Вылитый Ганс: белобрысый, весь в веснушках. Мне отец на заказ форму военную сшил, щегольская такая, офицерского сукна. Не форма, а костюм от Версаче. На Гансике тоже форма была, только полевая, ношеная. И тонкая маскировочная куртка поверх, штопаная-перештопаная. Глянул он на меня с презрением таким, даже губы вывернул. И вдруг кладет на плечо фаустпатрон. Я даже охнуть не успел… Как бахнет над самым ухом. А потом — взрыв. Снес, шельмец, наш «хорьх» с дороги. И очередью из «шмайссера» добавил. Мужики бывалые оказались, быстро в себя пришли и давай шмалять по лесу из всех стволов. Я, как был с голым задом, кувырком за ближайший бугорок и молился, чтобы свои не зацепили. Погнались наши за тем гаденышем, а он все, как взрослый, устроил. Первые трое, что на тропу выскочили, на растяжке подорвались. Такие дела… В общем, затравили Гансика. Он огрызался до последнего патрона. А потом заорал на весь лес, я сам слышал: «Шварцкорп!.. Нихт капитулирен»! Солдаты СС не сдаются, так понимать надо. Голосок такой писклявый… И грудью на кинжал упал. Вот так.
— Однако. — Салин покачал головой.
— Потом выяснили: недалеко юнкерская школа СС была. Всех, подзатыльники раздав, наши по домам разогнали. А этот гаденыш решил в войну играть до конца и в Валгаллу попасть.
— «Лебесборн СС»? — уточнил Салин.
— Они самые. — Решетников кивнул. — Пионеры-герои, твою богодушу…
Помолчали, делая вид, что сосредоточились на еде. Салин ждал, предоставляя другу право самому, если захочет, закончить рассказ.
Решетников разлил вино по стаканчикам. На этот раз до краев.
— Батя всю войну прошел без ранений, а в тот раз зацепило крепко. С полгода в госпитале провалялся. Ну а у меня от шока, что ли, запоры начались. Каждый раз как гайку, прости за натурализм, из себя выдавливал. Пока военврач знакомый не подсказал клин клином вышибать. В общем, садишься на толчок и со всей силы хлопаешь себя по ушам.
— И помогло? — удивился Салин.
— Как видишь, до сих пор жив. — Решетников грустно улыбнулся. — Только как об этом Мещеряков узнал, ума не приложу. Даже моя благоверная не знала. И что интересно: после того разговора все как рукой сняло. Не смотри так, я сам до сих пор удивляюсь.
Решетников чокнулся со стоящим на столе стаканчиком Салина.
— Выпьем, Виктор Николаевич. Теперь — за нас.
— И наши дела, — добавил Салин, поднимая стакан.
Перед тем как перейти к делам, прожевали и проглотили по куску сочного мяса, запили глотком вина.
— Дела наши плохи, Виктор Николаевич.
Решетников кивком подозвал Владислава. Тот все время сидел в сторонке безучастно, как воспитанный доберман, чутко осматривая окрестности. С готовностью вскочил и подошел к столику.
— Доложи фактуру, — бросил ему Решетников, вновь принимаясь за еду.
Голос у Владислава был безликий, лишенный эмоциональной окраски, будто не человек говорит, а автоответчик.
— Смерть Дедала произошла седьмого в одиннадцать двадцать две. Следствие вела Останкинская прокуратура. Согласно материалам дела, из-за залитой кофе конфорки на кухне скопился газ. Мещеряков получил легкое отравление, повлекшее нарушение ориентации, в результате чего, открывая окно, потерял равновесие и выпал вниз.
— Парашютист? — Салин употребил специальный термин для подобного рода несчастных случаев.
— Дверь была закрыта изнутри, — не отреагировав на вопрос, продолжил Владислав. — Следов борьбы в квартире не обнаружено. На трупе не обнаружено следов насилия. Все травмы прижизненные и получены в результате падения. Имеются свидетели падения, они утверждают, что Мещеряков вывалился из окна без посторонней помощи. Прокуратура сразу же исключила версию насильственной смерти. Самоубийство весьма сомнительно. Сожительница Мещерякова — Юлия Варавина — пыталась убедить, что Мещерякова убили, но ее слушать не стали. Прокуратура готовилась вынести постановление о закрытии уголовного дела ввиду того, считают, что смерть произошла в результате несчастного случая.
