— Буду сердечно благодарен, — сказал я.
Раздался звон цепей, и кто-то быстрой шаркающей походкой направился в мою сторону.
— Все в порядке, — успокоил всех шаркун. — Я поставил ведро у себя под боком, если кому-то потребуется.
— Простите, — сказал я. — Но я ни черта не вижу.
Со всех сторон донесся печальный смех.
— Присоединяйся к обществу кротов, — сказал кто-то. — К братству безглазых. Не переживай, ты скоро привыкнешь.
— Ну что, бедолага, — произнес низкий бас, — тебя долго мучили?
— Благодарю за ваше участие, но я не слепой, — ответил я.
— Правда? Тогда ты попал не в ту темницу. Тебя действительно стоит пожалеть.
По камере эхом разнеслись хриплые смешки.
— Нет, я попал именно туда, куда мне надо, — сказал я. — То есть если среди вас есть император.
Ответом мне было молчание.
— Кто ты такой? — спросил все тот же звучный бас.
— Я Фесте, шут, — представился я. — Меня послали развлечь императора Исаака.
— Двигай сюда, — сказал тот же голос.
— А вы — император?
— Я говорю от его имени, — сказал он.
— Но как же мне узнать, здесь ли он сам? — спросил я. — Я должен развеселить его, иначе провалю все задание.
— Ты вовсе не шут, — проворчал раздраженный голос, явно принадлежавший человеку более почтенного возраста. — Ты убийца.
— Простите?
— Ты слышал меня, — продолжил он. — Ты думаешь, я не понимаю, зачем меня перевели сюда? Мой брат собирается тайно прикончить меня.
— Тише, мой повелитель, — предупредил басовитый. — Не выдавайте вашего местонахождения.
— Мой господин Исаак, — сказал я. — Я пришел сюда по приказу императора Алексея…
— Это я — император! — крикнул он. — А он — узурпатор!
— Простите меня, миропомазанный император, — сказал я. — Я всего лишь шут. Меня послали скрасить ваше заключение. Если это хоть как-то облегчит вашу душу, я могу остаться там, где стою, на безопасном расстоянии.
Возникла пауза.
— Ты и правда шут? — наконец спросил Исаак.
— Клянусь царем Давидом, — ответил я. — Клянусь и главным шутом, нашим Спасителем. Могу еще поклясться свиным рылом, гнилыми овощами, летящими с балконов, треснувшей лютней и пустым бочонком.
— Он и правда говорит, как шут, — сказал кто-то.
— Что же, если ты шут, то покажи нам свои трюки.
— Прошу прощения, мой господин?
— Докажи твою шутовскую удаль. Жонглируй.
— Жонглировать в темноте для зрителей, лишенных зрения? Ну, почтенная публика, это будет скорее напоминать метафору, чем представление.
Послышался легкий смех.
— При моем дворе шуты умели жонглировать с завязанными глазами.
— И я умею, — ответил я. — Однако если глаза завязаны у публики, то какой смысл в жонглировании?
— Но мы не глухие, — сказал он. — Будь добр, начинай.
Я нащупал в сумке три яблока и начал ими жонглировать. Народ вокруг меня вроде бы оживился и подался вперед. Такого странного представления у меня еще не бывало. В каком-то смысле все основывалось на чистом доверии. Я подбрасывал яблоки в воздух, доверяя собственной способности и понимая, что мне это удалось, только когда оно попадало в другую руку.
— Чем это ты там жонглируешь? — спросил низкий бас.
— По-моему, яблоками, — ответил я и, схватив одно из них зубами, с хрустом откусил от него кусочек, не переставая жонглировать двумя другими. — Точно, яблоками, — добавил я, громко чавкая. — Хочешь попробовать?
— Я сто лет не ел яблок, — сказал он. — Брось-ка одно сюда.
Я бросил одно яблоко в ту сторону, откуда доносился голос. Спустя мгновение я услышал, что оно попало в цель.
— А есть еще одно для императора? — спросил он.
Я бросил ему второе и услышал, что его тоже поймали.
— А ты очень ловок, приятель, — заметил я.
— Он стал моим телохранителем, — сказал Исаак. — Спасибо за яблоки.
