Туда-то он первым делом и помчался. Он приземлился в Хитроу не раньше восьми сорока. Откуда, как он говорит, сразу же отправился к ее дому. Учитывая время, затраченное на всякие формальности в аэропорте, прохождение таможни и интенсивность дорожного движения в субботний вечер, от Хитроу до Килбурна можно было добраться за час, ну, полтора. Словом, он прибыл туда в десять вечера. Ну, пусть чуть позже. Пусть в десять тридцать. В это время я сидела в своем авто, отогревая руки, заледеневшие в холодной комнате Кэролайн. И, когда я там сидела, то заметила фигуру высокого мужчины в длинном пальто с поясом, вошедшего в ворота и направившегося к дверям ее дома. Ни звонить, ни взламывать замок ему не требовалось. У него был свой ключ.
Естественно. Как еще они могли забирать ее почту в предыдущие восемь месяцев?
А ведь за полчаса до этого я своими глазами видела в ее комнате пустой обшарпанный стол с вазочкой, сначала в свете голой лампочки, а потом— в свете карманного фонаря, когда методично осматривала все напоследок. Причем вазочка была столь миниатюрна, что не заметить под ней записку было бы просто невозможно. Тут я задумалась о смысле ее предсмертной записки, этой печальной маленькой литании, составленной из обыденных слов. В мое сознание вновь пробился шум бегущей внизу реки, я будто очнулась и внутренним слухом расслышала последнюю молитву самоубийцы, предваряющую последнее гибельное движение. Святая Мария, Матерь Божия, прости меня, ибо я согрешила…
«В то время, когда вы прочтете эту записку, вы уже будете знать правду. Я виновата в том, что обманывала вас, и в тех огорчениях, которые вам причинила. Также в пустой растрате денег, которых не могу вернуть. Мне больше ничего, кажется, не остается, как только уйти. Пожалуйста, если можете, простите меня».
…Ты много нагрешила в жизни, Ханна. Но самый большой твой грех — это грех тупоумия.
«Мне больше ничего, кажется, не остается, как только уйти».
Но долг перед мисс Патрик совсем не то же самое, что те деньги, которые она задолжала Бельмонам, и стремление скрыть от приемной матери свою беременность далеко не то же самое, что сознательно скрыть истинное отцовство от отца-заказчика, который платил ей немалые деньги. А главное, решение расстаться с Францией еще не означает готовности расстаться с жизнью, хотя, при данных обстоятельствах, ты и сама, Ханна, понимаешь, что в ответ на подобные рассуждения любой коронер любого суда только хмыкнет и пожмет плечами. Предсмертная записка для него перевешивает все остальное.
Я слезла с парапета и неторопливо вернулась в машину. Кэролайн написала записку и оставила ее в летнем домике Бельмонов. Это произошло во Франции, и это значит, что они нашли записку после ее бегства. И еще до того, как Даниель решил доставить эту бумажку в Англию, они должны были оценить всю ее двусмысленность. Да нет, факты все же остаются фактами, поскольку опираются на строго научные исследования. Если верить патологоанатому, она погибла между половиной пятого и шестью часами вечера. Даниель приземлился в английском аэропорту два часа спустя. Итак, вполне можно допустить, что эта смерть явилась наказанием за попытку сопротивления мирку Бельмонов. Пусть чисто умозрительно, но можно допустить и то, что Даниелю, посланному всемогущим дядюшкой в погоню, хватило бы сил справиться с женщиной, отягощенной восьмимесячной беременностью. Но оставался вопрос, как он мог утопить Кэролайн Гамильтон в Темзе, если он в это время все еще находился на той стороне Ла-Манша? А если ее утопил не он, так кто же, к чертям собачьим? Сколько уж раз я твердил тебе, Ханна, не задавай себе вопросов, на которые не можешь ответить… Но я вновь и вновь задавала себе одни и те же вопросы и в результате кое-что начала понимать. Тем временем от Килбурна я доехала до Хитроу, просто так, чтобы сверить, как говорится, часы. Это сработало. Жаль, что уже слишком поздно, а то позвонила бы Фрэнку, дабы выразить ему личную благодарность.
