Детей Томин любил. Своих не нажил, но с младшими в семье всегда возился и с родными, и с двоюродными.
Маслова всхлипнула.
– Сколько им будет, когда я выйду?.. Вырастут без меня, станут чужие, стыдиться будут…
Слезы ни к чему. Много их перевидано и мужских, и женских тем более. Но ни к чему.
– Разрешите поинтересоваться, какие у вас были планы на будущее?
Дети скрылись за поворотом, доносился отдаленный смех.
– Может, пришла бы обратно в тюрьму проситься… А скорее, села бы в самолет и к морю. Последний раз на солнышке погреться. А там заплыть подальше и…
– Обидно за Пал Палыча, который с вами нянчился, хлопотал и даже сейчас защищает. Верит, что вы сами явитесь на Петровку.
– Я бы явилась. Да что теперь, когда вы…
– Да-а, как говорил один мой клиент: хорошая мысля приходит опосля.
Дилемма. Кроме того, что помочь Паше, хотелось еще сорвать аплодисменты. Ведь очень нелегко оказалось найти Маслову, в неожиданном уголке она затаилась. Сюда в аллею привела его удача, счастливый случай. С другой стороны, Паше плюс, если она сдастся добровольно, так сказать, оправдает доверие.
– Ладно, – решился Томин, – пожертвую лаврами! Пойдете по собственной воле. Только тогда так: мы с вами не знакомы, не встречались и не разговаривали. Ясно?
Она кивнула со слабой улыбкой.
Дежурному в проходной он шепнул, чтобы эту женщину не выпускали (мало ли что взбредет в шальную голову), и направился к себе. На лестнице столкнулся со Смолокуровым.
– Чем порадуешь? – осведомился тот.
– Пока, Мишенька, ничем.
Смолокуров оттянул один, потом второй карман Томина:
– Пусто. Где же обещанная Маслова?
– Подружка говорит, на юг собиралась, на солнце погреться, – озабоченно поведал Томин.
У Знаменского с утра была чехарда: официанты, повара, метрдотели, мойщицы посуды.
В огромной «Ангаре» не водилось завсегдатаев. Словно мутная волна выносила в нее посетителей на вечер – истерически-веселых и мрачно пьющих, расфранченных и помятых, заказывающих оркестру «Шаланды полные кефали» или вдруг полонез Огинского, иногда посылавших на кухню тридцатку, чтобы сварганили что-нибудь покачественнее. Откатывалась волна, набегала другая. Солидная публика «Ангару» не жаловала, попадала сюда ошибкой.
Об этом ресторанщики рассказывали охотно, рисовалась пестрая «Москва кабацкая». Кудряшова же еще пытались обелить. Лишь один из допрашиваемых – бармен Валера – не скупился на поношения по адресу хозяина.
Место свое Валера купил по дешевке, за пятьсот рублей. Месяца два домогался он от Кудряшова точного ответа, сколько должен в месяц отстегивать. А тем временем в углу за столиком, прикрытым мраморной колонной, кормились и поились районные вожди с друзьями – даром, разумеется. И бутылки шли им из Валериного «подотчета». Чтобы их скомпенсировать, прочим посетителям не долей, разбавь, замени дешевеньким.
О контрольной закупке всегда бармена предупреждали заранее. А тут не предупредили – и готова статья за нарушение правил торговли. Пошел парень отбывать положенное. Вышел – жена с ним развелась, любимую собаку продала и не говорит кому. Устроился на черную работу. Полон горького пессимизма.
Судя по тому, что у Кудряшова бармены дольше трех месяцев не удерживались, он и с ними поступал так же. Раз в квартал делал себе подарок, продавая место за стойкой.
Во второй половине дня Кудряшова привезли на Петровку – ревизорам потребовался. Не тащить же их в Бутырку, да еще пуды документации.
Они поочередно подносили раскрытые тома:
– Гражданин Кудряшов, вот это списание трехсот коробок для тортов я буду считать фиктивным.
– Почему, гражданин ревизор?