— Вы можете приказать ему попробовать, чтобы проверить, не отравлено ли оно, — сказал я.
— Я уже попробовал, — ответил басовитый телохранитель.
— Остальные, между прочим, тоже не отказались бы! — крикнул кто-то.
— О боже, надеюсь, я принес их достаточно много.
Я начал раскидывать яблоки в темноту, откуда раздавались требовательные голоса. Для удовлетворения запросов моей публики понадобилось много яблок, и из всех припасов, которые я взял для подкрепления в ночи собственных сил, осталось то единственное, что я успел надкусить в начале номера.
На какое-то время все умолкли, с хрустом поедая фрукты.
— Скажи-ка, шут, что сейчас на улице: день или ночь? — спросил Исаак.
— Вечереет, мой повелитель. Как я понял, вас привезли сегодня утром?
— Да, вместе с моим другом, обладателем этого замогильного голоса, — сказал он. — Интересное местечко эта башня. Помнится, впервые попав во Влахернский дворец, я заходил в нее. Вряд ли я еще раз заглянул бы сюда по собственной воле, хотя внес свою лепту, обеспечив ее некоторым количеством узников. К счастью, никого из них уже не осталось в этой камере.
— Верно, господин, — отозвался кто-то. — Здесь вы среди друзей.
— Быть может, шут, ты приобщишься к философской дискуссии, которую мы вели до твоего прихода, — сказал Исаак. — Мы обсуждали аллегорию пещерного бытия Платона. Ты знаком с ним?
— Давненько я не перечитывал Платона, мой господин. Не могли бы вы освежить мои воспоминания?
— Суть в том, что учитель его, Сократ, изначально брал в рассмотрение некую пещеру с закованными в цепи узниками, которые могли видеть перед собой лишь одну стену. Весь их мир заключался в этой пещере. А все их знания о внешнем мире ограничивались вереницей теней на этой стене, которые отбрасывали предметы и люди, проходившие за их спинами по освещенной дальними факелами дороге. Для этих узников тени стали реальностью.
— Да, мой господин, теперь я вспомнил. И о чем же вы спорили?
— Являемся ли мы, слепцы, не видящие света белого в этом подземелье, но обладающие воспоминаниями о мире, более счастливыми, чем не ведающие о нем узники Сократа и Платона. Как по-твоему, шут?
— На мой взгляд, господин, знание всегда лучше невежества.
— Однако те узники не знали, что внешний мир может быть лучше. А мы знаем. И с этим знанием приходит отчаяние. А неведение приносит благословенное облегчение. И я прихожу к выводу, что мы находимся в менее выигрышной ситуации.
— Тогда дураком становитесь вы, мой господин, а не я.
— Каковы же твои аргументы?
— Вспомним доброго старого Екклесиаста, мой господин: «Я, Екклесиаст, был царем над Израилем в Иерусалиме…» Так же, как вы были царем, мой господин. И он же проповедует: «…во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».
— Значит, он согласен со мной.
— Нет, мой господин, ибо он приходит к иному выводу, говоря: «И увидел я, что преимущество мудрости пред глупостию такое же, как преимущество света перед тьмою». И понятно, мой господин, что вы не можете даже начать сравнивать себя с обитателями пещеры Сократа, ибо вы мудры и ваша мудрость освещает сие низкое узилище так, что никакие тени не смогут ввести вас в заблуждение. Этот проповедник, говорят, был мудрейшим из обитавших на земле мудрецов, и вправе ли такой дурак, как я, даже пытаться спорить с ним?
— Да ты и сам уже отчасти проповедник, не так ли, шут? — с усмешкой заметил Исаак.
— Я всего лишь блуждаю в поисках знаний, как все настоящие шуты.
— Тогда, я надеюсь, ты вышел на верный путь.
— Благодарю, мой господин.
— Тебе позволили принести с собой какой-то инструмент?
— У меня есть лютня, мой господин. Сыграть?
— Это могло бы порадовать нас.
Для этого мне, разумеется, не нужен был свет. Я начал тихую мелодию, рассчитывая пропеть всю ночь. Но моя песня побудила Исаака возобновить разговор.
— Я обязан жизнью одному шуту, — сказал он.
— Неужели, мой господин? Как же мог столь низкий человек, как я, уберечь такую высокую персону, как вы?