Если бы не нужно было возвращать Колину машину, я, скорее всего, сразу же отправилась бы в аэропорт. До Ислингтона я добралась почти в четыре. На связке, кроме автомобильного, был и ключ от квартиры. Тихо пробравшись на кухню, я поискала, на чем бы мне оставить записку для Кэт. Не нашлось ничего, кроме нескольких рисунков Эми, которые вернее было бы назвать обычными детскими каляками-маляками, занимавшими, к счастью, лишь одну сторону листа. Ну, если это и творчество, то и более высокому искусству приходилось иногда пострадать во имя истины. Часа два или около того пошло на запись второго отчета, исполненного мелким почерком на чистой стороне одного из рисунков. Я уже почти заканчивала, когда Бенджамин решил, что самое время проснуться, и Кэт не оставалось ничего другого, как смириться с этим. Когда она спустилась, чтобы наполнить его бутылочку, то выглядела более усталой, чем я, которая ни на миг в эту ночь не сомкнула глаз. И все же, увидев меня, она осветилась приветливостью, и ее улыбчивый взгляд будто говорил: доброе утро, сестричка. Она уселась в кресло и заткнула прожорливый ротик младенца соской, а я приготовила по чашке чая. Накормив сынишку, Кэт достала блюдо с бисквитами, тарелку с шоколадными чипсами, и мы вкусили радостей ночной жизни, пусть и обремененной заботами о детях.
Большую часть своего детства я потратила на попытки сравняться с Кэт, хотя и разницы между нами было всего лишь восемнадцать месяцев. Но что-то во мне противилось тому, что она успела проскочить первой. Повзрослев, я, конечно, смирилась с этим, но подспудно меня долго еще угнетала мысль, что она успела побывать в большем количестве мест, совершить больше поступков и переспать с большим количеством мужчин, и сколько бы я ни пыталась ее нагнать, она все равно всегда будет впереди. Три недели назад я уже выслушала все, что она имела сказать о самоубийстве беременных, и пережевывать это во второй раз у меня не было никакого желания. Поэтому, решила я, если начать с конца предыдущего разговора, то можно спасти массу времени и нервов.
— Я тут побывала в Финсбери-Парк и повидалась с тем танцором, с которым она довольно долго работала. Он, как выяснилось, и сделал ей ребеночка. Потом я съездила на реку, туда, где она совершила самоубийство. А теперь снова лечу во Францию.
С минуту она пристально смотрела на меня, потом сказала:
— Можешь мне ничего не говорить, я ведь ни о чем не спрашиваю.
Я кивнула, затем через стол протянула ей свернутый рисунок Эми.
— Перед тем как бросить в ящик с грязным бельем, можешь прочитать, если, конечно, у тебя найдется свободная минутка.
— Что это? Очередной детективчик? Я покачала головой.
— Тут и на два детективчика хватит. Просто состояние дел на текущий момент. Отчет, не имеющий, увы, пока продолжения и тем более счастливого конца.
— Это то, почему ты отбываешь во Францию?
— Ну, что-то вроде этого. Она улыбнулась.
— Что случилось? Ты там влюбилась в скверного парнишку?
Вчера подобное высказывание взбесило бы меня. Но сегодня нет, ибо сегодня у меня появились кое-какие соображения. Теперь скверный парнишка вызывал у меня желание не столько переспать с ним, сколько задать ему кое-какие вопросы. В чем-то она права, конечно. Что-то меня влекло к нему. Его безупречный вкус, умение держаться, адреналин, взрывающий мою кровь при одном его появлении, и все в этом духе… Короче, лед тронулся. Самодостаточная Ханна Вульф пробуждается от зимней спячки и начинает принюхиваться. Она чует добычу, которую не намерена упустить. И чует мужчину.
— Не знаю, — ответила я после довольно продолжительной паузы. — Плох он или хорош, это я постараюсь выяснить на месте.
