— Эй, Михал, о чем задумался? — окликнул собеседника Август, заметив наконец, что его не слушают.
— О панне Магдалене, — объявил рыжий отрок, потупясь.
— Что, послушник, приглянулась она тебе? А? — развеселился Август. — Да ты не робей, не так уж велика птица, чтоб этого стыдиться.
«Глупец», — подумала Мадленка оскорбленно.
А вслух сказала:
— Мне бы одним глазочком на нее поглядеть. Разве этого нельзя?
— Можно, наверное, — согласился князь Август, — только она не оправилась еще, сам видишь. Но я тебя к ней свожу, с ней мать моя сидит и еще другие дамы. Понравилась, значит, да?
Услышав, что мать Августа пребывает при самозванке, Мадленка ощутила, как подозрения ее вспыхнули с новой силой. С чего бы это со стороны княгини Гизелы такое внимание, а? Да и сам князь Август — так ли уж он прост, как кажется?
— Ей еще повезло, — продолжал меж тем Август, беззаботно щурясь куда-то в угол, — она хоть разум свой в целости сохранила, когда при ней спутников ее убивали. — Мадленка крепко сжала зубы, но ничего не сказала. — Бог миловал, можно сказать, а то тут, при дворе, живет одна помешанная — Эдитой Безумной зовется. Ты еще ее увидишь, она иногда выходит погулять на рассвете, когда никого нет. Очень она солдат боится и вообще всякого, кто в доспехах ходит. Сам епископ Флориан бился с ней, бился, да не смог бедную в разум привести, а жаль: такая хорошая была девушка, и красивая, и добрая, и все при ней. А теперь — тень одна. Все в воле божией, Михал, только в ней одной.
— А что с ней сталось? — спросила Мадленка с жалостью в голосе. — Отчего же она… помешалась? — последнее слово она произнесла совсем тихо, словно боялась, что оно может повредить ей самой, сорвавшись с ее губ.
Август нахмурился. Когда он хмурился, две морщинки пролегали на переносице и юноша казался совсем взрослым.
— Это одна из причин, почему я рад, что убил того крестоносца, — нехотя сказал он. — Ты слышал о том, что произошло с Белым замком? — Мадленка несмело кивнула; еще бы, ведь об этом ей рассказал сам Боэмунд фон Мейссен, только тогда она не обра-
тила на его слова никакого внимания. — Они взяли его и никого не пощадили, ни одного человека. Одной Эдите удалось спрятаться, и ее не нашли, но от того, что ей довелось увидеть — а на ее глазах резали родных, детей, старых слуг, — разум ее помутился. С тех пор она и стала такая. Мадленка перекрестилась.
— Сохрани господи.
— Это ты верно сказал, — подтвердил князь Август.
Мадленка подумала, что к сказанному больше нечего добавить, но один вопрос жег ей губы, и она, не удержавшись, выпалила:
— И все это сотворил тот, с солнцем на знамени? — Он, — устало подтвердил юноша, — он самый.
Теперь-то он точно в аду, где ему самое место.
Мадленка вовсе не была в этом уверена, однако же задала следующий вопрос:
— А зачем он это сделал? Зачем взял замок и истребил всех его жителей?
— Не знаю, — проворчал Август, поднимаясь с места. — Довольно и того, что этот замок мешал крестоносцам. Вот они и разрушили его. Много ли нужно бешеной собаке, чтобы лишний раз взбеситься? Кстати, завтра мы отправляемся на поиски тел. Епископ настоял. Панна Соболевская поведет нас туда, где убили настоятельницу, а мы с тобой — туда, где валяются наши рыцари. Скажешь Дезидерию, чтобы он определил тебе хорошего коня. В седле-то держаться умеешь?
— Я? — обиделась Мадленка. — Да я кого хочешь на лошади обскачу!
— И слава богу. Сразу видно, в своем монастыре ты не только молитвы читал!
Князь Август удалился, а Мадленка осталась сидеть за столом. Неожиданно она схватила кубок, припала к нему и, допив вино, вытерла рот рукавом.
Так-так. Держись, самозванка! Ну, явишься ты на место, а тел-то там больше нету. Все под курганом лежат, честь по чести. Мадленка прищелкнула пальцами и рассмеялась. И что ты будешь делать, дерзкая рожа, похитительница чужого имени? Что? Что?
