Смотря на вас, нельзя не почувствовать страдания к подобному себе человеку. На вашем лице ясно отражается отпечаток не смею сказать преступления, но какого-либо величайшего несчастья.
- Это вы немножко угадываете, - вздохнул управляющий. - Но должен вам объяснить, что в моем несчастье или, даже можно сказать, преступлении советы добрых людей бессильны. С моим несчастьем разъединит меня только могила! Извините, но больше ничего сказать вам не могу.
- Послушайте, Григорий Григорьевич, - сказал опять сыщик, - я теперь ясно вижу, что вы благородный и добрый человек и никто меня в этом не разуверит.
- Это правда, что я добрый и благородный человек по чувству своему, а не по действию. Я должен в настоящую минуту именовать себя не тем и не другим, а должен называться каторжником. - Он вдруг схватил сыщика за руку и, поцеловав его в щеку, сказал: - Давайте лучше пить, а не говорить о горе. Я знаю одну песню: "Всего горя не проплачешь, всего не протужишь, выпьешь чарку - и забудешь всю тоску-кручину". Авось милосердие Божие сохранит семейство мое от несчастья, а о себе говорить не буду.
Они взяли стаканы с пуншем, чокнулись и выпили их залпом.
Сыщик велел музыкантам сыграть песню: "Волга-реченька глубока" и начал ее потихоньку подпевать, всматриваясь между тем в сконфузившегося управляющего, у которого на глазах появились слезы. Он сказал:
- Эта песня напоминает мне о родине, поэтому я плачу.
Выпив еще стакан пунша, он предложил сыщику пройтись по роще. По дороге он говорил, что ему хочется побывать в Петербурге, но он не смеет рассчитывать на это, потому что ожидает писем от своего господина, в которых, верно, будет много поручений по тяжебным делам.
На необдуманно высказанные управляющим слова сыщик не отвечал, но, дойдя до конца рощи и посмотрев на часы, сказал:
- Григорий Григорьевич, не отправиться ли нам с вами домой? Времени довольно много - скоро восемь часов.
- Я согласен.
Доехав до Сухаревой башни, они расстались, давши друг другу слово увидеться через день.
Рано утром сыщик вызвал в трактир коридорного служителя с того самого подворья, где остановился управляющий, и заговорил с ним о каком-то приезжем купце. Потом между делом сказал:
- У вас в 9-м номере остановился управляющий. Я с ним познакомился и не могу понять, что за несчастье у него. Он, не объясняя, постоянно плачет. Начинаю думать: не обманул ли он в чем своего барина и теперь не знает, как себя оправдать?
- Помилуйте, о нем этого думать нельзя. Он такой тихий и смирный четвертую неделю у нас живет, и мы от него худого ничего не видели. Один только порок за ним и есть, что он приходит домой всякий день пьяненький. Но зато какой он богомольный: по часу и более молится со слезами Богу и всегда на молитве вспоминает жену и детей. Паспорт у него чистый; деньги, должно быть, при себе имеет порядочные, потому что всякий день обедает и ужинает в трактире и ездит всегда на извозчиках по каким-то своим делам к Сухаревой башне и за Москву-реку.
Расставшись с коридорным, сыщик тотчас написал счет, как бы за прошлый год, на имя управляющего от какого-то ему известного купца того самого города, где управляющему был выдан паспорт. Счет был на суконный товар, взятый им в лавке, на сумму 150 рублей. После этого сыщик послал с этим счетом одного знакомого ему торговца потребовать от управляющего по платежу деньги. На вопрос управляющего: откуда этот счет? - следовало сказать, что он прислан его братом из С., а на вопрос: как он его отыскал? - надо было объяснить, что о его жительстве узнал он случайно от своего приезжего знакомого, остановившегося с ним на одном подворье.
Рассмотрев счета, управляющий, переменившись в лице, задумался, после чего, поводив пальцем по своему лбу, отпер небольшой, окованный жестью сундучок, вынул из него пачку ассигнаций, из которой отсчитал 150 рублей, и подал их торговцу со словами:
- Я про этот счет забыл, и потому, когда будете писать вашему брату, попросите у него от моего имени извинение.