– Акт о том, что они будто бы испорчены, подписали вы один. А в следующие два дня как раз было вывезено триста «левых» тортов.
– Ладно, валите до кучи.
Знаменский присутствовал. Больше от нечего делать, чем всерьез, спросил:
– Если б вас не арестовали, вы бы когда-нибудь остановились?
– Честно – вряд ли. Это как водка, присосался – не оторвешься.
Хуже водки, пожалуй. Кудряшов откровенно делит людей на две категории: «хомо с деньгами» и «хомо без денег». Без денег – не человек, сор.
– Но у вас уже все было. И на черный день, и на серый, и на голубой. Чего вам не хватало, чего еще не успели?
– Э-э, мало ли! Не все выпито, не все съедено…
– За триста тортов кто стоимость получил?
– Ну, я. Все равно магазинщики вам скажут.
– Почему акт подписали в одиночку?
– Дай на подпись – дай и за подпись. А так – режим экономии.
Ревизор ткнул Кудряшова в экземпляры накладной – тексты непозволительно различались. Тот сослался на ошибку и возобновил свои оправдательные речи:
– Дело наше такое – пищевое, торговое. Не нами это заведено, не нами и кончится. Если хотите знать, еще в древнем мире у торговцев и воров был один бог-покровитель, даю слово!
– Это Гермес, что ли?
– Не помню, как его там звали, а сам факт знаменательный. Вот сидите вы и честными ручками на меня протокол строчите. А ведь могла судьба сыграть иначе: вы бы кончили по товароведению, а я – по юридической части. И могло бы сейчас все наоборот повернуться. Сколько угодно!
Знаменский отмахнулся.
– Ну как вы не хотите понять? Сначала боишься проторговаться. Чтоб недостачи не было, создаешь запас. Получил излишки – куда девать? За них же при ревизии тоже спросят!
– Все ставите с ног на голову. У купца были предусмотрены нормы естественной убыли?
– Раньше? Вроде нет.
Естественная убыль, естественка. На случай, если усох; товар, попортился, мыши погрызли. Ох, эта естественка! Помоют пол в магазине перед ревизским снятием остатков – повысится влажность, и сразу прибудут сотни килограммов всего, что хранится в подсобках, – мука, крупа, сахарный песок, колбаса. На городских элеваторах малейшее изменение температуры дает лишние тонны продуктов. А на холодильниках? Подумать страшно: убавил на один градус заморозку (влага вымерзает или примерзает) – и вывози сотни тонн неучтенного мяса, рыбы, масла и прочего.
Старорежимный купец обходился без естественки, не было ее, зато был хозяин. Хозяин исчез. Радовались, что навсегда. И пошла естественная убыль. Если б только крупы! Бережливости, порядочности, совести.
– Что вы мне рассказываете? Зачем вам всем крутиться, ловчить? У вас есть нормы естественной убыли. И нормы такие, что на них можно жить припеваючи. Даже начальство прикармливать, даже сохранять честность.
– Честность? Вон вы Масловой поверили, а она фюить!
Знаменский вздрогнул.
– Откуда сведения?
– Слухом земля полнится, – злорадно сказал Кудряшов. Он посмаковал гол и добавил: – Это по-вашему можно припеваючи, по вашим нищенским, извините, потребностям. А у меня запросы! И у начальства…
Он все булькал и булькал, поучая Знаменского. Модернизация, реорганизация, максимальное использование, профессиональное мастерство, перевыполнение… рот набит официальной фразеологией. Для разнообразия – Гермес, «плебейство» и тому подобное. В квартире (даже в ванной) иностранные журналы с яркими картинками – претензия на образованность. А пишет «риорганизация» и даже «жыры».
Зазвонил внутренний телефон, ближайший ревизор отреагировал:
– Знаменского? Есть Знаменский.
– Давайте, кто там, – сказал тот.
Голос Масловой подбросил его со стула, выпрямил.
– Где вы находитесь?! Поднимайтесь ко мне в кабинет, заказываю пропуск!
