На первой странице ее фотография из «Беспризорницы». А также стоп-кадр — она делает отпечатки своих ступней для потомства в фойе Китайского театра Граумана. Может быть, ты сделаешь на этом немного паблисити? Может быть, кто-то из репортеров дожидается у клуба, чтобы побеседовать с тобой?
— Ха, — хмыкнула Лили.
— Здесь говорится, что полиция разговаривала с доктором Гэмом.
— Это другое дело. Он был ее психоаналитиком. — Лили открыла дверь гардеробной комнаты и встала, держа перед собой полотенце. — Что там говорится про доктора Гэма?
— Не так много. Полиция разговаривала с ним, пыталась отыскать какой-то мотив ее самоубийства.
— Он его знал?
— Нет. Здесь приводятся его слова о том, что, хотя она, по общему признанию, была невротичкой, в последний раз, когда они разговаривали, она была довольно бодрой и воодушевленной по поводу новой картины, в которой планировала сниматься. По крайней мере, бодрой и воодушевленной для нее.
— Почему для нее?
— Гэм рассказал полиции, что Глория была очень несчастной молодой женщиной.
— С чего бы это ей быть несчастной?
— Согласно Гэму, из-за многих вещей. Включая сильно развитый комплекс неполноценности и чувство неуверенности в себе.
— При всех ее деньгах и друзьях?
— Я просто читаю то, что здесь написано. Но лейтенант, который ведет это дело, задал Гэму тот же самый вопрос. И как ты думаешь, что он сказал?
— Что?
— Что теперь, когда она больше всего в них нуждается, он не видит никаких друзей. Знаешь этот старый эпизод: Цезарь — Марк Антоний.
"Вчера еще единым словом Цезарь
Всем миром двигал: вот он недвижим,
Без почестей, пренебрегаем всеми…"
— Ну да, — неуверенно проговорила Лили.
Она вернулась в гардеробную и прошлась полотенцем по пропущенным местам. По какой-то причине она чувствовала себя подавленной. Не хотелось признаваться, но в том, что сказал Джонс, была какая-то доля истины. Если молодая женщина, в руки которой идет все то, что шло в руки к Глории Амес, несчастна настолько, чтобы прибегать к снотворным таблеткам, — это заставляет любую девушку задуматься. И все-таки телевизионному моралисту не следовало так зло язвить. Он сказал почти открытым текстом, что единственной составляющей дарования Глории была пара больших сисек.
Лили сбросила полотенце на пол и осмотрела верхнюю часть своего тела. Если большая грудь служит признаком таланта, то у нее этого добра хоть отбавляй. С другой стороны, помимо того, что они помогли ей окрутить трех мужей и еженощно набивать до отказа мужиками «Розовый попугай», ее груди никогда ничего особенного для нее не сделали. Когда их вообще еще не было, когда она была девчонкой с сопливым носом, она заколачивала в десять раз больше денег, чем сейчас.
Они были слишком большие. У нее все было слишком большое. Вот почему ей пришлось стать стриптизершей. Пьяницы любят смотреть на женщину, у которой всего много. Те немногие режиссеры и продюсеры, помнившие Лили с тех времен, когда она была ребенком-звездой, не решались снимать ее в серьезных ролях.
«Ты теперь большая девочка, Лили. Слишком большая». Потом они заявляли, что зрителю нравятся маленькие, милые женщины в главных ролях, что они не готовы к героине, как бы хорошо она ни пела, танцевала и играла, которая весит так много и которая выше, чем большинство киношных героев-любовников.
Она молчала так долго, что Ричардсон окликнул ее:
— У тебя все в порядке?
Лили надела платье через голову, потом села к своему туалетному столику и принялась краситься для выступления, чтобы не тратить время на косметику в клубе.
— Да. Я начинаю краситься.
— Ты уверена, что с тобой все в порядке?
— Уверена. А что?
— Голос у тебя немного грустный.
— Мне и впрямь грустно.
— Хочешь еще немного бренди?
— Пожалуй.