— Это случилось во времена царствования Андроника. Ты не был тогда в Константинополе?
— Her, мой господин, но мне рассказывали о тех временах.
— Самые худшие истории являются самыми достоверными, однако они и близко не описывают жестокости и порочности того изверга. Полагаясь на предсказания самых разных оракулов, он уничтожал всех своих возможных наследников. Однажды предсказание указало на меня, и он послал арестовать меня своего излюбленного палача, носившего неуместное по своей святости греческое прозвище Агиохристофорит. Мой дом тогда находился в юго-западном конце города, подальше от Влахернского дворца. Забыв об опасностях, я преспокойно спал в своей постели, когда меня разбудил странный голос: «Проснись, Ангел, ибо близок роковой час твоей судьбы! Подними меч и сражайся за твой город. Если ты восстанешь, твой город пойдет за тобой».
— Потрясающе, — сказал я.
— И как только я обнажил меч, этот палач ворвался ко мне во двор со своими подручными. Не успев даже облачиться в доспехи, я вскочил на лошадь и помчался на него, крича во всю мощь моих легких. Мне удалось захватить его врасплох и разрубить пополам. А потом я выехал на Месу и поскакал по ней к храму Святой Софии, по дороге признаваясь в содеянном и призывая всех следовать за мной. Взойдя на кафедру, я покаялся в моем преступлении и даже не успел осознать, как началось восстание.
Он вздохнул.
— Я думал, что меня разбудил небесный глас, — сказал он, — что божественное вдохновение призвало меня стать императором. И, став императором, я подумал, что и сам приобщился к небожителям. Но как-то раз, когда с тех пор прошло уже несколько лет, я слушал выступление одного из моих шутов. Его звали Чаливур. Ты не знал его?
— Знал, мой господин. Очень остроумный шут.
— Да-да, все верно. И с очень необычным голосом. И вдруг я узнал тот самый голос, что предупредил меня о приближении палача. Я стал благодарить Чаливура, но он делал вид, что совершенно не понимает, о чем я говорю. Однако мне удалось уличить его во лжи. И в конце концов он позволил мне наградить его. Я предоставил в его полное распоряжение императорские винные погреба.
— Весьма щедрое вознаграждение, — заметил я.
— Как оказалось позже, щедрость не всегда идет во благо, — сказал Исаак. — За год он успел спиться и умереть.
— Счастливая смерть для дурака, — сказал я. — Я и сам, наверное, предпочел бы такую кончину.
— Но с каким же разочарованием я осознал, что мое божественное вдохновение исходило из уст обычного земного шута! А через несколько лет меня сверг мой любимый братец. Ну да ладно, покончим с рассуждениями о небожителях.
— Он обошелся с вами очень жестоко, — сказал один из узников.
— Нет, он поступил так, как я мог бы поступить на его месте, — сказал Исаак. — На самом деле он проявил великодушие, поручив ослепить меня лучшим лекарям, чтобы они сохранили мне жизнь. Андроник самолично взялся бы за эту операцию и попросту убил бы меня.
Он умолк, задумавшись о своей судьбе. Я тихо перебирал струны и вскоре услышал, что кое-кто из моих слушателей начал похрапывать.
Потом зазвенели цепи одного из узников.
— Кто-то идет, — поднявшись на ноги, тихо сказал он.
Я перестал играть и насторожился. Мой слух не уловил ни малейшего шороха, но в данном случае следовало довериться ушам слепых. И точно, вскоре сверху донеслись звуки медленных тяжелых шагов. Лязгнули засовы, заскрипела крышка люка, и свет одинокого факела рассеял кромешный мрак.
Я прикрыл рукой глаза, давая им возможность привыкнуть к внезапному возвращению зрения. Все заключенные уже поднялись на ноги. Впервые я смог разглядеть их. Некоторые были закованы в цепи, другие имели свободу перемещения. В самом дальнем углу от входа стоял крепкий рыжеволосый мужчина, которому на вид можно было дать как сорок, так и девяносто лет, а за ним возвышался другой узник со спутанной черной бородой.
Пара грубых сапог. Они первыми появились в поле моего зрения, пока сам Симон еще спускался по лестнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41