Я же говорю: у нас сломалась машина. Как я доеду до вашего кафе?
Лама сделал шаг в сторону и разрешил мне пройти. Изнутри буддийский монастырь пах скисшим молоком.
Посреди двора стоял стенд с указанием, что желающий получить расположение богов должен обходить монастырь посолонь, слева направо, а если обойти наоборот, то боги монгольского буддизма обидятся. Еще стояли здоровенные барабаны: одно вращение заменяет произнесение десяти тысяч мантр. Все для удобства клиента.
Дальше начиналась небольшая площадь, а за ней стоял сам дацан. Беленные мелом стены. Латунные водосточные трубы. Больше всего архитектурное решение дацана напоминало сельсовет процветающего колхоза.
Над одной из дверей было написано: «Астрология – сюда». Понятия не имею, что это значило. На самой двери кнопкой был прикреплен выцветший постер с лицом Далай-ламы XIV.
Какое-то время я стоял посреди площади один, а потом ко мне вышел старший по званию. Лицо у него было помятое. Ради меня ламу подняли с постели. Я еще раз рассказал ему всю свою историю. Мне действительно было холодно.
– Я не могу тебя пустить. Чини машину и уезжай.
– Можно я хотя бы посижу у вас в храме? Мне холодно. Я замерзаю.
Монах объяснял долго. Как я понял, помещение монастыря они сдали в аренду, под склад товаров, привозимых из Китая. Он просит прощения, но ходить туда запрещено.
Отводя меня обратно к воротам, молодой лама спросил: турист ли я? Я ответил, что нет. Просто очень замерзший парень.
– Приезжай недели через две.
– Вы дадите мне горячей пищи?
– Здесь будет проводиться праздник. Снимешь с себя порчу.
– Вы считаете, кто-то навел на меня порчу?
– У нас, кстати, обряды дешевле, чем в других дацанах.
Парень захлопнул за мной гулкие металлические ворота.
5
В Петербурге я видел женщину, которая в начале 1980-х была первой официальной супермоделью СССР. Ей предлагали карьеру в Европе, а она, бросив все, уехала в бурятскую тайгу изучать тантру. И появилась в следующий раз в цивилизованных краях только спустя полтора десятилетия.
Женщина говорила, что недавно в автобусе в Улан-Удэ услышала музыку, под которую когда-то выходила на подиум… посмотрела на себя и заплакала.
Теперь у нее имелись мозоли от топора, которым она рубила дрова, и двое русско-бурятских детей. Она рассказывала, что жизнь в Бурятии нелегка.
Зарплату бурятам выдавали редко. От силы два раза в год. Вооружившись винтовками, районное руководство забирало перечисленные деньги себе – сразу за несколько месяцев вперед.
Оставшееся, не выпуская винтовок из рук, раздавали подчиненным. Каждому доставались буквально копейки, но этого хватало, чтобы таежные жители объявляли общерайонные каникулы и окунались в многодневный запой.
Во время этих запоев, сбиваясь в большие отряды, буряты приходили к ее дому и порывались изнасиловать. Бежать в тайге некуда, и она досками заколачивала изнутри вход в свою избу, пыталась отсидеться. Иногда ей это удавалось.
Каждое утро она вставала, читала мантру, занималась хозяйством, после обеда медитировала, тряпочкой протирала стоявший в комнате алтарь… пыталась выжить. А потом убежала домой в Петербург. В самолете разглядывала в зеркало свое старое лицо.
Она говорила, что в Ленинграде, еще когда работала манекенщицей, она принимала кустарные, плохо очищенные драгс и чувствовала гармонию со всем миром… с деревьями, с небом… все было так, как ей и обещал Будда… но чувствовать гармонию с пьяными монгольскими кочевниками она была не в состоянии.
Хуже нет, когда ты начал на что-то надеяться, и надеялся до конца, а твое «что-то» оказалось недостойно надежды.
6
Последние несколько часов мы ехали вдоль Байкала. Священное море… зарождающийся океан… место жизни главных богов Сибири… воображение озеро все равно не поражало. Видывал я водоемы и поинтереснее.