Как только торговец вышел из номера, управляющий, ударив себя по лбу рукою, произнес вслух: "Я, верно, открыт! Нужно спасаться, медлить не следует". Он стал поспешно укладывать чемодан и, вероятно, тотчас бы уехал, но не успел, потому что через пять минут в его номере уже находились: частный пристав, надзиратель и добросовестный свидетель. Управляющий до того растерялся, что на вопрос частного пристава: кто он такой? - он ответил: беглый каторжник.
В шкатулке у него оказалось 16 тысяч рублей серебром и десять паспортов, заготовленных на будущее время.
Когда его привезли к начальнику, он упал на колени и объявил, что он казначей из города С., похититель казенных денег. Вот его показание.
- Я был казначеем около 20 лет и всегда имел доход от казенных денег, выдавая их небольшими суммами под 6 процентов в месяц известным в нашем городе торговцам. Тут пришло известие о приезде губернатора с ревизией дел и казенных сумм. Я не знал, что делать, потому что в наличности у меня в то время не было 3500 рублей. Своих денег я не имел, занять было не у кого, а должники мои отказали мне в уплате долга до сроков. Зная о законной ответственности, я решился на похищение остальных имевшихся у меня на хранении денег - 18 тысяч рублей серебром. Написал для себя 10 паспортов на имя одного известного мне, недавно умершего, господского человека, Григория Григорьева. Я взял деньги и рано поутру отправился в лодке по течению реки Волги в одно из ближайших селений. Там я нанял пару лошадей и отправился в город Б. Оттуда я поехал на почтовых в город А., где пробыл всего несколько часов. Потом с одним проезжающим отправился в Москву.
Жене своей я оставил тысячу рублей и письмо, в котором все объяснил, просил ее простить меня за мой поступок и не стараться узнавать о моем существовании.
Живя в Москве, я познакомился нечаянно в трактире с одним отставным унтер-офицером, живущим на Пятницкой. Хотел переехать к нему на кварти ру, чтобы завести через его шурина, торгующего в овощной лавке, торговлю хлебом. Но постоянно убивающее меня горе и тоска почему-то не допускали привести мои намерения в исполнение.
Чтобы узнать, что делалось в мое отсутствие дома, я написал своему родному брату, зная его горячее братское расположение и любовь, письмо, в котором умолял его никому не открывать мое местопребывание.
Брат сообщил: все считают, что я утонул в Волге, потому что оставленную мной лодку нашли за 15 верст от города, плывшую по воде. Дом и имущество мое описаны и назначены с аукционного торга в продажу. О похищенных деньгах производится следствие, и никто из начальствующих лиц не считает меня похитителем, зная, что я честный человек. Решили, что деньги я выдал кому-либо взаймы, а при известии о приезде губернатора, не находя возможности возвратить их, решился на самоубийство. Брат просил меня возвратиться в город и надеяться на милосердие начальства.
В настоящее время не могу понять, каким образом меня заподозрили. Здесь я никому не известен, а на измену брата я ни в коем случае не смею думать, зная его любовь. Полагаю, что я открыт неизвестным мне чиновником, с которым я недавно познакомился.
Управляющий просил о скорейшей отсылке его в город, объясняя, что он желает в последний раз увидеть свое семейство и получить за свое преступление законное наказание.
Через день его отправили в город С.
Часть десятая
Рассказ 31
В одну из московских церковных богаделен поместили на жительство странницу, купеческую жену, вдову, с паспортом, выданным ей из города Т. Женщина эта была лет 37, высокого роста, со смуглым худощавым лицом. Одета в длинную шубейку и ситцевое темное платье. На голове повязан черный шелковый платок, спускающийся на глаза, а сверх него - черная кашемировая шаль.
Через год она верхнюю одежду заменила черной китайчатой шубейкой и холодником.
