И тогда моя дочь — у нас есть дочь, только она уже замужем — сказала, что можно подать жалобу Вам. Муж вернулся домой за полночь, а футбол кончился в семь часов.
С глубоким уважением
Эстер Наги».

Служебные пометки.
«Упомянутый в жалобе комиссар Стиг Оскар Нюман припоминает этого человека, с которым обошлись очень хорошо и выпустили при первой же возможности. Полицейские Ларс Ивар Иварсон и Стен Хольмгрен, задержавшие г-на Наги, свидетельствуют, что задержанный производил впечатление либо пьяного, либо наркомана. В архив».
Последняя жалоба оказалась самой интересной, тем более что ее писал полицейский.
«В канцелярию уполномоченного риксдага по контролю за судопроизводством.
Вестра-Тредгордсгатан, 4.
Ящик 16327, Стокгольм 16.
Настоящим покорнейше прошу господина уполномоченного депутата взять на новое рассмотрение мои докладные от 1/9—61 и 31/12—62, касающиеся служебных упущений, совершенных комиссаром полиции Стигом Оскаром Нюманом и его первым помощником Пальмоном Харальдом Хультом.
С почтением,
Оке Рейнольд Эриксон, констебль полиции».
— Так, так, — сказал Рённ самому себе. И приступил к изучению служебных пометок, которые на сей раз оказались длиннее, чем сама жалоба.
«Учитывая ту тщательность, с какой были в свое время рассмотрены перечисленные выше донесения, а также памятуя о длительном сроке, отделяющем нас от того времени, когда имели место упомянутые в них действия и инциденты, и, наконец, принимая во внимание чрезмерное количество донесений, поданных заявителем за последние годы, я не вижу причин для повторного рассмотрения, не вижу прежде всего потому, что заявителем, насколько мне известно, не приводятся новые факты и доказательства, которые могли бы подтвердить прежние жалобы, и, следовательно, с полным основанием не принимаю никаких мер по его ходатайству».
Рённ энергично замотал головой, не веря, что правильно понял. Может, и не правильно. Во всяком случае, подпись неразборчива, а кроме того, Рённ был наслышан о полицейском по имени Эриксон.
Буквы еще сильней запрыгали перед глазами и разбежались в разные стороны, и, когда женщина положила возле его правого локтя очередную стопку бумаг, он сделал отрицательный жест.
— Ну как, будем уходить в глубь времен? — ехидно спросила она. — Про Хульта вам тоже нужны материалы? А про себя самого не желаете?
— Спасибо, не надо, — беззлобно ответил Рённ. — Я только спишу имена последних жалобщиков, и мы сможет уйти.
Он поморгал и снова уткнул нос в записную книжку.
— Могу предложить донесения Улльхольма, — продолжала женщина так же ехидно. — Хотите?
Улльхольм был первый помощник комиссара в Сульне, стяжавший широкую известность своим вздорным характером и страстью рассылать жалобы во все мыслимые инстанции.
Рённ склонился над столом и грустно покачал головой.
XV
По дороге в Саббатсберг Леннарт Колльберг вдруг вспомнил, что ему надо уплатить вступительный взнос за право участвовать в шахматном турнире по переписке. Последний день уплаты — понедельник, поэтому Колльберг остановил машину перед Ваза-парком и зашел в почтовое отделение напротив пивной «Оловянная кружка».
Заполнив бланк, он честь по чести стал в очередь к одному из окошечек.
Перед ним стоял человек в кожаной куртке и меховой шапке. Всякий раз, когда Колльбергу доводилось стоять в очереди, он непременно занимал ее за человеком, чье путаное дело требовало много времени. Так и сейчас у человека впереди оказалась целая стопка квитанций, бланков, извещений.
Колльберг пожал могучими плечами, вздохнул и приготовился ждать. Вдруг из кипы отправлений у впереди стоящего выскользнул клочок бумаги и упал на пол. Почтовая марка. Колльберг нагнулся, поднял ее, тронул человека за плечо и сказал:
— Вот, вы уронили.
Человек повернул голову, взглянул на Колльберга карими глазами, сперва удивленно, потом словно бы узнав его и, наконец, с откровенной ненавистью.
— Вы уронили марку, — повторил Колльберг.