Решетников промычал что-то невнятное, поднял вилку вверх, призывая Салина к вниманию.
— Два дня назад следователь районной прокуратуры, ведущий дело, был отстранен от работы на время служебного расследования. Тем же вечером он пропал. Идет третий день как его не могут найти. Ни дома, ни на работе, ни у знакомых. Стоит вопрос о возбуждении розыскного дела.
— Занятно, — протянул Салин. — И кто сей борец с преступностью?
— Шаповалов Валентин Семенович, двадцать шесть лет, окончил Московский юридический, стаж работы следователем — три года. Холост, проживает с родителями. Данными компрометирующего характера не располагаем, — с ходу и без запинки ответил Владислав.
Решетников с трудом проглотил плохо прожеванный кусок и вставил:
— Если не считать, что сей вьюнош волоокий вел следствие по делу Виктора Ладыгина в девяносто шестом. И посему контачил с Подседерцевым из Службы безопасности президента. Обоим, земля пухом не показалась, как ты помнишь.
Салин нахмурился.
Виктор Ладыгин был учеником и соратником Мещерякова, вместе с учителем бросил Москву и уехал продолжать исследования в клинике забытого Богом Заволжска. В столицу вернулись уже в девяностых, обремененные новыми знаниями и тайнами, часть из которых относилась к деятельности Организации, взявшей их под крыло. Их удалось пристроить «под крышу» одного из гигантских концернов, перемалывающих нефтяные, партийные и мафиозные деньги. Все шло прекрасно, пока Виктор Ладыгин не выпал из окна. Предварительно ему кто-то свернул шею. Подседерцев, крупный чин из СБП, с которым с позволения Салина контачил Ладыгин, пережил Виктора всего на пару дней. И тоже выпал из окна. Но с этим несчастным случаем вопросов не было, Салин доподлинно знал, что Подседерцева зачистили, выметая предвыборный мусор из президентской избы.
— Спасибо, Владислав. — Салин вялым движением руки указал охраннику на соседний столик.
Владислав послушно отошел, сел вполоборота, контролируя дверь в магазинчик и воротца ресторанчика.
— Занятно, занятно. — Салин, задумавшись, поболтал вино в стаканчике.
— Только не надо про карму, воздаяние за грехи и о том, что не надо копать яму другому, иначе сам в ней свернешь шею, — предупредил Решетников.
Намек был достаточно прозрачный. Мещеряков и его приборы имели самое непосредственное отношение к некоторым загадочным смертям, происшедшим в самый канун развала Союза. И к выпадениям из окна весьма осведомленных лиц из высшего эшелона партии включительно.
— Даже и не думал об этом, — тихо ответил Салин.
Решетников отложил вилку, откинулся, с довольной миной похлопал себя по животу.
— Первая стадия стресса, друг мой. Дикий жор. Все, как доктора пишут. Не дай Бог дожить до второй, когда кусок в рот не лезет. Такого я не перенесу.
Салин ответил слабой улыбкой. От него не укрылась тревога, гложущая Решетникова изнутри, плохо спрятанная за показным сибаритством.
— Я вот что думаю, Павел Степанович, — глядя в стакан на густо-красную пленку вина, произнес Салин. — Кому это еще жить надоело, если так нагло лезет в наши дела?
Решетников сразу же придвинулся.
— И я говорю — играют. Нутром чувствую!
— Чувствовать мало. Надо знать.
Салин искоса бросил взгляд на Владислава. Он был не только вышколенным охранником, но и натасканным на травлю псом. Такой идет по следу, подвывая от предвкушения того мига, когда клыки войдут в теплое трепещущее горло жертвы. Стоит Владиславу сказать «фас», и он найдет и затравит любого, чего бы это ему ни стоило.
— Не пройдет, — проследив его взгляд, произнес Решетников. — Сразу же засветимся.
— И что ты предлагаешь? — Салин внимательно всмотрелся в лицо друга. — Не томи. Со дня смерти Мещерякова прошла неделя, ты не мог не подготовить вариант. Иначе бы сюда не заявился.