Не-ет, такое зрелище нельзя пропустить. И тут на чело Мадленки набежал туман.
Синеглазый! Вот уж не везет так не везет. Ведь когда они заявятся туда, никакого рыцаря с выклеванными глазами там не окажется, потому как Мадленка сама помогла ему убраться восвояси. Лже-Михал даже поежился.
А! Она скажет, что не все крестоносцы были убиты. Скажем, двум кнехтам удалось бежать. Потом им стало стыдно, они вернулись и забрали тело своего командира, и не только тело, но и знамя впридачу. Негоже терять знамя на поле битвы, это всякий знает. Вот так, и попробуйте уличить во лжи Михала Краковского, что из монастыря святого Евстахия.
Надвигался вечер. Три фигуры в засыпающем замке склонились над потухающими угольями.
Шипящий старческий голос выводил:
— Живой придет из страны мертвых… Живой уйдет к живому мертвецу — но не отступится. Вижу опасность, великую опасность… Горе нам, горе! Неуязвим наш враг, не страшны ему ни вода, ни меч, ни веревка, ни козни человеческие. От всех ушел, к себе на похороны пришел. Горе нам, горе!
— Он умрет? — прошелестел второй голос. Настойчивый, тихий, западающий в душу.
— Ничего не вижу… Ничего не слышу. А! Вот! Берегись тех, кто тебе ближе всего! Берегись тех, за кого и душу не жаль положить! Предательство вижу. Двое сплотятся против нас: живой мертвец и мертвый живой.
— Вздор, — твердо сказал третий голос. И еще раз повторил: — Вздор.
— Будь осторожен… Вот они, вот они! Я вижу их. Они смеются, взгляни… Они смеются над нами! Я слышу смех победивших богов.
Глава четырнадцатая,
в которой все идет наперекосяк
На следующее утро Дезидерий ни свет ни заря поднял Мадленку, с трудом отыскавшую себе место для ночлега в какой-то каморке с хламом. В замках того времени размещалось одновременно столько народу, что места на всех постоянно не хватало, и в некоторых средневековых рассказах можно прочесть, как люди запросто укладывались спать по три-четыре человека в одну кровать, не видя в этом ничего зазорного. По вполне понятным причинам Мадленка, однако же, предпочитала оставаться одна и устроила себе вполне приличное ложе из груды старого тряпья. Спала она не раздеваясь, а меч на всякий случай держала поблизости, чтобы он был под рукой.
Ночью, впрочем, ничего особенного не произошло; возможно, что где-то в других местах покушались на чужую жизнь, разбойничали и злоумышляли, однако здесь Мадленка, похоже, никого не интересовала, что ее порядком обрадовало. Утром она едва успела перекусить, когда князь Доминик приказал садиться в седло. Лошадь у Мадленки оказалась вполне сносная — гнедая, спокойная нравом и уже порядочно отмахавшая на своем веку.
Весь отряд, отправлявшийся на поиски тел матери Евлалии и убитых крестоносцев, насчитывал около двадцати человек, не считая слуг. Все были вооружены — не потому, что напрашивались на стычку, а потому, что в описываемое время каждый старался своими силами обеспечить собственную безопасность.
Возглавляли отряд князь Доминик и его человек по имени Петр из Познани. Это был суровый, замкнутый мужчина уже не первой молодости с черными волосами, серебрящимися у висков, и плохо зарубцевавшимся шрамом наискось через всю левую щеку, полученным в какой-то из многочисленных битв. Среди шляхтичей он слыл одним из самых искусных воинов и, судя по бытовавшим о нем рассказам, вполне заслужил свою репутацию. Твердая рука и золотое сердце — так определил его всезнающий Дезидерий; господину своему, князю Доминику, он был предан безгранично. Говорил Петр резко и отрывисто и, видимо, принадлежал к тем людям, которые не любят повторять свои слова дважды.
Князь захватил с собой священника, отца Домбровского, довольно робкого человека, плохо державшегося в седле, а слугам приказал заготовить повозки на тот случай, если тела придется перевозить в княжеский замок. Лже-Мадленка Соболевская ехала на белой лошади рядом с князем и уверенно показывала дорогу. Лже-Михал Краковский старался не отставать от князя Августа, ибо было решено, что сначала займутся поисками матери-настоятельницы, а уже потом позаботятся о павших рыцарях.