По обочинам дороги на корточках сидели продавцы. Чем ближе к Иркутску – тем больше продавцов. Брусника в меде, вяленый омуль, кедровое масло, сборы таежных трав в туесках…
Один коммерсант продавал коврик с вытканным портретом папы Иоанна-Павла II. Надпись на коврике гласила, что изображенный носит титул «Папа-лама».
Продавцы выполняли очень важную функцию. Как биотуалеты или пункты скорой медицинской помощи. Ехать по трассе… быть оторванным от привычного ритма жизни… и НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НИЧЕГО НЕ ПОКУПАТЬ… современный горожанин способен на такое не больше, чем героиновый джанки способен жить без своего расфасованного на граммы смысла жизни.
Геннадий объяснял мне:
– Омуля купи и холодного и горячего копчения. Горячего съешь сразу, пока не остыл, а холодного повесишь дома, чтобы жир стек и – с пивом. Только обязательно купи! Это, типа, традиция.
Иногда мы останавливались, и он тыкал пальцем в рыбьи тушки. Омуль был похож на балтийскую селедку. По крайней мере, выражение лица у этой рыбы – такое же бессмысленное.
У меня денег хоть что-нибудь купить уже не оставалось. Поэтому я просто рассматривал продавцов. Думал о том, как эти бурятские парни просыпаются по утрам, жуют траву, вместо чистки зубов, и выходят делать бизнес. Раскладывают на стертой автомобильной покрышке свое пиво, ягоды и копченых омулей.
Пока покупателей нет, парень машет рукой: отгоняет таежный гнус. Двадцать восемь тысяч взмахов, и становится ясно, что покупателей сегодня опять не будет. Пиво и омуль отправляются в холодильник, а продавец идет спать.
В паузах между коммерческой деятельностью, он находит себе жену, вставляет искусственные зубы, наблюдает за тем, как горит и опять вырастает на пепелище тайга… языком изнутри рта трогает свои зубные протезы.
Его жена, похожая на серое от времени сельскохозяйственное орудие, не торопясь рожает парню детей. Спят они, никогда не целуясь. Пройдет немного времени, и бутылка пива, вместе с окончательно ссохшимся омулем, переходит к детям парня, как фамильный бизнес.
Я в Петербурге… а знакомые редактора в Москве… мы живем приблизительно так же. Только нам постоянно кажется, будто в бутылке, которую мы продаем, запечатан джинн.
…
Потом выше деревьев показались крыши городских домов, а еще дальше – зеленая река Ангара.
Мы въезжали в Иркутск.
Транссибирский экспресс: Иркутск – Новосибирск (Время в пути: 46 часов)
1
Лето уже кончилось, а дожди еще не начались. Такое время. Как раз чтобы съездить погулять. В тот день он решил, что пусть все произойдет именно сегодня, и поехал гулять в Павловск. С девушкой, которой предстояло стать его женой. На Витебском вокзале платформу накрывал громадный, размером с футбольное поле, железный козырек. На нем было множество заклепок. В американских киношках 1930-х годов так показывают возвращение героя с войны. Он идет по пустому перрону, навстречу бежит девушка, цоканье ее каблучков далеко разносится по вокзалу, и все плачут от умиления. В электричке напротив них сидели двое глухонемых. Разговаривать при них звуками казалось нарушением норм приличия. Стекла были грязные, поцарапанные. Глядя сквозь них на Петербург, хотелось, чтобы он поскорее кончился.
В Павловске на перроне стояли девушки. Разумеется, они были вульгарны… все – со стрижеными челочками. От петербургских аналогов красоток отделяли световые века.
Это был такой тихий, неторопливый городок, что даже на автобусные остановки люди выходили, лишь чтобы поболтать о погоде. Павловские бабушки, как одна, носили перчатки и говорили не «Спасибо», а «Благодарю вас!». У местных мужчин были острые кадыки на прокуренных шеях. Мужчины не понимали, зачем из Петербурга к ним приезжают городские пижоны.
Почему поговорить нужно было именно в Павловске, он не помнил. Может быть, дело в том, насколько красиво здесь осенью.