— Черт подери, — протяжно ответил незнакомец, — марку несчастную потеряешь, и то полиция сразу сует свое поганое рыло.
Колльберг все так же протягивал марку.
— Можете оставить ее себе, — и человек отвернулся.
Немного спустя он закончил свои дела и ушел, не удостоив Колльберга ни единым взглядом.
Загадочный случай. Может, человек так странно пошутил, но на шутника он нимало не походил. Поскольку Колльберг был плохой физиономист и частенько не мог припомнить, откуда он знает того или иного человека, неудивительно, что другой узнал его, тогда как сам Колльберг не имел ни малейшего представления, с кем он разговаривал.
Колльберг уплатил взнос.
Потом он недоверчиво оглядел марку. Марка была красивая, с птицей, из недавно выпущенной серии. Если он ничего не путает, отправления, снабженные марками этой серии, доставляются медленнее обычных. Хитрость совершенно в духе почтовых работников.
«Да, — подумал Колльберг, — почта у нас работает исправно; теперь, когда она избавилась от недоброй памяти шифрованных индексов, жаловаться нельзя».
Все так же погруженный в размышления о загадках бытия, Колльберг поехал в больницу.
Корпус, где произошло убийство, был по-прежнему оцеплен, и в палате Нюмана тоже не произошло особых изменений. Гюнвальд Ларссон был уже, разумеется, там.
Колльберг и Гюнвальд Ларссон не питали взаимной симпатии. Впрочем, людей, которые питали симпатию к Гюнвальду Ларссону, можно было пересчитать по пальцам, вернее, по одному пальцу одной руки и даже прямо назвать: Эйнар Рённ.
Мысль о том, что им когда-нибудь придется работать вместе, была особенно неприятна для Колльберга и Ларссона, но они считали, что теперь эта неприятность им не угрожает. И сегодня они скорее по чистой случайности оказались в одном месте.
Случайность эта называлась Оскар Стиг Нюман и выглядела она так, что Колльберг не удержался и воскликнул:
— Тьфу ты, Господи!
Гюнвальд Ларссон сделал гримасу невольного одобрения. Потом он спросил:
— Ты его знал?
Колльберг кивнул.
— Я тоже. Он был одним из крупнейших дубов, которые когда-либо украшали наши ряды. Но близко сталкиваться с ним мне, благодарение Богу, не приходилось.
Гюнвальд Ларссон очень немного прослужил в отделе общественного порядка, вернее сказать, числился там недолгое время, но отнюдь не горел на работе. Перед тем как поступить в полицию, он был морским офицером, сперва на военном, потом на торговом флоте. В отличие от Колльберга и Мартина Бека он никогда не шел долгим путем.
— Что говорит следствие?
— Я думаю, оно не прибавит фактов, кроме тех, которые уже и без того ясны, — ответил Ларссон. — Какой-то психопат влез через окно и прирезал его. Без церемоний.
Колльберг кивнул.
— Вот штык меня интересует, — пробормотал Гюнвальд Ларссон, скорее для себя, чем для Колльберга. — Человек, который работал этим штыком, знает свое ремесло. И вообще неплохо владеет оружием. А кто у нас неплохо владеет таким оружием?
— Вот, вот, — поддержал Колльберг. — Военные владеют. Ну еще, пожалуй, мясники.
— И полицейские, — сказал Гюнвальд Ларссон.
Во всей полиции он меньше других склонен был защищать честь мундира, за что и не пользовался среди коллег особой любовью.
— Стало быть, тебя пригласили вести дело? — спросил Колльберг.
— Вот именно. Ты будешь с этим работать?
Колльберг кивнул и спросил:
— А ты?
— Куда денешься.
Они без особого восторга поглядели друг на друга.
— Может, нам и не придется часто бывать вместе, — сказал Колльберг.
— Будем надеяться, — ответил Ларссон.
XVI
Было около десяти утра, и Мартин Бек, идя по набережной, вдоль Сэдер-Мэларстранд, обливался потом. Солнце не то чтобы припекало, да и с Ридарфьорден дул колючий ветер, но Мартин Бек слишком быстро шел, а пальто на нем было зимнее.