Очевидно, Августу было не по себе от роли, которую его заставили играть, или же вчера ему досталось от князя больше, чем он согласен был вынести; по крайней мере, весь путь он держался вызывающе и даже мурлыкал себе под нос легкомысленные песенки.
Впереди показался знакомый крест, обозначающий перекресток; Мадленка привстала в стременах, и сердце ее учащенно забилось. Неподалеку от креста валялись двое давешних бродяг, только теперь они были раздеты догола, и солнце бросало свой безжалостный свет на их бледные и грязные тела. Отряд проехал мимо, не останавливаясь, только ксендз Домб-ровский перекрестился и пробормотал себе что-то под нос, но что — никто не разобрал. Один поворот, другой — теперь они ехали совершенно незнакомой дорогой, и Мадленка терялась в догадках, что бы это могло значить. Время от времени до нее доносился плачущий голос самозванки:
— И они привязали его к дереву и стали стрелять по нему из своих окаянных луков, а он все пытался вырваться, но первая стрела попала ему в сердце, и он…
Мадленке хотелось выть в голос. Глумление над памятью брата оказалось выше ее сил. Она мечтала оглохнуть, чтобы не слышать этот лицемерный голос, и ослепнуть, чтобы не видеть полных сочувствия взглядов, обращенных на похитительницу ее имени. То она призывала все кары небесные на захватчицу, то представляла себе, как та умрет, пораженная неведомой и ужасной болезнью.
Мадленка сделалась сосудом ненависти, и успокаивало ее только одно — то, что презренная не восторжествует. Мадленка представляла себе замешательство соперницы при виде кургана, креста и цветов, которых там не должно быть. И тогда она, истинная Магдалена Мария Соболевская, выйдет вперед и скажет: она — это я. Не верьте ей, она лгала вам, — и в доказательство представит закопанное платье, она ведь отлично помнит, где его спрятала.
Мадленка устала от неопределенности, она жаждала, чтобы ее подозрения наконец подтвердились или, наоборот, были опровергнуты. Будь убийцей хоть Август, хоть сам князь Доминик, в присутствии стольких людей и ксендза он ничего не посмеет ей сделать. Мадленка отвлеклась от своих мыслей и поглядела вокруг себя. Да, так оно и есть: они въехали в тот самый лес.
Мадленка так и впилась глазами в лицо Августа. Он или не он? Ни один убийца не любит возвращаться на место своего преступления. Но на подвижной физиономии Августа застыла неприкрытая гримаса скуки. Он уже не напевал себе под нос, и Мадленка показалось, что он чем-то озабочен. Она даже вздрогнула, когда он обратился к ней.
— Слушай, Михал, ты бы не мог оказать мне услугу? Покажешь им место, где я напал на крестоносцев, а то мне тошно становится от мысли, что я должен снова туда ехать.
— Я плохо знаю здешние дороги, — отвечала Мадленка, косясь на него исподлобья.
Август безнадежно махнул рукой.
— Ладно. Считай, что я ни о чем тебя не просил.
Мадленка не выдержала.
— Да чего ты боишься? Все честные люди гордятся тобой, да, гордятся! Разве тот рыцарь не заслуживал смерти за то, что он сотворил? Поверь мне, ты совершил благое дело, что бы там ни говорили епископ и остальные.
На современном языке такое поведение именуется провокацией, тогда же оно, наверное, считалось бы обычной хитростью, чтобы заставить собеседника разговориться. Уловка подействовала: Август заметно смягчился.
— Я ничего не боюсь, — отозвался он, — и, во всяком случае, не жалею, что бог уготовил этому мерзавцу пасть от моей руки. Плохо то, что наши верят, будто я сделал это из-за денег, а мне они не нужны. Я даже предложил отпустить того рыцаря, раз выкуп все равно оказался у нас. Дядя Доминик, похоже, не против, но епископ колеблется. Дело в том, что этот крестоносец тоже участвовал в штурме Белого замка, а там погибли родичи епископа, которые просто были в гостях у хозяев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51