— А что толку прибегать с голой проблемой? Только панику сеять, — усмехнулся Решетников. — Как говаривали в эпоху застоя, есть мнение… Короче, предлагаю сыграть вариант «Д’Артаньян».
— М-да? — Салин изогнул бровь.
Решетников всему и вся присваивал кодовые обозначения, исходя из своей обширной эрудиции и густо приправляя ее народным юмором.
Вариант «Д’Артаньян» соответствовал идее известного романа Дюма, откуда, возможно, он и перекочевал в оперативную практику. Подбирался честный, шустрый и сообразительный провинциал, абсолютно не сведущий в столичных интригах. Такой за дружбу с сильными мира сего, благосклонность светских кокоток, за возможность приобщиться к великим тайнам королевства, получить офицерский патент и все к нему прилагающееся готов горы свернуть. Надо только указать, какую именно.
— Я, естественно, буду Ришелье, ты, Павел Степанович, — кардиналом Мазарини. А кто согласен быть неистовым гасконцем?
Решетников издал короткий хохоток, отвалился на спинку скамейки, отчего она тревожно хрустнула.
— Если точно, калининградцем. — Он достал из нагрудного кармана куртки сложенный вчетверо листок. Протянул Салину. — Познакомься. Злобин Андрей Ильич, заместитель по следствию Калининградской городской прокуратуры, в начале месяца с повышением переведен в Москву. Справки я уже навел. Идеальный «Д’Артаньян».
— Когда можно сделать? — быстро спросил Салин. Рефлекс тысяч охот подсказал, сейчас главное — держать темп. Перевести дух можно будет позже, когда жертва замаячит в пределах видимости. А потом — последний рывок. И когти в горло.
— А хоть завтра, — как можно небрежнее ответил Решетников.
Салин кивнул, принял листок. Свободной рукой достал очки, партийная мода на монументальность канула в Лету, теперь это были невесомые и элегантные «Сваровски». Но стекла остались дымчатыми, за ними легко прятать глаза от собеседника.
Он развернул листок и стал читать. Сначала наискосок, потом каждую строчку.
В эту минуту звуки, запахи и цвета дачного рая умерли для него. Остались только рефлексы старого льва, вставшего на тропу охоты.
Лев не может не охотиться. Гнать жертву для него означает жить. И в этой гонке за жизнью и смертью он не дает пощады ни себе, ни жертве.
Глава вторая. Бизнес-ланч с провинциалом
Приказ срочно отбыть в Москву в распоряжение управления кадров Генеральной прокуратуры застал Злобина врасплох. Сам считал, что висит на грани увольнения, столько грехов накопилось. Да и характер был еще тот, крутой, в казацкую родню по отцу, всем икалось: и подследственным, и непосредственным руководителям.
Новость быстро распространилась по Калининграду и одноименной области, повергнув всех, имевших отношение к уголовному кодексу, в шок. Опера приуныли, криминальный элемент тихо радовался, начальство хранило гордое молчание, делая вид, что ему все равно, кто через их голову летит в столичные выси.
Провожали Злобина с помпой. После неизбежной отвальной в родной прокуратуре, особенно бессмысленной и тягостной для бросившего пить Злобина, кортеж из служебных машин доставил его прямо к вокзалу. Он решил ехать поездом, чтобы хоть немного прийти в себя от горячки сдачи дел и суетливой беготни последних дней.
Перед вагоном выстроился почетный караул СОБРа. Таким образом его командир Петя Твердохлебов, для своих — Батон, решил почтить старого друга. Вышло чересчур показушно, Злобину стало даже неловко, но разве возразишь, если от всего сердца. Хорошо, что не додумался привести бойцов в полной боевой выкладке.
Петя реабилитировался, по-простому, по-мужицки стиснув Злобина в объятиях. Прошептал в ухо: — За семью не беспокойся. Ребята присмотрят. А если в Москве попробуют тебя через них прижать, только свистни. Спрячу в надежном месте. А тех, кто их прессовать попробует, найду и лично в Балтике утоплю.
Слов Петя Твердохлебов на ветер не бросал, это было известно всем. Тем приятней было их услышать Злобину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39