Он попросил помощи.
— Ты отравил Рамоса, Лусидио об этом узнал… Я прервал его:
— Откуда Лусидио узнал?
— Рамос рассказал. Он ему написал из больницы в последний день.
— Рамос знал, что ты его отравил?
— Рамос попросил об этом.
— Погоди-ка, погоди…
— Ты положил яд в мятный соус на последнем ужине Рамоса, потому что знал — только Рамос станет есть мятный соус с бараниной. Ты его любил и хотел сократить его страдания. Потому что он об этом попросил.
Самуэл сидел с закрытыми глазами, прижав кончики пальцев к вискам. Он открыл глаза и долго пристально смотрел на меня, прежде чем произнести:
— Я любил всех вас, Даниэл.
Шоколадный Кид начал терять терпение:
— Погоди-ка. Давай начнем с начала…
— Чего именно ты ждал от нас, Самуэл? Ты должен был знать с самого начала, что ни из одного из нас не выйдет толка. Со времен наших посиделок в баре «Албери» ты знал, что никто из нас ни на что не годен. Ты хотел нас спасти. Ты был самым порочным за всех нас, ты дрался за нас, ты чуть не умер за нас, ты даже трахнул Мару за нас, а мы так и не поняли, чем ты хотел, чтобы мы стали.
— А теперь слишком поздно. — Самуэл улыбнулся, показав почти черные зубы.
Чиаго не терпелось вернуться к главному. Если Лусидио хотел отомстить Самуэлу за смерть Рамоса, то почему не отравил его первым? Почему убил всю компанию и оставил Самуэла под конец?
Самуэл указал рукой в мою сторону, продолжая улыбаться. Хотел сказать, что уступает мне право ответить за него.
— Потому что они оба — злые мальчики, Кид. Лусидио хотел доказать Самуэлу, что может быть более жестоким, чем он. Потому что главная месть Лусидио — не просто убить Самуэла, а сначала убить всех, кого он любит. Наша роль — роль мух.
— И потому что он… — Самуэл показал на Лусидио, только что вошедшего в кабинет сказать, что все готово, — сволочь. — И добавил, вставая с кресла: — В плохом смысле.
* * *
Мы выпили ледяной водки за голод, за Рамоса, за Абеля, за Жуана, за Маркоса, за Сауло, за Пауло и за Педро. Лусидио стоял возле стола, пока мы ели на закуску блины с красной и черной икрой. Происходящее не имело к нему отношения.
— И ты молчал, — укорил Чиаго. — Ты позволил ему убивать нас одного за другим…
— Я хотел посмотреть до чего он может дойти, — вздохнул Самуэл, выжимая лимон на черную икру. — Можешь назвать это болезненным любопытством.
— Но… но…
Чиаго в своем возмущении был готов забыть про икру. Он не хотел подавиться икрой.
— А что мы здесь делаем, Кид? — спросил я. — Почему позволяем нас травить? Никто не пропустил ужина Лусидио. Кроме мертвых, естественно.
— Я всегда приходил из-за еды, а не из-за яда.
— Но приходил.
Самуэл доел свои блины с икрой. Он всегда ел быстрее других.
— Вы знали с самого начала, что это — вознаграждение. Что Лусидио — палач. Только думали, будто ритуал придуман для вас, и вознаграждение — для вас, и грех был вашим. Все умерли, убежденные, что заслужили это.
— Кроме Андре, — поправил я.
— Кого?
— Андре.
Мы забыли об Андре в наших тостах. Андре — случайная жертва. В результате — единственный невиновный в этой истории.
— В любом случае теперь все закончилось, — произнес Чиаго.
— Не закончилось, — возразил Самуэл.
— Закончилось, закончилось. Жизела действует. Она подаст в суд. Я тоже приму меры. Этому безумию конец. Священный палач, вознаграждение… Что за кретинизм? Это называется убийство, дорогие мои. — Чиаго посмотрел на Лусидио, который собирал пустые тарелки, и счел нужным добавить:
— Ничего не имею против тебя лично.
После блинов-закуски появились блины с разными начинками, которые Лусидио расставил по всему столу. Чиаго настоял, чтобы Лусидио сел с нами за стол в доказательство того, что никто не обиделся. В конце концов, если забыть об остальном, Лусидио великий повар, достойный восхищения и уважения. И Чиаго с удовольствием смотрел, как Лусидио вместе с нами пробует все, что приготовил.
Мы ели блины довольно вяло. Среди нас не было любителей этого блюда. Лусидио предложил приготовить еще, но мы отказались. Для Чиаго главным было не выпускать Лусидио из поля зрения дольше чем на секунду. Особенно на кухню.