Хульт предлагал доставить его на Кунгсхольмсгатан, но Мартин Бек поблагодарил и отказался. Он боялся уснуть в машине и надеялся, что прогулка пешком немного взбодрит его. Расстегнув пальто, он замедлил шаг.
Выйдя к шлюзу, он из телефонной будки позвонил в полицейское управление и узнал, что Рённ еще не возвращался. Покуда Рённ не доведет свои поиски до конца, Мартину Беку было, собственно говоря, нечего делать в полиции, а вернется Рённ самое раннее через час. Если теперь прямиком отправиться домой, можно будет минут через десять лечь в постель. Мартин Бек устал бесконечно, и мысль о постели была очень заманчивой. Если завести будильник, можно будет часок вздремнуть.
Мартин Бек решительно зашагал через Слюссплан в сторону Ернторгсгатан. Достигнув площади Ернторг, он вдруг пошел медленнее. Он представил себе, что с ним будет через час, когда звонок будильника поднимет его, как трудно будет вставать, одеваться, ехать на Кунгсхольмсгатан. Правда, с другой стороны, приятно хоть на час раздеться, умыться, а то и принять душ.
Он остановился посреди площади, не зная, как быть. Разумеется, причина в усталости, но все равно противно.
Он переменил направление и двинулся к мосту Скеппсбру. Зачем ему вдруг понадобился мост, Мартин Бек не знал, но, завидев свободное такси, он принял окончательное решение. Он просто съездит искупается.
Шофер годился в сверстники Мафусаилу, был беззуб и туговат на ухо. Садясь, Мартин Бек мысленно выразил надежду, что старик по крайней мере сохранил зрение. Должно быть, он из кучеров, а за руль сел в очень преклонном возрасте. По дороге шофер делал ошибку за ошибкой, один раз даже заехал на полосу встречного движения. При этом он мрачно бормотал что-то себе под нос, и время от времени его старческое тело сотрясали приступы удушливого кашля. Когда машина наконец остановилась перед Центральными банями, Мартин Бек дал на чай гораздо больше, чем следует, вероятно, в награду за то, что шофер против ожиданий доставил его живым и невредимым. Поглядев на дрожащие руки старика, он вылез, не попросив выписать квитанцию.
У кассы Мартин Бек на мгновенье замешкался. Обычно он ходил в нижнее отделение, где есть плавательный бассейн. Но теперь ему не хотелось плавать, и он поднялся на второй этаж, в турецкие бани.
Для верности он попросил банщика, выдававшего полотенца, разбудить его не позднее одиннадцати. Он прошел в парилку и сидел там, покуда пот не выступил из всех пор. Потом он ополоснулся под душем и нырнул в ледяную воду бассейна. Вытершись насухо, он завернулся в махровую простыню, лег на кушетку в своей кабине и закрыл глаза.
Лежа с закрытыми глазами, он пытался думать о чем-нибудь приятном и успокоительном, а вместо того думал про Харальда Хульта, как тот сидит в своей пустынной, безликой квартире один-одинешенек, без всякого дела, одетый в форму даже в свободный день. Человек, вся жизнь которого сводится к одному: быть полицейским. Отбери у него это — жить будет нечем.
Мартин Бек задал себе вопрос, что станет с Хультом, когда тот выйдет на пенсию. Может, так и будет до самой смерти сидеть у окна, положив руки на стол.
Интересно, а есть ли у Хульта вообще партикулярное платье? Пожалуй, нет.
Веки щипало, и Мартин Бек открыл глаза и уставился в потолок. Он слишком устал, чтобы заснуть. Он прикрыл глаза рукой и пытался расслабиться. Но мышцы оставались напряженными.
Из комнаты массажиста доносились отрывистые шлепающие звуки, плеск воды, вылитой на мраморную скамью. В одной из соседних кабин кто-то мощно всхрапывал.
Вдруг перед внутренним взором Мартина Бека встало рассеченное тело Нюмана. Вспомнились рассказы Колльберга. Как Нюман учил его убивать.
Мартин Бек в жизни своей не убил еще ни одного человека. Он попытался представить себе, что можно при этом испытывать. Не когда стреляешь — застрелить человека, наверное, не так уж трудно, должно быть, потому что сила, с которой палец нажимает на спусковой крючок, не идет ни в какое сравнение с убойной силой пули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28