Они перешли асфальтированную дорогу, заплатили за билет и шагнули на территорию фамильного поместья курносого императора Павла I Петровича.
Было пусто и грустно. Возможно, в тот день они были единственными посетителями русского Версаля. Небо было громадным. Можно, я не стану описывать дальше?
2
Вчера с утра он ходил в дорогой винный магазин на Петроградской стороне, смотрел, сколько может стоить шампанское. Бутылки, как новорожденные поросята, рядами лежали на полках. Они были старые и дорогие. Чтобы никто в этом не усомнился, бутылки были покрыты пылью. Возможно, их покрывали пылью в специальных мастерских.
Денег, чтобы купить вино в подобном магазине, у него не было. Пришлось сходить в «Букинист» на Литейном и продать несколько старых книг, принадлежавших когда-то его отцу.
На совершеннолетие отец подарил ему библиотеку, которую собирал всю жизнь. Теперь, когда нужны были деньги, молодой человек просто кидал в пакет несколько томиков и отправлялся в «Букинист».
Книжный приемщик был жлобом. Купюры он отсчитывал так, словно делился заначкой, предназначенной для покупки необходимого ему героина. Молодой человек купил шампанское, два пластиковых стаканчика и шведскую шоколадку. Позвонил ей, предложил погулять в Павловске.
Неподалеку от входа в парк старушка продавала орехи. В мешочках их лежало больше двух дюжин видов. На одном было написано: «СОЛЕНЫЕ. Белок не кормить!»
Белки появились почти сразу. У них были серые, уже зимние хвосты. Он все равно попробовал бросить им соленых орехов. Белки осадили его презрительными взглядами.
Аллеи были видны до самого конца – на километры вперед. Ветра не чувствовалось, но листья все равно подрагивали, словно пальцы психопата. Кое-где виднелись присосавшиеся к березовым стволам… как это называется?.. наросты?.. древесные грибы?.. выглядели они как гномы, насилующие Клаудию Шиффер.
Какое-то время он молчал и хмурился. Потом забыл, что хмурится, стал улыбаться, в парке ногами зарываться в груды мертвых листьев, поднимать их с земли, бросать в девушку.
Листья были цвета только что отрезанного сыра. Редкие зеленые смотрелись на фоне желтых как болезнь. Один раз он поднял с земли совсем крошечный листок и подумал, что, наверное, это листик-детеныш.
Потом они обогнули пруд. Вышли на огражденный балкон, висящий над текущей по парку рекой. Внизу начинался XVIII век.
Там стояла желтая, с белыми колоннами беседка… придет ли кому-нибудь в голову беседовать в подобном строении? Еще из земли торчали каменные вазы на постаментах. Семь тысяч раз подряд слева за вазами заходило солнце и начиналась ночь. Возможно, вазам было страшно одним, ночью, в пустом и холодном парке.
Было не просто тихо, а так тихо, как бывает лишь в Павловске той осенью, когда ты знаешь, что скоро окажешься женат и, кроме этого, не осталось ничего во всем мире.
Она тоже чувствовала эту тишину… и еще тихий смог над текущей внизу речкой.
Спустя секунду из-за поворота тропинки к реке вырулила толпа тинейджеров в широченных, висящих на бедрах штанах. Из их магнитофона, распугивая белок с серыми хвостами и сшибая листья с кленов, ревел голос Дейва Гэана, советовавшего Enjoy the Silence.
Девушка тоже понимала по-английски. Улыбнулись они одновременно.
Он протянул ей руку, помог спуститься по грязному склону, из которого торчали камни и сгнившие корни деревьев. На границе парка и спуска к реке, там, где начинались голые и ровные склоны холмов – слишком голые, слишком ровные, скорее всего искусственные, – они отыскали корявое, изгибающееся во всех возможных направлениях дерево. Возможно, дуб. Одна из ветвей отходила от ствола низко, у самой земли, параллельно склону. На нее, как на скамейку, они и сели.
Он достал из рюкзака шампанское. Протянул ей стаканчик. Пальцы, которыми она его держала, заканчивались красивыми, длинными ногтями.