Она вошла тихая, покаянная. На висках седина!.. Н-да, любовь. Жестокая подчас штука.
– Мне очень жаль, что все так получилось, но…
– Вы ко мне из дома, Ирина Сергеевна?
– Нет.
– С мужем виделись? Он вас обыскался.
– Нет.
– Так… – Знаменский по памяти набрал номер. – Николай Семенович, ваша жена у меня… Да, получите из рук в руки через час-полтора. И не забывайте наше условие.
Женщина съежилась и не знала, как вымолвить, что домой ей нельзя, что все порушилось.
– Ирина Сергеевна, он счастлив, что вы вернетесь, – раздельно проговорил Знаменский. – Он намекал, что виноват перед вами, он погорячился.
Воскрешение. Будто обрызгали живой водой. Если этот ее высокопорядочный, если он… он у меня света не взвидит!
– Я убежден, что все между вами уладится. Отдохните пока. У следствия к вам немного вопросов, в основном мелкие и не к спеху.
Она не слышала.
Интересно, через сколько минут начнет пудриться? Через пять – сам с собой побился об заклад Знаменский.
– Пал Палыч!! – задохнулась от прилива чувств.
Он отозвался ворчливо:
– А что Пал Палыч? Не приди вы сегодня сами – была бы получена санкция на арест.
Маслова прикусила губу, скулы закраснели пятнами.
Не сама?.. Ладно уж, не тушуйся, чего там! Важно, что явилась. А сама или надоумил добрый человек – спасибо ему! У тебя выпытывать подробности не стану.
– Ирина Сергеевна, будем считать, что вас выручила судьба.
Вот так. И пора уже тебе пудриться. Который с гражданским долгом – он любит красоту. Но боится.
Надо подогревать его страх.
Знаменскому удавалось это делать в течение нескольких лет, пока Маслова не умерла в заключении. Скоропостижно и – он надеялся – безболезненно.
А незадолго до того встретил на улице ее мужа с эффектной блондинкой под ручку. Знаменский смотрел в упор, но у мужа недостало характера поздороваться.
1 2 3 4 5 6 7
Маслова всхлипнула.
– Сколько им будет, когда я выйду?.. Вырастут без меня, станут чужие, стыдиться будут…
Слезы ни к чему. Много их перевидано и мужских, и женских тем более. Но ни к чему.
– Разрешите поинтересоваться, какие у вас были планы на будущее?
Дети скрылись за поворотом, доносился отдаленный смех.
– Может, пришла бы обратно в тюрьму проситься… А скорее, села бы в самолет и к морю. Последний раз на солнышке погреться. А там заплыть подальше и…
– Обидно за Пал Палыча, который с вами нянчился, хлопотал и даже сейчас защищает. Верит, что вы сами явитесь на Петровку.
– Я бы явилась. Да что теперь, когда вы…
– Да-а, как говорил один мой клиент: хорошая мысля приходит опосля.
Дилемма. Кроме того, что помочь Паше, хотелось еще сорвать аплодисменты. Ведь очень нелегко оказалось найти Маслову, в неожиданном уголке она затаилась. Сюда в аллею привела его удача, счастливый случай. С другой стороны, Паше плюс, если она сдастся добровольно, так сказать, оправдает доверие.
– Ладно, – решился Томин, – пожертвую лаврами! Пойдете по собственной воле. Только тогда так: мы с вами не знакомы, не встречались и не разговаривали. Ясно?
Она кивнула со слабой улыбкой.
Дежурному в проходной он шепнул, чтобы эту женщину не выпускали (мало ли что взбредет в шальную голову), и направился к себе. На лестнице столкнулся со Смолокуровым.
– Чем порадуешь? – осведомился тот.
– Пока, Мишенька, ничем.
Смолокуров оттянул один, потом второй карман Томина:
– Пусто. Где же обещанная Маслова?
– Подружка говорит, на юг собиралась, на солнце погреться, – озабоченно поведал Томин.
У Знаменского с утра была чехарда: официанты, повара, метрдотели, мойщицы посуды.