Кэт кивнула и перекинула Бенджамина на другую руку. С минуту она нежно смотрела на своего малыша и лишь потом наконец вспомнила о моем присутствии.
— Знаешь, первые шесть месяцев после рождения Эми я провела как в дурном сне, мне казалось, что жизнь кончена, потому что мой мир навеки теперь ограничен детской и кухней. Я жила взаперти. Хотя никто не запирал дверей моего дома и я могла выйти на улицу в любое время. Ужас в том, что я сама не выходила. Смотрела в окошко, и больше ничего. А что там, в окошке, увидишь? Все одно и то же. Какие-то люди, которые идут по своим делам и постепенно исчезают из виду. Однажды, я помню, это была ты. Вышла от меня и постепенно исчезла из виду. — Она рассмеялась. — К чему же мы в этой жизни стремимся, а? Именно в тот раз, насколько я помню, у меня даже не нашлось времени нормально поговорить с тобой. Хорошо, семья, хлопоты, вроде бы все и понятно. А потом видишь, что близкие отдаляются и постепенно исчезают из поля зрения. Все прекрасно, у тебя муж, прелестные детишки, но в какой-то момент вдруг понимаешь, что жизнь не может ограничиться только этим. Знаю, что задерживаю тебя своей болтовней, но на меня что-то нашло… И все же я буду рада, если в твоей жизни произойдет нечто подобное. Женское предназначение, как ни говори…
Я подумала о мокрых пеленках, обо всех этих бутылочках, сосках и присыпках и о массе других вещей, с которыми едва ли может совладать частный детектив, постоянно — если не всегда — пребывающий в поисках преступников. Но говорить этого я, конечно, не стала. Какой смысл? Все равно образ кормящего грудью сыщика не так сильно удивил бы ее, как удивил вдруг меня, стоило мне вообразить эту умилительную картинку. В довершение разговора она вытащила из кармана своего халата носовой платок и сунула мне его под нос. Платок пах младенцем. Я поморщилась.
— Знаешь, всю ночь без сна…— пробормотала я, будто извиняясь.
— Ничего, — ответила сестра, прекрасно понимая мое состояние. — Пока у тебя нет детей, ты об этом не думаешь. Но когда они появятся, весь твой дом пропахнет ими.
— Кэт, ты же прекрасно знаешь, что я не собираюсь заводить детей. Ведь и не каждой женщине это дано.
— Понятно, — нежно проворковала она. — Но мне кажется, что если бы у тебя была такая возможность, ты тотчас родила бы.
Да нет, конечно, она права, но разговор был явно не ко времени, и она это почувствовала. Кухонные часы показывали без четверти шесть. Я встала.
— Мне пора.
Кэт кивнула. Видно было, что она обиделась.
— Помчалась за своими преступниками? А мне обязательно читать твою писанину или можно сразу швырнуть ее в корзину с грязным бельем?
— Перестань, Кэт, успокойся. Хочешь читай, хочешь нет, но только потом вложи эту бумажку в конверт и отошли в контору Фрэнка на мое имя. А если через двадцать четыре часа я не свяжусь с тобой, сестренка, позвони ему и скажи об этом.
Глава 19
Мне повезло, в диспетчерской Хитроу дежурил тот же парень, что и в тот роковой субботний вечер. Он, естественно, не горел желанием помочь мне, но кое-что удалось из него вытянуть. Я успела на рейс 9.00 и на этот раз долетела без болтанки. Машина, заказанная звонком из Лондона, ждала меня в аэропорту Шарля де Голля. До Вилльметри я докатила за тридцать четыре минуты, но мне приходилось все время справляться с картой, да и машина была не самой последней модели. Даниель в личном самолете должен был вылететь из Ле-Бурже, но он мог ехать в «БМВ» и тогда, по сравнению со мной, имел большое преимущество в скорости. Все мое путешествие заняло три часа, вернее — два, ибо в Англии уже совершился переход на летнее время. Даниель мог проделать этот путь гораздо быстрее.