Когда они допили шампанское, он отбросил пустую бутылку в траву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Лама сделал шаг в сторону и разрешил мне пройти. Изнутри буддийский монастырь пах скисшим молоком.
Посреди двора стоял стенд с указанием, что желающий получить расположение богов должен обходить монастырь посолонь, слева направо, а если обойти наоборот, то боги монгольского буддизма обидятся. Еще стояли здоровенные барабаны: одно вращение заменяет произнесение десяти тысяч мантр. Все для удобства клиента.
Дальше начиналась небольшая площадь, а за ней стоял сам дацан. Беленные мелом стены. Латунные водосточные трубы. Больше всего архитектурное решение дацана напоминало сельсовет процветающего колхоза.
Над одной из дверей было написано: «Астрология – сюда». Понятия не имею, что это значило. На самой двери кнопкой был прикреплен выцветший постер с лицом Далай-ламы XIV.
Какое-то время я стоял посреди площади один, а потом ко мне вышел старший по званию. Лицо у него было помятое. Ради меня ламу подняли с постели. Я еще раз рассказал ему всю свою историю. Мне действительно было холодно.
– Я не могу тебя пустить. Чини машину и уезжай.
– Можно я хотя бы посижу у вас в храме? Мне холодно. Я замерзаю.
Монах объяснял долго. Как я понял, помещение монастыря они сдали в аренду, под склад товаров, привозимых из Китая. Он просит прощения, но ходить туда запрещено.
Отводя меня обратно к воротам, молодой лама спросил: турист ли я? Я ответил, что нет. Просто очень замерзший парень.
– Приезжай недели через две.
– Вы дадите мне горячей пищи?
– Здесь будет проводиться праздник. Снимешь с себя порчу.
– Вы считаете, кто-то навел на меня порчу?
– У нас, кстати, обряды дешевле, чем в других дацанах.
Парень захлопнул за мной гулкие металлические ворота.
5
В Петербурге я видел женщину, которая в начале 1980-х была первой официальной супермоделью СССР. Ей предлагали карьеру в Европе, а она, бросив все, уехала в бурятскую тайгу изучать тантру. И появилась в следующий раз в цивилизованных краях только спустя полтора десятилетия.
Женщина говорила, что недавно в автобусе в Улан-Удэ услышала музыку, под которую когда-то выходила на подиум… посмотрела на себя и заплакала.
Теперь у нее имелись мозоли от топора, которым она рубила дрова, и двое русско-бурятских детей. Она рассказывала, что жизнь в Бурятии нелегка.
Зарплату бурятам выдавали редко. От силы два раза в год. Вооружившись винтовками, районное руководство забирало перечисленные деньги себе – сразу за несколько месяцев вперед.
Оставшееся, не выпуская винтовок из рук, раздавали подчиненным. Каждому доставались буквально копейки, но этого хватало, чтобы таежные жители объявляли общерайонные каникулы и окунались в многодневный запой.
Во время этих запоев, сбиваясь в большие отряды, буряты приходили к ее дому и порывались изнасиловать. Бежать в тайге некуда, и она досками заколачивала изнутри вход в свою избу, пыталась отсидеться. Иногда ей это удавалось.
Каждое утро она вставала, читала мантру, занималась хозяйством, после обеда медитировала, тряпочкой протирала стоявший в комнате алтарь… пыталась выжить. А потом убежала домой в Петербург. В самолете разглядывала в зеркало свое старое лицо.
Она говорила, что в Ленинграде, еще когда работала манекенщицей, она принимала кустарные, плохо очищенные драгс и чувствовала гармонию со всем миром… с деревьями, с небом… все было так, как ей и обещал Будда… но чувствовать гармонию с пьяными монгольскими кочевниками она была не в состоянии.
Хуже нет, когда ты начал на что-то надеяться, и надеялся до конца, а твое «что-то» оказалось недостойно надежды.
6
Последние несколько часов мы ехали вдоль Байкала. Священное море… зарождающийся океан… место жизни главных богов Сибири… воображение озеро все равно не поражало. Видывал я водоемы и поинтереснее.
