меня хитрым взглядом.
- Хотя должен признаться, что я принял определенные меры и немного, так сказать, подсластил себя сегодня. Съел пачку вишен в шоколаде, когда летел в самолете…
- Господи, Бобби!
- ..а потом, когда ехал сюда на такси, добавил пару пирожных с кремом.
Он опустил в ящик вторую руку и принялся осторожно сметать пчел обратно. Я заметил, как он еще раз поморщился, перед тем как стряхнул последнюю пчелу. А успокоился только тогда, когда закрыл крышку на стеклянном ящике. На обеих его руках виднелись красные опухоли: одна на левой ладони, в самой середине, другая на правой, повыше, в том месте, которое хироманты называют «браслетом удачи». Две пчелы ужалили его, но я понял, что он хотел мне доказать: по крайней мере это ничто по сравнению с четырьмястами насекомыми, что ползали по его руке.
Он извлек из кармана джинсов пинцет, подошел к моему столу, отодвинул в сторону стопку бумаг рядом с компьютером, которым я теперь пользовался, и направил мою тензорную лампу на то место, где раньше лежала бумага. Отрегулировал свет лампы, и на поверхность стола из вишневого дерева теперь падал ослепительный кружок света.
- Пишешь что-нибудь интересное, Бау-Вау? - небрежно спросил он, и я почувствовал, как волосы у меня на шее встали дыбом. Когда последний раз он называл меня Бау-Вау?
Когда ему было четыре года? Или шесть? Не помню, черт возьми. Он осторожно работал пинцетом над своей левой рукой. Наконец Бобби извлек что-то крохотное, похожее на волосок, выдернутый из носа, и положил в мою пепельницу.
- Статью о подделках в артистическом мире для «Ярмарки сует», - ответил я. - Бобби, что ты придумал на этот раз, черт побери?
- Ты не мог бы выдернуть второе жало? - попросил он. Протянул мне пинцет и правую руку, глядя на меня с извиняющейся улыбкой. - Я считаю себя таким умным, что должен в равной степени владеть левой и правой рукой, но у левой руки коэффициент интеллектуальности все-таки не больше шести.
Тот же самый старина Бобби.
Я сел рядом с ним, взял пинцет и принялся вытаскивать пчелиное жало из красной опухоли на ладони, из места, которое в его случае следовало бы назвать «браслетом рока». Пока я занимался этим, он рассказал мне о разнице между пчелами и осами, о разнице между водой в Ла-Плате и Нью-Йорке и о том, каким образом он собирается все уладить с помощью своей воды и при моей поддержке.
Так вот и получилось, что я согласился бежать к футбольному мячу, который держал мой смеющийся гениальный брат, но уже в последний раз.
* * *
- Пчелы не жалят, если только у них нет иного выхода, потому что при этом они погибают, - равнодушно заметил Бобби. - Помнишь наш разговор в Норт-Конуэе, когда ты сказал, что мы убиваем друг друга из-за первородного греха?
- Помню. Постарайся не шевелиться.
- Если бы такое случилось, если бы существовал Бог, так любивший нас, что отдал нам собственного сына, распятого на кресте, и одновременно послал нас в ад на ракетных санках только потому, что одна глупая сука откусила кусок ядовитого яблока, то проклятие, предназначенное нам, было бы таким: он превратил бы нас в ос вместо пчел. Черт возьми, Хауи, чем ты там занимаешься?
- Не шевелись, и я извлеку жало, - сказал я. - Если ты предпочитаешь размахивать руками, я подожду.
- Хорошо, - согласился он и после этого, пока я вытаскивал жало, сидел относительно неподвижно. - Видишь ли, Бау-Вау, пчелы созданы природой, чтобы исполнять роль камикадзе. Посмотри на дно стеклянного ящика, и ты увидишь там тех двух, что ужалили меня, мертвыми. Их жала снабжены колючками вроде рыболовных крючков. Пчелиные жала убираются внутрь тела совершенно свободно, но когда они жалят кого-нибудь, то разрывают собственные внутренности.
- Ужасно, - сказал я, бросая второе жало в пепельницу. Я не заметил колючек, но у меня не было микроскопа.
- Вот что делает их особенными, - сказал Бобби.
- Это уж точно.
- Осиные жала, наоборот, гладкие. Осы могут жалить тебя столько раз, сколько им заблагорассудится. После третьего или четвертого раза у них кончается запас яда, но жалить они могут тебя и дальше - сколько им понравится… Обычно они так и поступают. Особенно это относится к складчатокрылым осам, именно эта порода и находится в стеклянном ящике. Их нужно предварительно успокоить. Для этого применяется вещество под названием «ноксон».
После этого у них наступает чертовское похмелье, и они, наверное, просыпаются еще более свирепыми.
Он серьезно посмотрел на меня, и я впервые увидел темные тени усталости у него под глазами. Я понял, что мой брат устал больше, чем когда-либо.
- Именно поэтому люди и враждуют друг с другом, Bay-Bay. Враждуют и не могут остановиться. У нас гладкие жала. А теперь смотри.
Он встал и подошел к своему рюкзаку. Сунул туда руку, достал пипетку, открыл банку из-под майонеза и засосал в пипетку несколько капель своей дистиллированной воды из Техаса.
Когда он подошел с пипеткой к стеклянному ящику с осиным гнездом внутри, я заметил, что в верхней части ящика имелась крошечная крышка, сдвигающаяся в сторону. Мне все стало понятно:
1 2 3 4 5