Я вышла из машины ярдах в пятнадцати от кованых ворот и сразу увидела, что у парадного подъезда в настороженном ожидании, словно присевшие на все четыре лапы животные, застыли два черных лимузина. Надо бы явиться чуть позже, подумала я, когда гости разъедутся, но ждать, честно говоря, мне не особо хотелось. И тогда я решила воспользоваться уже проторенной мною дорожкой, тем самым местом в ограде, которого не видно из окон особняка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Естественно. Как еще они могли забирать ее почту в предыдущие восемь месяцев?
А ведь за полчаса до этого я своими глазами видела в ее комнате пустой обшарпанный стол с вазочкой, сначала в свете голой лампочки, а потом— в свете карманного фонаря, когда методично осматривала все напоследок. Причем вазочка была столь миниатюрна, что не заметить под ней записку было бы просто невозможно. Тут я задумалась о смысле ее предсмертной записки, этой печальной маленькой литании, составленной из обыденных слов. В мое сознание вновь пробился шум бегущей внизу реки, я будто очнулась и внутренним слухом расслышала последнюю молитву самоубийцы, предваряющую последнее гибельное движение. Святая Мария, Матерь Божия, прости меня, ибо я согрешила…
«В то время, когда вы прочтете эту записку, вы уже будете знать правду. Я виновата в том, что обманывала вас, и в тех огорчениях, которые вам причинила. Также в пустой растрате денег, которых не могу вернуть. Мне больше ничего, кажется, не остается, как только уйти. Пожалуйста, если можете, простите меня».
…Ты много нагрешила в жизни, Ханна. Но самый большой твой грех — это грех тупоумия.
«Мне больше ничего, кажется, не остается, как только уйти».
Но долг перед мисс Патрик совсем не то же самое, что те деньги, которые она задолжала Бельмонам, и стремление скрыть от приемной матери свою беременность далеко не то же самое, что сознательно скрыть истинное отцовство от отца-заказчика, который платил ей немалые деньги. А главное, решение расстаться с Францией еще не означает готовности расстаться с жизнью, хотя, при данных обстоятельствах, ты и сама, Ханна, понимаешь, что в ответ на подобные рассуждения любой коронер любого суда только хмыкнет и пожмет плечами. Предсмертная записка для него перевешивает все остальное.
Я слезла с парапета и неторопливо вернулась в машину. Кэролайн написала записку и оставила ее в летнем домике Бельмонов. Это произошло во Франции, и это значит, что они нашли записку после ее бегства. И еще до того, как Даниель решил доставить эту бумажку в Англию, они должны были оценить всю ее двусмысленность. Да нет, факты все же остаются фактами, поскольку опираются на строго научные исследования. Если верить патологоанатому, она погибла между половиной пятого и шестью часами вечера. Даниель приземлился в английском аэропорту два часа спустя. Итак, вполне можно допустить, что эта смерть явилась наказанием за попытку сопротивления мирку Бельмонов. Пусть чисто умозрительно, но можно допустить и то, что Даниелю, посланному всемогущим дядюшкой в погоню, хватило бы сил справиться с женщиной, отягощенной восьмимесячной беременностью. Но оставался вопрос, как он мог утопить Кэролайн Гамильтон в Темзе, если он в это время все еще находился на той стороне Ла-Манша? А если ее утопил не он, так кто же, к чертям собачьим? Сколько уж раз я твердил тебе, Ханна, не задавай себе вопросов, на которые не можешь ответить… Но я вновь и вновь задавала себе одни и те же вопросы и в результате кое-что начала понимать. Тем временем от Килбурна я доехала до Хитроу, просто так, чтобы сверить, как говорится, часы. Это сработало. Жаль, что уже слишком поздно, а то позвонила бы Фрэнку, дабы выразить ему личную благодарность.
