Что до «чернобурок», то они перестали забавляться с приемником, целиком и полностью отдавшись шашлыкам. Их челюсти работали так проворно, что оставалось удивляться, как они не сгрызли шампуры.
Потом последовала новая порция шашлыков. Я уже начинала чувствовать себя удавом, проглотившим футбольный мяч. Нинон, разморенная не меньше моего, задремала, пользуясь тем обстоятельством, что очки не позволяли разглядеть, открыты ли ее глаза или закрыты. А сумерки постепенно сгущались и сгущались, пока не сгустились до полной темноты.
Поэт-песенник включил свет в окнах первого этажа, стало светлее, зато на нас напали кровожадные комары. Компания собралась передислоцироваться в дом, а мы с Нинон решили попрощаться, но именно в этот момент на сцене появилось новое действующее лицо.
Понятия не имею, откуда она взялась, эта странная девица, словно из-под земли выросла: невысокая брюнетка с нервным, я бы даже сказала, истеричным лицом.
— Ах ты, мерзавец, пакостная рожа, вот что ты здесь делаешь! Развлекаешься, а мне сказал, что у тебя деловая встреча! — заверещала она на всю округу.
Все замерли, а бедный поэт-песенник задрожал, как овечка.
— Это что, его жена? — шепнула я Нинон.
— Еще чего! — фыркнула она. — Широкорядов никогда не был женат.
— Тогда кто это?
Нинон передернула плечами:
— Наверное, одна из его пассий. Где он только нашел такую истеричку?
Слегка очухавшийся Широкорядов выругался:
— Какого черта ты сюда пришла? Разве я тебя звал?
Он взял девицу за плечо и попытался вывести за калитку. Та вырвалась и с диким визгом отпрыгнула в сторону. Вид у нее был ужасный: длинные черные волосы, щедро пропитанные гелем для укладки, отчего они казались давно не мытыми, растрепались, из глаз брызнули слезы, руки затряслись.
— Ты… ты!.. — снова заорала ©на, и это были последние членораздельные речи, которые мы услышали в тот вечер. Дальше был только вопль, низкий, протяжный, похожий на вой волчицы. У меня даже мурашки по коже пробежали, а Нинон приподняла очки на лоб и, сощурившись, уставилась на эту злобную фурию.
Ксюша презрительно отвернулась, «чернобурки» испуганно сбились в кучку, а посерьезневший Ленчик поинтересовался у Широкорядова:
— У тебя что с ней, серьезно? Поэт-песенник сделал страдальческую мину:
— С ума сошел? Зачем мне эта идиотка? Не знаю уже, как от нее отбиться…
— А папенька ее в курсе? Широкорядов скрипнул зубами:
— Папенька на нее давно рукой махнул. Только время от времени вытаскивает за уши, когда она вляпается в очередное дерьмо.
— И что теперь делать? — спросил Ленчик.
— Понятия не имею, — растерянно пробормотал Широкорядов.
Между прочим, в продолжение всего этого разговора истеричная девица продолжала вопить, не замолкая ни на минуту.
— Вот это дыхание! — восхищенно присвистнул Ленчик. — Ей бы в консерваторию. — А потом озабоченно добавил:
— Может, папеньке позвонить?
— Пожалуй, другого выхода нет, — согласился поэт-песенник, — правда, с ним связаться трудно — он ведь по всему свету мотается, но у меня есть номер его секретаря.
— Тогда звони, — коротышка взял со стола черную коробку мобильного телефона.
Поэт-песенник похлопал себя по карманам:
— Записная книжка… Кажется, я оставил ее в холле… Сейчас сбегаю.
— Давай побыстрее, — пробормотал Ленчик, не сводя глаз с истеричной дочери папеньки, который мотается по всему свету. — А то как бы она чего похуже не выкинула…
Опасения его оказались не напрасными, потому что брюнетка начала медленно и методично раздеваться, разбрасывая одежду по лужайке.
— Только стриптиза не хватало, — простонал Широкорядов, схватился за голову и скрылся в доме.
Через полминуты он уже нервно набирал номер, сжимая в руке мобильный телефон и глядя в записную книжку в рыжем кожаном переплете.
— Але, але… Игорь? Это Игорь? Широкорядов звонит… Десять минут назад у меня на даче, в Дроздовке, появилась Лиза… Да, Лиза. Нет, это не галлюцинация… Не знаю, где она должна быть, но сейчас она здесь… Что делает? — Широкорядов посмотрел на Лизу, которая успела снять лифчик и швырнуть его в сторону перепуганных «чернобурок» — те с визгом бросились врассыпную, — и проорал в телефон:
— Вот приезжайте и полюбуйтесь, что она тут делает.
Я стиснула локоть Нинон:
— Ну спасибо тебе, дорогая, ты обещала мне веселый вечер и, похоже, не ошиблась.
— Можно подумать, я знала, что будет такое, — огрызнулась Нинон.