В огромной «Ангаре» не водилось завсегдатаев. Словно мутная волна выносила в нее посетителей на вечер – истерически-веселых и мрачно пьющих, расфранченных и помятых, заказывающих оркестру «Шаланды полные кефали» или вдруг полонез Огинского, иногда посылавших на кухню тридцатку, чтобы сварганили что-нибудь покачественнее. Откатывалась волна, набегала другая. Солидная публика «Ангару» не жаловала, попадала сюда ошибкой.
Об этом ресторанщики рассказывали охотно, рисовалась пестрая «Москва кабацкая». Кудряшова же еще пытались обелить. Лишь один из допрашиваемых – бармен Валера – не скупился на поношения по адресу хозяина.
Место свое Валера купил по дешевке, за пятьсот рублей. Месяца два домогался он от Кудряшова точного ответа, сколько должен в месяц отстегивать. А тем временем в углу за столиком, прикрытым мраморной колонной, кормились и поились районные вожди с друзьями – даром, разумеется. И бутылки шли им из Валериного «подотчета». Чтобы их скомпенсировать, прочим посетителям не долей, разбавь, замени дешевеньким.
О контрольной закупке всегда бармена предупреждали заранее. А тут не предупредили – и готова статья за нарушение правил торговли. Пошел парень отбывать положенное. Вышел – жена с ним развелась, любимую собаку продала и не говорит кому. Устроился на черную работу. Полон горького пессимизма.
Судя по тому, что у Кудряшова бармены дольше трех месяцев не удерживались, он и с ними поступал так же. Раз в квартал делал себе подарок, продавая место за стойкой.
Во второй половине дня Кудряшова привезли на Петровку – ревизорам потребовался. Не тащить же их в Бутырку, да еще пуды документации.
Они поочередно подносили раскрытые тома:
– Гражданин Кудряшов, вот это списание трехсот коробок для тортов я буду считать фиктивным.
– Почему, гражданин ревизор?
– Акт о том, что они будто бы испорчены, подписали вы один. А в следующие два дня как раз было вывезено триста «левых» тортов.
– Ладно, валите до кучи.
Знаменский присутствовал. Больше от нечего делать, чем всерьез, спросил:
– Если б вас не арестовали, вы бы когда-нибудь остановились?
– Честно – вряд ли. Это как водка, присосался – не оторвешься.
Хуже водки, пожалуй. Кудряшов откровенно делит людей на две категории: «хомо с деньгами» и «хомо без денег». Без денег – не человек, сор.
– Но у вас уже все было. И на черный день, и на серый, и на голубой. Чего вам не хватало, чего еще не успели?
– Э-э, мало ли! Не все выпито, не все съедено…
– За триста тортов кто стоимость получил?
– Ну, я. Все равно магазинщики вам скажут.
– Почему акт подписали в одиночку?
– Дай на подпись – дай и за подпись. А так – режим экономии.
Ревизор ткнул Кудряшова в экземпляры накладной – тексты непозволительно различались. Тот сослался на ошибку и возобновил свои оправдательные речи:
– Дело наше такое – пищевое, торговое. Не нами это заведено, не нами и кончится. Если хотите знать, еще в древнем мире у торговцев и воров был один бог-покровитель, даю слово!
– Это Гермес, что ли?
– Не помню, как его там звали, а сам факт знаменательный. Вот сидите вы и честными ручками на меня протокол строчите. А ведь могла судьба сыграть иначе: вы бы кончили по товароведению, а я – по юридической части. И могло бы сейчас все наоборот повернуться. Сколько угодно!
Знаменский отмахнулся.
– Ну как вы не хотите понять? Сначала боишься проторговаться. Чтоб недостачи не было, создаешь запас. Получил излишки – куда девать? За них же при ревизии тоже спросят!
– Все ставите с ног на голову. У купца были предусмотрены нормы естественной убыли?
– Раньше? Вроде нет.