По обочинам дороги на корточках сидели продавцы. Чем ближе к Иркутску – тем больше продавцов. Брусника в меде, вяленый омуль, кедровое масло, сборы таежных трав в туесках…
Один коммерсант продавал коврик с вытканным портретом папы Иоанна-Павла II. Надпись на коврике гласила, что изображенный носит титул «Папа-лама».
Продавцы выполняли очень важную функцию. Как биотуалеты или пункты скорой медицинской помощи. Ехать по трассе… быть оторванным от привычного ритма жизни… и НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НИЧЕГО НЕ ПОКУПАТЬ… современный горожанин способен на такое не больше, чем героиновый джанки способен жить без своего расфасованного на граммы смысла жизни.
Геннадий объяснял мне:
– Омуля купи и холодного и горячего копчения. Горячего съешь сразу, пока не остыл, а холодного повесишь дома, чтобы жир стек и – с пивом. Только обязательно купи! Это, типа, традиция.
Иногда мы останавливались, и он тыкал пальцем в рыбьи тушки. Омуль был похож на балтийскую селедку. По крайней мере, выражение лица у этой рыбы – такое же бессмысленное.
У меня денег хоть что-нибудь купить уже не оставалось. Поэтому я просто рассматривал продавцов. Думал о том, как эти бурятские парни просыпаются по утрам, жуют траву, вместо чистки зубов, и выходят делать бизнес. Раскладывают на стертой автомобильной покрышке свое пиво, ягоды и копченых омулей.
Пока покупателей нет, парень машет рукой: отгоняет таежный гнус. Двадцать восемь тысяч взмахов, и становится ясно, что покупателей сегодня опять не будет. Пиво и омуль отправляются в холодильник, а продавец идет спать.
В паузах между коммерческой деятельностью, он находит себе жену, вставляет искусственные зубы, наблюдает за тем, как горит и опять вырастает на пепелище тайга… языком изнутри рта трогает свои зубные протезы.
Его жена, похожая на серое от времени сельскохозяйственное орудие, не торопясь рожает парню детей. Спят они, никогда не целуясь. Пройдет немного времени, и бутылка пива, вместе с окончательно ссохшимся омулем, переходит к детям парня, как фамильный бизнес.
Я в Петербурге… а знакомые редактора в Москве… мы живем приблизительно так же. Только нам постоянно кажется, будто в бутылке, которую мы продаем, запечатан джинн.
…
Потом выше деревьев показались крыши городских домов, а еще дальше – зеленая река Ангара.
Мы въезжали в Иркутск.
Транссибирский экспресс: Иркутск – Новосибирск (Время в пути: 46 часов)
1
Лето уже кончилось, а дожди еще не начались. Такое время. Как раз чтобы съездить погулять. В тот день он решил, что пусть все произойдет именно сегодня, и поехал гулять в Павловск. С девушкой, которой предстояло стать его женой. На Витебском вокзале платформу накрывал громадный, размером с футбольное поле, железный козырек. На нем было множество заклепок. В американских киношках 1930-х годов так показывают возвращение героя с войны. Он идет по пустому перрону, навстречу бежит девушка, цоканье ее каблучков далеко разносится по вокзалу, и все плачут от умиления. В электричке напротив них сидели двое глухонемых. Разговаривать при них звуками казалось нарушением норм приличия. Стекла были грязные, поцарапанные. Глядя сквозь них на Петербург, хотелось, чтобы он поскорее кончился.
В Павловске на перроне стояли девушки. Разумеется, они были вульгарны… все – со стрижеными челочками. От петербургских аналогов красоток отделяли световые века.
Это был такой тихий, неторопливый городок, что даже на автобусные остановки люди выходили, лишь чтобы поболтать о погоде. Павловские бабушки, как одна, носили перчатки и говорили не «Спасибо», а «Благодарю вас!». У местных мужчин были острые кадыки на прокуренных шеях. Мужчины не понимали, зачем из Петербурга к ним приезжают городские пижоны.
Почему поговорить нужно было именно в Павловске, он не помнил. Может быть, дело в том, насколько красиво здесь осенью.