Однако, как выяснилось в следующую минуту, зрелище практически голой, оставшейся только лишь в черных трусиках Лизы было отнюдь не последним. Шоу продолжалось. На этот раз расстаралась мужеподобная Ксюша. Она решительным шагом пересекла лужайку, подошла к девице, явно намеревавшейся избавиться и от трусиков, и влепила ей звонкую пощечину. Судя по тому, что на бледном, измазанном расплывшейся косметикой Лизином лице мгновенно отпечаталась багровая пятерня, рука у Ксюши была тяжелой.
Мы с Нинон, затаив дыхание, стаза» ждать, что произойдет дальше. Лиза буквально на несколько секунд прервала свой утробный вопль, а потом в ее темных, мутноватых глазах вспыхнули желтые огоньки. Она снова замычала, уставившись в одну точку, только выражение ее лица стало более осмысленным. У меня было такое чувство, словно она видит нечто, невидимое остальным. Я обернулась и прикусила язык: совсем недалеко, где-то возле дома банкира, в ночное небо поднимался густой столб дыма. И еще я услышала такой характерный звук — треск сухих веток в костре.
Я открыла рот, чтобы заорать, но Нинон меня опередила, издав душераздирающий крик:
— Пожар! Пожар!..
* * *
Нинон перевела дух с облегчением, когда, выбежав на улицу, мы разобрались, что горит не ее дача, а бывшая дипломатова, а теперь неизвестно чья, та, на которой работали шабашники-молдаване. Полыхал, впрочем, не дом, а строительный вагончик, но в любой момент, огонь мог перебраться на крышу коттеджа, а там рукой подать до участка Нинон, а также овдовевшего банкира.
Мы все — на даче поэта-песенника осталась только голая Лиза, — точно огнепоклонники, завороженно уставились на жадные языки пламени, лизавшие вагончик. Суетилась одна Нинон, встревоженно восклицавшая:
— Да ведь так весь поселок выгорит! Нужно в пожарку звонить.
А меня беспокоило другое: где сейчас сами строители, неужто в вагончике?
Только я так подумала, как из брызжущего искрами пожарища вырвалась горящая фигура. Полыхающий человек упал на землю и стал кататься. Мы стояли, не в силах сдвинуться с места, только Ксюша не растерялась — схватила кусок валявшегося возле дома брезента и, подбежав, накрыла им заживо горевшего человека. Потом повернула к нам искаженное гримасой отчаяния лицо и зло выкрикнула:
— Ну что стоите как истуканы, «Скорая» нужна, разве не видите?
Поэт-песенник начал хлопать себя по карманам в поисках телефона, который ему не понадобился, потому что совсем рядом раздался вой пожарной сирены. Мы не успели ничего сообразить, а пожарные уже разматывали свои шланги, бесцеремонно отпихивая нас в сторону. Потом подъехала «неотложка». Молоденькая докторша приподняла кусок брезента, глянула на лежащего под ним человека, поморщилась и скомандовала:
— Живо носилки!
На этот раз Широкорядов и Ленчик не растерялись — помогли погрузить пострадавшего в машину, только глаза у них при этом были совершенно ошалелые.
— В вагончике еще был кто-нибудь? — спросил один из пожарных, видимо, главный.
Ответила Нинон, в очках которой отражались языки пламени:
— Там… Там жили рабочие, они отделывали дачу, трое… то есть двое со вчерашнего дня. Один обгорел, а где второй…
— Вы хозяйка? — сурово уточнил пожарный.
— Н-нет, н-нет, — замотала головой Нинон, — хозяин здесь не живет, дача ведь не достроена. Приезжает иногда.
— Фамилия? — Пожарный достал блокнот.
— Я не знаю…
— А кто знает? — не унимался любознательный пожарный.
— Понятия не имею, — буркнула Нинон и потихоньку отошла в сторону. Пожар погасили довольно быстро, но от вагончика практически ничего не осталось, если не считать хлам, в котором тлели угольки, готовые в любой момент разгореться. Время от времени пожарные поливали их из шлангов, и тогда они шипели, как змеи в террариуме.
— Ну что, есть там кто-нибудь? — крикнул главный пожарный.
Тот, что поливал из шланга угли, глухо ответил:
— Сейчас ничего не разглядишь. Остынет — может, кого и откопают.
— Кошмар, — прошептала в двух шагах от меня Нинон. Галдящие, как галки, «чернобурки» окружили Ксюшу, которая повела их со двора, точно утка свой выводок. Широкорядов и Ленчик все еще тупо смотрели на мерцающую кучу углей.
Я покосилась на Нинон. Помнится, кое-кто обещал мне спокойный отдых на лоне природы.
Глава 14
Меня тормошила Нинон и делала это достаточно бесцеремонно.
Я перевернулась на правый бок и недовольно промычала:
— Ну что еще?
— От второго шабашника остались одни головешки! — выпалила Нинон. — Их кочергой выковыривали, как золу из печки.