Если бы не нужно было возвращать Колину машину, я, скорее всего, сразу же отправилась бы в аэропорт. До Ислингтона я добралась почти в четыре. На связке, кроме автомобильного, был и ключ от квартиры. Тихо пробравшись на кухню, я поискала, на чем бы мне оставить записку для Кэт. Не нашлось ничего, кроме нескольких рисунков Эми, которые вернее было бы назвать обычными детскими каляками-маляками, занимавшими, к счастью, лишь одну сторону листа. Ну, если это и творчество, то и более высокому искусству приходилось иногда пострадать во имя истины. Часа два или около того пошло на запись второго отчета, исполненного мелким почерком на чистой стороне одного из рисунков. Я уже почти заканчивала, когда Бенджамин решил, что самое время проснуться, и Кэт не оставалось ничего другого, как смириться с этим. Когда она спустилась, чтобы наполнить его бутылочку, то выглядела более усталой, чем я, которая ни на миг в эту ночь не сомкнула глаз. И все же, увидев меня, она осветилась приветливостью, и ее улыбчивый взгляд будто говорил: доброе утро, сестричка. Она уселась в кресло и заткнула прожорливый ротик младенца соской, а я приготовила по чашке чая. Накормив сынишку, Кэт достала блюдо с бисквитами, тарелку с шоколадными чипсами, и мы вкусили радостей ночной жизни, пусть и обремененной заботами о детях.
Большую часть своего детства я потратила на попытки сравняться с Кэт, хотя и разницы между нами было всего лишь восемнадцать месяцев. Но что-то во мне противилось тому, что она успела проскочить первой. Повзрослев, я, конечно, смирилась с этим, но подспудно меня долго еще угнетала мысль, что она успела побывать в большем количестве мест, совершить больше поступков и переспать с большим количеством мужчин, и сколько бы я ни пыталась ее нагнать, она все равно всегда будет впереди. Три недели назад я уже выслушала все, что она имела сказать о самоубийстве беременных, и пережевывать это во второй раз у меня не было никакого желания. Поэтому, решила я, если начать с конца предыдущего разговора, то можно спасти массу времени и нервов.
— Я тут побывала в Финсбери-Парк и повидалась с тем танцором, с которым она довольно долго работала. Он, как выяснилось, и сделал ей ребеночка. Потом я съездила на реку, туда, где она совершила самоубийство. А теперь снова лечу во Францию.
С минуту она пристально смотрела на меня, потом сказала:
— Можешь мне ничего не говорить, я ведь ни о чем не спрашиваю.
Я кивнула, затем через стол протянула ей свернутый рисунок Эми.
— Перед тем как бросить в ящик с грязным бельем, можешь прочитать, если, конечно, у тебя найдется свободная минутка.
— Что это? Очередной детективчик? Я покачала головой.
— Тут и на два детективчика хватит. Просто состояние дел на текущий момент. Отчет, не имеющий, увы, пока продолжения и тем более счастливого конца.
— Это то, почему ты отбываешь во Францию?
— Ну, что-то вроде этого. Она улыбнулась.
— Что случилось? Ты там влюбилась в скверного парнишку?
Вчера подобное высказывание взбесило бы меня. Но сегодня нет, ибо сегодня у меня появились кое-какие соображения. Теперь скверный парнишка вызывал у меня желание не столько переспать с ним, сколько задать ему кое-какие вопросы. В чем-то она права, конечно. Что-то меня влекло к нему. Его безупречный вкус, умение держаться, адреналин, взрывающий мою кровь при одном его появлении, и все в этом духе… Короче, лед тронулся. Самодостаточная Ханна Вульф пробуждается от зимней спячки и начинает принюхиваться. Она чует добычу, которую не намерена упустить. И чует мужчину.
— Не знаю, — ответила я после довольно продолжительной паузы. — Плох он или хорош, это я постараюсь выяснить на месте.
Кэт кивнула и перекинула Бенджамина на другую руку. С минуту она нежно смотрела на своего малыша и лишь потом наконец вспомнила о моем присутствии.