Ведя строгую жизнь, она каждодневно ходила к заутрене, к обедне и к вечерне, подсобляла трапезнику убирать в церкви, в зимнее время носила дрова и топила печи, в постные дни ела только один раз в сутки черный хлеб с квасом. Все другие богаделенки ее очень любили, потому что она ни с кем не ссорилась и постоянно угощала их чаем.
Многие богатые прихожанки за услужливость и за то, что она постоянно снимала и подавала им салопы, в день именин подносила с поздравлением просфоры и подставляла во время всенощного служения престарелым женщинам стулья, - щедро награждали деньгами.
В каждое воскресенье, после ранней обедни она ходила в Миюсы навещать какую-то отысканную ею родственницу.
Один из прихожан, богатый человек, купец, в какой-то годовой праздник, отправившись для раздачи подаяний в острог, встретил там эту богаделенку, разговаривавшую через решетку с каким-то арестантом.
На его вопрос: что она тут делает? - она отвечала, что из собираемого ею подаяния раздает арестантам деньги. Когда узнали об этом великодушном поступке, она сделалась общей любимицей прихожан.
Оставим покуда эту любимую всеми богаделенку в богадельне, а сами поговорим о другом.
В Т. губернии, в 20 верстах от города К., на проселочной дороге под мостом был найден удавленным К-ий купец О.
Купец этот со своим братом разъезжал по городам и деревням, скупая холст и тряпье. В декабре он отправился в город В. и взял с собой 15 тысяч рублей ассигнациями. Уезжая, приказал брату по получении от него в назначенное число письма выслать 2 тысячи аршин холста.
Брат не получил в назначенное число письма и написал брату, купцу О., послание с просьбой сообщить о причине его неуведомления. Ответа не было. На все последующие запросы - тоже.
Он решил, что брат его болен, и сам отправился в город В. Приехав на известное ему подворье, он спросил у знакомого хозяина: был ли брат и получены ли присланные от него письма?
- Письма ваши я получил, - сказал хозяин, - и полагал, что брат ваш скоро будет, но он и до сего времени не приезжал.
"Что бы за причина была, - подумал он, - что брат не уведомил меня, где он находится? Это что-нибудь, да не так". Потому на другой день, отправившись в обратный путь, он решил заехать в ту самую деревню, из которой поехал с братом на своих лошадях ямщик, хорошо знающий все их семейство, потому что деревня эта находилась от города К. в двух верстах. Там же проживала и любовница брата, крестьянская девка по имени Авдотья.
Войдя в избу ямщика, он увидал его жену, расчесывавшую волосы черепаховым гребнем, принадлежавшим его брату. Предчувствуя несчастье, он попросил поставить для него самовар, сказав, что очень озяб в дороге, но более для того, собственно, чтобы что-нибудь разузнать.
Жена ямщика, причесав голову и положа гребень на полку, поставила самовар. Тогда он спросил у жены ямщика: давно ли уехал ее муж и куда?
- Он сказал в К-гу. Поехал-то с подругой вашего брата, Дунькой, отвечала женщина с каким-то неудовольствием.
- Что же у Авдотьи-то явились за дела такие, что она поехала в К-гу? спросил купеческий брат.
- А лукавый ее знает! Девка эта так избаловалась, что никуда не годится. Мы не надивимся, как это не стыдно вашему брату возжаться с такой хабалкой. Добро бы была молодая или красавица, а то так себе: с версту ростом, красы-то в ней никакой. А как пьянствовать-то стала! Пуще мужика! И что с ней за полгода сделалось, мы не надивимся.
- Да брат-то мой заезжал к ней, когда поехал с твоим мужем в В-ж?
- Как же, он ночевал у нее, и она ездила его провожать до Воронкова. Да ведь муж-то мой с ним не ездил. Ваш брат поехал с каким-то своим знакомым купцом, с которым, вишь, встретился на дороге.
Напившись чаю кое-как, он тотчас отправился к становому, предчувствуя, что брата его нет в живых, в чем впоследствии удостоверился.
Становой, приехав в деревню, собрал понятых и, войдя в избу ямщика, начал делать обыск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29