Они перешли асфальтированную дорогу, заплатили за билет и шагнули на территорию фамильного поместья курносого императора Павла I Петровича.
Было пусто и грустно. Возможно, в тот день они были единственными посетителями русского Версаля. Небо было громадным. Можно, я не стану описывать дальше?
2
Вчера с утра он ходил в дорогой винный магазин на Петроградской стороне, смотрел, сколько может стоить шампанское. Бутылки, как новорожденные поросята, рядами лежали на полках. Они были старые и дорогие. Чтобы никто в этом не усомнился, бутылки были покрыты пылью. Возможно, их покрывали пылью в специальных мастерских.
Денег, чтобы купить вино в подобном магазине, у него не было. Пришлось сходить в «Букинист» на Литейном и продать несколько старых книг, принадлежавших когда-то его отцу.
На совершеннолетие отец подарил ему библиотеку, которую собирал всю жизнь. Теперь, когда нужны были деньги, молодой человек просто кидал в пакет несколько томиков и отправлялся в «Букинист».
Книжный приемщик был жлобом. Купюры он отсчитывал так, словно делился заначкой, предназначенной для покупки необходимого ему героина. Молодой человек купил шампанское, два пластиковых стаканчика и шведскую шоколадку. Позвонил ей, предложил погулять в Павловске.
Неподалеку от входа в парк старушка продавала орехи. В мешочках их лежало больше двух дюжин видов. На одном было написано: «СОЛЕНЫЕ. Белок не кормить!»
Белки появились почти сразу. У них были серые, уже зимние хвосты. Он все равно попробовал бросить им соленых орехов. Белки осадили его презрительными взглядами.
Аллеи были видны до самого конца – на километры вперед. Ветра не чувствовалось, но листья все равно подрагивали, словно пальцы психопата. Кое-где виднелись присосавшиеся к березовым стволам… как это называется?.. наросты?.. древесные грибы?.. выглядели они как гномы, насилующие Клаудию Шиффер.
Какое-то время он молчал и хмурился. Потом забыл, что хмурится, стал улыбаться, в парке ногами зарываться в груды мертвых листьев, поднимать их с земли, бросать в девушку.
Листья были цвета только что отрезанного сыра. Редкие зеленые смотрелись на фоне желтых как болезнь. Один раз он поднял с земли совсем крошечный листок и подумал, что, наверное, это листик-детеныш.
Потом они обогнули пруд. Вышли на огражденный балкон, висящий над текущей по парку рекой. Внизу начинался XVIII век.
Там стояла желтая, с белыми колоннами беседка… придет ли кому-нибудь в голову беседовать в подобном строении? Еще из земли торчали каменные вазы на постаментах. Семь тысяч раз подряд слева за вазами заходило солнце и начиналась ночь. Возможно, вазам было страшно одним, ночью, в пустом и холодном парке.
Было не просто тихо, а так тихо, как бывает лишь в Павловске той осенью, когда ты знаешь, что скоро окажешься женат и, кроме этого, не осталось ничего во всем мире.
Она тоже чувствовала эту тишину… и еще тихий смог над текущей внизу речкой.
Спустя секунду из-за поворота тропинки к реке вырулила толпа тинейджеров в широченных, висящих на бедрах штанах. Из их магнитофона, распугивая белок с серыми хвостами и сшибая листья с кленов, ревел голос Дейва Гэана, советовавшего Enjoy the Silence.
Девушка тоже понимала по-английски. Улыбнулись они одновременно.
Он протянул ей руку, помог спуститься по грязному склону, из которого торчали камни и сгнившие корни деревьев. На границе парка и спуска к реке, там, где начинались голые и ровные склоны холмов – слишком голые, слишком ровные, скорее всего искусственные, – они отыскали корявое, изгибающееся во всех возможных направлениях дерево. Возможно, дуб. Одна из ветвей отходила от ствола низко, у самой земли, параллельно склону. На нее, как на скамейку, они и сели.
Он достал из рюкзака шампанское. Протянул ей стаканчик. Пальцы, которыми она его держала, заканчивались красивыми, длинными ногтями.
Когда они допили шампанское, он отбросил пустую бутылку в траву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25