— Знаешь, первые шесть месяцев после рождения Эми я провела как в дурном сне, мне казалось, что жизнь кончена, потому что мой мир навеки теперь ограничен детской и кухней. Я жила взаперти. Хотя никто не запирал дверей моего дома и я могла выйти на улицу в любое время. Ужас в том, что я сама не выходила. Смотрела в окошко, и больше ничего. А что там, в окошке, увидишь? Все одно и то же. Какие-то люди, которые идут по своим делам и постепенно исчезают из виду. Однажды, я помню, это была ты. Вышла от меня и постепенно исчезла из виду. — Она рассмеялась. — К чему же мы в этой жизни стремимся, а? Именно в тот раз, насколько я помню, у меня даже не нашлось времени нормально поговорить с тобой. Хорошо, семья, хлопоты, вроде бы все и понятно. А потом видишь, что близкие отдаляются и постепенно исчезают из поля зрения. Все прекрасно, у тебя муж, прелестные детишки, но в какой-то момент вдруг понимаешь, что жизнь не может ограничиться только этим. Знаю, что задерживаю тебя своей болтовней, но на меня что-то нашло… И все же я буду рада, если в твоей жизни произойдет нечто подобное. Женское предназначение, как ни говори…
Я подумала о мокрых пеленках, обо всех этих бутылочках, сосках и присыпках и о массе других вещей, с которыми едва ли может совладать частный детектив, постоянно — если не всегда — пребывающий в поисках преступников. Но говорить этого я, конечно, не стала. Какой смысл? Все равно образ кормящего грудью сыщика не так сильно удивил бы ее, как удивил вдруг меня, стоило мне вообразить эту умилительную картинку. В довершение разговора она вытащила из кармана своего халата носовой платок и сунула мне его под нос. Платок пах младенцем. Я поморщилась.
— Знаешь, всю ночь без сна…— пробормотала я, будто извиняясь.
— Ничего, — ответила сестра, прекрасно понимая мое состояние. — Пока у тебя нет детей, ты об этом не думаешь. Но когда они появятся, весь твой дом пропахнет ими.
— Кэт, ты же прекрасно знаешь, что я не собираюсь заводить детей. Ведь и не каждой женщине это дано.
— Понятно, — нежно проворковала она. — Но мне кажется, что если бы у тебя была такая возможность, ты тотчас родила бы.
Да нет, конечно, она права, но разговор был явно не ко времени, и она это почувствовала. Кухонные часы показывали без четверти шесть. Я встала.
— Мне пора.
Кэт кивнула. Видно было, что она обиделась.
— Помчалась за своими преступниками? А мне обязательно читать твою писанину или можно сразу швырнуть ее в корзину с грязным бельем?
— Перестань, Кэт, успокойся. Хочешь читай, хочешь нет, но только потом вложи эту бумажку в конверт и отошли в контору Фрэнка на мое имя. А если через двадцать четыре часа я не свяжусь с тобой, сестренка, позвони ему и скажи об этом.
Глава 19
Мне повезло, в диспетчерской Хитроу дежурил тот же парень, что и в тот роковой субботний вечер. Он, естественно, не горел желанием помочь мне, но кое-что удалось из него вытянуть. Я успела на рейс 9.00 и на этот раз долетела без болтанки. Машина, заказанная звонком из Лондона, ждала меня в аэропорту Шарля де Голля. До Вилльметри я докатила за тридцать четыре минуты, но мне приходилось все время справляться с картой, да и машина была не самой последней модели. Даниель в личном самолете должен был вылететь из Ле-Бурже, но он мог ехать в «БМВ» и тогда, по сравнению со мной, имел большое преимущество в скорости. Все мое путешествие заняло три часа, вернее — два, ибо в Англии уже совершился переход на летнее время. Даниель мог проделать этот путь гораздо быстрее.
Я вышла из машины ярдах в пятнадцати от кованых ворот и сразу увидела, что у парадного подъезда в настороженном ожидании, словно присевшие на все четыре лапы животные, застыли два черных лимузина. Надо бы явиться чуть позже, подумала я, когда гости разъедутся, но ждать, честно говоря, мне не особо хотелось. И тогда я решила воспользоваться уже проторенной мною дорожкой, тем самым местом в ограде, которого не видно из окон особняка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45