Ричардсон подлил бренди ей в стакан, потом вернулся к мягкому креслу и закурил сигару. Возможно, другого такого бизнеса, как шоу-бизнес, нет. Если и существует более тяжкое занятие, за исключением разве что писательского труда, то он о нем не знает. А эти два сравнимы. В них на вершине уйма свободного места. Проблема в том, как туда попасть.
Даже сейчас, когда отрасль находилась на грани развала и паутина висела в павильонах звукозаписи большинства основных киностудий, самолеты, поезда и автобусы по-прежнему перевозили наивно-романтичных милых молодых особ, с незначительным театральным опытом или без него, валом валящих в Лос-Анджелес, в святой уверенности, что они-то как раз и обладают нужными данными.
Ричардсон даже провел практическое исследование и выяснил, что все они распадались на две большие группы и одну маленькую.
Большинство серьезных девушек, тех, которые действительно хотели играть, регистрировались в студийном клубе или каком-либо другом, существующем на частные пожертвования. Они устраивались на работу с неполным рабочим днем, и этим оплачивали свои расходы, потом поступали в одну из десятков великолепных школ, в которых учили речи, вокалу и актерской игре.
Они работали в поте лица. Они жили скромно. Если и встречались с кем-то, то обычно это были ребята из той же самой школы, которые зарабатывали на жизнь в качестве помощника официанта или служащего на автомобильной стоянке. Все они ждали свой шанс. Вечер в городе для них — два бесплатных билета в Греческий театр или в филармонию, потом чисбургер и молочный шоколад у Шваба или две чашки эспрессо в каком-нибудь уличном кафе на Стрип, дебаты по поводу «метода» в сравнении с другими актерскими школами. Они или спали с теми, с кем ходили на свидания, или не спали. Но если бы Иисус Христос даже мог бы вернуть к жизни Д.У.Гриффита [Дейвид Уорк Гриффит — американский режиссер немого кино. Новатор киноязыка. Лауреат премии «Оскар» (1935)] , девушки стали бы спать с ним в расчете на главную женскую роль в римейке «Рождение нации». Они бы посчитали это нечестным.
Некоторые из них добились своего. Некоторые — нет.
Во второй группе были такие же молодые и милые, хотя и не столь наивно-романтичные. Эти Мисс Клубничный Фестиваль или Мисс Обряд Плодородия в своих родных городах, они приезжали в Лос-Анджелес, обычно опекаемые женатым мужчиной с двумя-тремя тысячами долларов наличными, туго завернутыми в носовой платок, надежно засунутый между их собственной версией того, чему, как настаивал Джон Джонс, Глория Амес была в первую очередь обязана своей славе.
Поскольку все эти девушки прочли в журналах для любителей кино о том, что прежде всего важно хорошо себя преподнести, они снимают номер люкс в Голливуде или на Стрип, внося плату за первый и последний месяц плюс залог в счет порчи имущества и уборки. Они тратят несколько сотен, чтобы взять напрокат белый «сандерберд» или «корвет», и половину того, что у них осталось, — на новые наряды и аксессуары, соответствующие климату, а также на знаменитые бары и рестораны, в которых пьют и едят в надежде, что с минуты на минуту какой-нибудь кино— или телепродюсер или разведчик талантов подойдет к их табуретке или столику и «откроет» их.
Поначалу они не просто скромны, они неприкосновенны.
Ни одному мужчине к ним не подступиться. Потом, после трех-четырех обескураживающих месяцев курсирования между студийными кабинетами, где распределяют роли, и издерганными разведчиками талантов в городе, перекормленном красивыми девушками, они ударяются в панику. Не добившись никакого прогресса, но не желая признавать поражение, они проводят еще один месяц, днем поедая сандвичи с финиками и орехами у закусочных стоек аптек, где председательствуют Мисс Клубничный Фестиваль или Мисс Обряд Плодородия урожая прошлого года, а ночью выбивая матрасы с малоизвестными разведчиками талантов, мелкими сошками из отделов связей с общественностью, второразрядными и третьеразрядными режиссерами, помощниками помощников продюсеров, всеми, имеющими отдаленное отношение к студии, которая, возможно, сумеет занять их в проходной роли в какой-нибудь кинокартине или на телевидении.
Некоторые из них добились своего. Большинство — нет.