— Ты уверен, что больше не хочешь? — спросил Лусидио у Чиаго.
— Нет, спасибо.
— Десерт?
Чиаго засомневался:
— Тоже блины?
— Нет, шоколадный торт. Чиаго сглотнул.
— Шоколадный торт?
— Да. Но есть одна загвоздка…
— Какая?
— Хватит только на одного. У меня не было времени…
Шоколадный Кид посмотрел на нас с выражением боли. Что с ним делали?
— Ешь ты, Кид, — вздохнул я.
— Можешь есть, Чиаго, — подтвердил Самуэл. — Я не хочу.
— Но я тоже не хочу! — закричал Чиаго.
— Тогда я съем… — произнес Лусидио, направляясь к кухне.
— Подожди!
Лусидио вернулся. Кид спросил, как он готовит шоколадный торт. Лусидио начал рассказывать. По мере того как Лусидио говорил, Чиаго, казалось, тихо обрушивался, как взрыв, снятый медленной камерой. Когда Лусидио закончил свое описание, Чиаго скрючился над столом, свесив руки и прижавшись лбом к скатерти. Он не поменял позы, чтобы попросить:
— Неси.
Лусидио стоял возле стола, пока обливающийся слезами Шоколадный Кид пожирал торт:
— Кто знает, какая разница между горьким дураком и сладким дураком?
Я уже нашел. Акт первый, сцена четвертая. Самуэл поднялся со стула и встал напротив Лусидио.
— Мы должны договориться об ужине в октябре.
Лусидио тут же ответил:
— Пятнадцатого числа. Самуэл:
— Здесь. Лусидио кивнул:
— Я готовлю.
— Мое любимое блюдо — мясная поджарка, фарофа с яйцом и жареные бананы.
Лусидио в удивлении уставился на него:
— Твое любимое блюдо — кашоле . Самуэл усмехнулся:
— Уже нет.
Глава 10. ВИЗИТ СЕНЬОРА СПЕКТОРА
Ночную тварь и ту бы такая ночь спугнула. Из «Короля Лира» можете меня спросить все, что угодно. «In such a night…» В ночь шекспирианской бури, с искусственными молниями и громами на листах жести, Самуэл и Лусидио встретились для последнего ужина их истории в моей квартире, в моей пустой гостиной. На похоронах Шоколадного Кида, которые мы наблюдали издали, потому что нас не пустили на кладбище, Самуэл сказал:
— Конечно, я пойду на ужин. Я должен это нашим ребятам.
— От имени компании «Клуба поджарки» я освобождаю тебя от долга.
— Слишком поздно.
«In such a night…» Лил дождь, дул ветер, стекла в окнах дребезжали, и когда Лусидио внес в большую гостиную поджарку, фарофу с яйцом и жареные бананы, погас свет. Несколько минут только молнии озаряли сцену: мы с Самуэлем, поедающие поджарку, вернее, набивающие рот поджаркой, фарофой с яйцом и жареными бананами и хрюкающие как свиньи; Лусидио, застывший у стола в своем длинном белом фартуке; скатерть и стены, голубеющие от молний; и снова мы, пропихивающие еду внутрь с помощью кока-колы, как делали это в баре «Албери». Когда свет зажегся, мы уже закончили. Лусидио спросил Самуэла, не хочет ли он еще. Самуэл отказался.
— Нет?
— Слушай, не обижайся. Но поджарка «Албери» была гораздо лучше этой. Поджарка — не твой конек.
— Уверен, что больше не хочешь? Самуэл ответил не сразу. Уличные водопады и ураганы вспыхивали на его щеках.
— Ладно, — вздохнул Самуэл. — Принеси еще один жареный банан.
Если Самуэл подготовил последнюю фразу, у него не оказалось времени ее произнести. Через восемь минут после того, как съел банан, он умер, корчась от боли. Самуэл был единственным, чью смерть я видел. Я присутствовал при его агонии. Парализованный от страха и ужаса, ухватившись за край стола, я не мог оторвать взгляд от конвульсирующего на моем паркете тела. Сцена смерти Самуэла излечила меня от мысли позволить себя отравить, исполнить ритуал до конца.
Все закончилось. Не знаю, почему меня пощадили. Возможно, для того, чтобы я рассказал эту историю. Когда спазмы Самуэла прекратились, я начал вставать, но Лусидио жестом остановил меня. Он положил тело на диван. Потом сказал, убирая со стола:
— Вызывай «скорую».