Естественная убыль, естественка. На случай, если усох; товар, попортился, мыши погрызли. Ох, эта естественка! Помоют пол в магазине перед ревизским снятием остатков – повысится влажность, и сразу прибудут сотни килограммов всего, что хранится в подсобках, – мука, крупа, сахарный песок, колбаса. На городских элеваторах малейшее изменение температуры дает лишние тонны продуктов. А на холодильниках? Подумать страшно: убавил на один градус заморозку (влага вымерзает или примерзает) – и вывози сотни тонн неучтенного мяса, рыбы, масла и прочего.
Старорежимный купец обходился без естественки, не было ее, зато был хозяин. Хозяин исчез. Радовались, что навсегда. И пошла естественная убыль. Если б только крупы! Бережливости, порядочности, совести.
– Что вы мне рассказываете? Зачем вам всем крутиться, ловчить? У вас есть нормы естественной убыли. И нормы такие, что на них можно жить припеваючи. Даже начальство прикармливать, даже сохранять честность.
– Честность? Вон вы Масловой поверили, а она фюить!
Знаменский вздрогнул.
– Откуда сведения?
– Слухом земля полнится, – злорадно сказал Кудряшов. Он посмаковал гол и добавил: – Это по-вашему можно припеваючи, по вашим нищенским, извините, потребностям. А у меня запросы! И у начальства…
Он все булькал и булькал, поучая Знаменского. Модернизация, реорганизация, максимальное использование, профессиональное мастерство, перевыполнение… рот набит официальной фразеологией. Для разнообразия – Гермес, «плебейство» и тому подобное. В квартире (даже в ванной) иностранные журналы с яркими картинками – претензия на образованность. А пишет «риорганизация» и даже «жыры».
Зазвонил внутренний телефон, ближайший ревизор отреагировал:
– Знаменского? Есть Знаменский.
– Давайте, кто там, – сказал тот.
Голос Масловой подбросил его со стула, выпрямил.
– Где вы находитесь?! Поднимайтесь ко мне в кабинет, заказываю пропуск!
Она вошла тихая, покаянная. На висках седина!.. Н-да, любовь. Жестокая подчас штука.
– Мне очень жаль, что все так получилось, но…
– Вы ко мне из дома, Ирина Сергеевна?
– Нет.
– С мужем виделись? Он вас обыскался.
– Нет.
– Так… – Знаменский по памяти набрал номер. – Николай Семенович, ваша жена у меня… Да, получите из рук в руки через час-полтора. И не забывайте наше условие.
Женщина съежилась и не знала, как вымолвить, что домой ей нельзя, что все порушилось.
– Ирина Сергеевна, он счастлив, что вы вернетесь, – раздельно проговорил Знаменский. – Он намекал, что виноват перед вами, он погорячился.
Воскрешение. Будто обрызгали живой водой. Если этот ее высокопорядочный, если он… он у меня света не взвидит!
– Я убежден, что все между вами уладится. Отдохните пока. У следствия к вам немного вопросов, в основном мелкие и не к спеху.
Она не слышала.
Интересно, через сколько минут начнет пудриться? Через пять – сам с собой побился об заклад Знаменский.
– Пал Палыч!! – задохнулась от прилива чувств.
Он отозвался ворчливо:
– А что Пал Палыч? Не приди вы сегодня сами – была бы получена санкция на арест.
Маслова прикусила губу, скулы закраснели пятнами.
Не сама?.. Ладно уж, не тушуйся, чего там! Важно, что явилась. А сама или надоумил добрый человек – спасибо ему! У тебя выпытывать подробности не стану.
– Ирина Сергеевна, будем считать, что вас выручила судьба.
Вот так. И пора уже тебе пудриться. Который с гражданским долгом – он любит красоту. Но боится.
Надо подогревать его страх.
Знаменскому удавалось это делать в течение нескольких лет, пока Маслова не умерла в заключении. Скоропостижно и – он надеялся – безболезненно.
А незадолго до того встретил на улице ее мужа с эффектной блондинкой под ручку. Знаменский смотрел в упор, но у мужа недостало характера поздороваться.
1 2 3 4 5 6 7