Ричардсон попробовал затянуться сигаретой. Она потухла. Он снова ее зажег.
И наконец, третья, гораздо менее многочисленная группка, горстка, к которой принадлежала Лили: малышня со съемочных площадок, те, кто в детстве уже побыли большими или маленькими звездами или актерами на первых ролях и теперь, потеряв свою популярность, никогда уже ее не вернут.
Лишь очень немногим из них удавалось снова стать теми, кем они были прежде.
Как виделось Ричардсону, в большинстве случаев умение петь, или танцевать, или играть имеет очень отдаленное отношение к тому, чтобы стать звездой. К тому, чтобы стать приличным актером или актрисой, — да. Но не звездой. Звездность — это дополнительное качество. Ты должен знать свое дело плюс иметь это несомненное, не поддающееся определению нечто. Колесо фортуны все крутится и крутится, а где оно остановится, может сказать лишь зрительская аудитория. Зрительская аудитория и балансовый отчет, отражающий кассовые сборы.
Он посмотрел на часы и крикнул:
— Эй, там! Ты опоздаешь.
— Ну и что с того? — отозвалась Лили. — Они не начнут представление, пока я здесь.
— Я знаю, — сказал Ричардсон. — Менеджер будет иметь глупый вид, если он взберется на подмостки и начнет снимать с себя одежду. Но думаю, он соберет толпу.
Несколько минут спустя Лили вышла из гардеробной в бледно-зеленом вечернем платье, которое подчеркивало глубокую ложбинку у нее на груди. Ей захотелось посмотреть на фотографию Глории, делавшей отпечатки своих ступней в фойе театра Граумана.
Один уголок большого рта опустился вниз, пока она разглядывала фотографию.
— Может быть, — сказала она наконец, — я и не добьюсь больше такого успеха. Ты ведь знаешь, что говорят те, кто занят в этом бизнесе.
Ричардсон подыграл ей:
— Нет. Расскажите мне, мисс Лили. Что говорят те, кто занят в этом бизнесе?
Лили до половины наполнила чистый стакан бренди и изучила его содержимое.
Жизнь всех великих звезд напоминает нам,
Что мы, бедные недотепы, должны быть довольны.
Что происходит, когда залезаешь наверх кучи?
Они суют твои ноги в цемент.
Она отпила бренди, дожидаясь, пока Ричардсон засмеется.
Но он не засмеялся, и она спросила:
— Ты не считаешь, что это очень смешно?
— Нет.
— Я только что это сочинила.
— И тем не менее.
— Я тоже, — признала рыжеволосая девушка. — Я хочу сказать, что тоже не считаю это смешным. Это даже не слишком красиво — говорить такое. Это почти так же гадко, как то, что сказал Джонс. Просто, поскольку я с ней работала, у меня, наверное, нервы пошаливают.
— Хочешь, я отвезу тебя в клуб?
Лили ласково провела ладонью по преждевременно полысевшей голове Ричардсона, потом слегка наклонилась и поцеловала ее.
— Нет. Я в порядке. Ты лучше просмотри ту рукопись, которая пришла сегодня утром. Но дождись меня и приходи, когда я вернусь домой. Сегодня ночью я не хочу оставаться одна.
— Хорошо, — пообещал Ричардсон.
Лили спустилась на лифте в подземный гараж и, направляясь к своей машине, прошла мимо мистера и миссис Кац, капитана и миссис Джонсон, которые только что приехали и разговаривали о чем-то серьезном со светловолосым мужем светловолосой женщины — супружеская пара, которая жила в квартире 25.
Когда Лили проходила мимо этой компании, она услышала слова миссис Кац:
— Нет. Она не говорила, Пол. Все, что она сказала мне и миссис Мортон, это что она уходит на несколько часов. — Завидев рыжеволосую девушку, миссис Кац остановила ее: — Лили, вы были на ланаи сегодня днем, когда я разговаривала с миссис Мазерик, не так ли?
— Да, — признала Лили. — Была.
— Она не упоминала при вас, куда она собирается?
— Нет, не упоминала.
Миссис Кац обхватила руками лицо и покачала головой из стороны в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39