— «Скорую»?
— Они поставят диагноз сердечного приступа.
— Но его семья…
— У него нет семьи. У него никого нет.
— Но будут подозрения…
— Почему?
— Еще одна смерть.
— Ну и что?
Лусидио пошел на кухню. Я снова сел, оглушенный. Потом подскочил. «Скорая». Телефон. Где у меня телефон? Я находился у себя дома и не знал, где телефон. Нашел его только потому, что он зазвонил. Я пошел на звук. Это Ливия. Она хотела узнать, ел ли я.
— Ел, ел.
— Что?
— Что — что?
— Что ты ел, Зи?
— Поджарку. Фарофу. Банан.
Ливия удивилась. Этого не было среди замороженных продуктов, которыми она набивала мой холодильник на неделю. Поджарка? Фарофа? Банан?
— Я еду к тебе, Зи. У тебя странный голос.
— Нет! В такую грозу? Сиди дома.
— Какую грозу?
Я посмотрел в окно. Грозы не было.
— Я в порядке. Уже ложусь спать. Завтра поговорим.
— Ты слышал про Жизелу?
— Нет. Что случилось?
— Она умерла.
— Что?! Как?
— Говорят, сердце.
— Сердце? В восемнадцать лет?
— Вот именно.
Лусидио вызвался рассказать врачу о том, что произошло. Я был не в состоянии говорить.
— Мы ели, и вдруг Самуэл прижал руку к груди. Не успели сообразить, что произошло, как он оказался на полу. Мы пытались его реанимировать, но безуспешно. Нет, мы не знаем его семьи. Он жил один. Кого нужно предупредить о его смерти? Понятия не имеем. Кто возьмет на себя оплату похорон?
Лусидио посмотрел на меня вопросительно. Я кивнул. И стал думать, что можно продать, чтобы достать денег.
На похоронах Самуэла в октябре присутствовали только мы с сеньором Спектором. Ливия не пошла. Она не разговаривает со мной с тех пор, как узнала о смерти Самуэла у меня дома. Не помогли мои клятвы в том, что это действительно сердечный приступ и не имеет отношения к ужинам, к «Клубу поджарки», к безумию.
Сеньор Спектор подошел и спросил тактично:
— Рак?
Я ответил:
— Сердце.
Он покачал головой и сказал такое, чего я сначала не понял:
— Спорю, что он не пожалел.
Я договорился с сеньором Спектором, что через два дня он посетит меня. Он понимал, что сейчас неподходящий момент, совсем неподходящий.
Похоронив Самуэла, я остановил такси и попросил отвезти меня в наш старый район. Я не был там много лет. Где раньше находился бар «Албери», теперь прокат видео. Я стоял на тротуаре, глядя на новое здание и пытаясь вспомнить, каким было старое. И не смог. Я сел в такси и вернулся домой. Если меня пощадили, чтобы помнить, пока я проделывал работу очень плохо. Поэтому я начал писать.
Сеньор Спектор начал с того, что он слышал о нашей «организации» от приятеля, и то, что мы делаем, очень интересно, потому что сходится с его идеей, вернее, не только его, но группы людей, которых он представляет. Понимаете? Группы…
— А что мы делаем?
— Ну… Не знаю, как назвать… Сострадательные казни?
— Сострадательные казни? — эхом отозвался я.
— Милосердные смерти?
— Милосердные смерти? — как попугай повторил я.
— Конечные удовольствия?
— Конечные удовольствия? — Я недоумевал все сильнее.
— Как бы вы это назвали, сеньор Даниэл?
— Как бы я назвал что?
— То, что вы делаете, убивая людей избытком того, что они больше всего любят?
Он истолковал мое молчание как опасение и поспешил заверить, что я могу доверять ему. Все, о чем мы договоримся, будет совершенно конфиденциально.
— Да. Гм-м. Конечно. Этот ваш приятель… Могу я узнать, что он сказал?
— На самом деле он больше чем приятель, он мой кузен. Врач. Он лечил пациента в последней стадии рака, который решил прибегнуть, скажем так, к услугам вашей организации. Которого вы убили. Мой друг, кузен, этого не одобрил, конечно, хотя он и не полный противник концепции.
— Концепции?
— Праздничной… эвтаназии?
— Праздничной эвтаназии?
— Ухода в стиле оргии?
— Ухода в стиле оргии?
— Финального взрыва?
— Финального взрыва?
— Сочувственного апофеоза?
— Сочувственного… Слушайте, что именно этот клиент сказал врачу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14