— Умеешь же ты поднять настроение с утра пораньше, — вздохнула я и подняла голову с подушки.
— По пожарищу бродят милиционеры, — как ни в чем не бывало продолжала Нинон, — а среди них особо важный следователь…
Интонации, с которыми Нинон сообщила последнюю новость, показались мне подозрительными, и я невольно напряглась:
— Ну и что?
— Как что? — удивилась Нинон. — Это значит, что когда они вдоволь вымажутся в саже, то пожалуют к нам — снимать очередные показания.
— Какие еще показания? — С утра я не очень хорошо соображаю.
— Обыкновенные, свидетельские, — резонно рассудила Нинон, — мы же там были во время пожара. А поскольку погибли люди, будет расследование. Это в любом случае. Кроме того, нельзя забывать, что один из этих шабашников подозревается в убийстве Остроглазовой, а значит, интерес к пожару будет двойной…
— Ну ты даешь, — покачала я головой, — тебе бы самой в сыщики податься.
Нинон не обратила внимания на мой комплимент:
— Ты лучше вставай. Нужно позавтракать, пока они не явились, а то потом начнется… ассамблея.
Нинон отправилась на кухню греметь кастрюльками, а я уныло подумала, что мне ужасно не хочется встречаться с мужчиной моих несбывшихся снов и, как нарочно, этой встречи мне не избежать. Это значит, что мне придется снова лицедействовать, изображая полнейшее равнодушие, когда хочется рвать и метать. Может, мне все-таки вернуться в Москву? Впрочем, это вряд ли поможет, поскольку и там я останусь свидетельницей.
В очередной раз осознав горечь собственной участи, я позволила себе немного всплакнуть, потом припудрила покрасневший нос перед зеркалом и спустилась вниз.
Хоть близорукая Нинон и была без очков, это не помешало ей заметить произошедшую во мне перемену.
— Что это с твоими глазами? — бдительно осведомилась она. Я усиленно заморгала:
— С глазами?.. А, это мне в глаз мошка какая-то залетела…
Сказала и только потом вспомнила, что на «мошку» я уже, кажется, однажды ссылалась.
— Понятно, — изрекла Нинон, но, судя по ее голосу, она мне ни капельки не поверила. Ах, как обидно, что мне приходится врать подруге юности из-за какого-то кобеля.
Позавтракать, как и предполагала Нинон, мы все-таки не успели. Только мы принялись за трапезу, как я увидела в окно направляющуюся к дому процессию, которую и на этот раз возглавлял следователь Генпрокуратуры.
— Идут, — бросила я коротко.
— Ну и хрен с ними, — зло сказала Нинон, нервно запихивая в рот бутерброд с ветчиной.
Я отодвинула от себя тарелку: даже если бы я и чувствовала до этого аппетит, он бы у меня все равно пропал.
— Можно? — послышалось с террасы.
— Сначала приперлись, а потом спрашивают, — раздраженно пробурчала Нинон с набитым ртом. Эта недовольная тирада предназначалась исключительно мне. Громко же она сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Потом последовала новая порция шашлыков. Я уже начинала чувствовать себя удавом, проглотившим футбольный мяч. Нинон, разморенная не меньше моего, задремала, пользуясь тем обстоятельством, что очки не позволяли разглядеть, открыты ли ее глаза или закрыты. А сумерки постепенно сгущались и сгущались, пока не сгустились до полной темноты.
Поэт-песенник включил свет в окнах первого этажа, стало светлее, зато на нас напали кровожадные комары. Компания собралась передислоцироваться в дом, а мы с Нинон решили попрощаться, но именно в этот момент на сцене появилось новое действующее лицо.
Понятия не имею, откуда она взялась, эта странная девица, словно из-под земли выросла: невысокая брюнетка с нервным, я бы даже сказала, истеричным лицом.
— Ах ты, мерзавец, пакостная рожа, вот что ты здесь делаешь! Развлекаешься, а мне сказал, что у тебя деловая встреча! — заверещала она на всю округу.
Все замерли, а бедный поэт-песенник задрожал, как овечка.
— Это что, его жена? — шепнула я Нинон.
— Еще чего! — фыркнула она. — Широкорядов никогда не был женат.
— Тогда кто это?
Нинон передернула плечами:
— Наверное, одна из его пассий. Где он только нашел такую истеричку?
Слегка очухавшийся Широкорядов выругался:
— Какого черта ты сюда пришла? Разве я тебя звал?
Он взял девицу за плечо и попытался вывести за калитку. Та вырвалась и с диким визгом отпрыгнула в сторону. Вид у нее был ужасный: длинные черные волосы, щедро пропитанные гелем для укладки, отчего они казались давно не мытыми, растрепались, из глаз брызнули слезы, руки затряслись.
— Ты… ты!.. — снова заорала ©на, и это были последние членораздельные речи, которые мы услышали в тот вечер. Дальше был только вопль, низкий, протяжный, похожий на вой волчицы. У меня даже мурашки по коже пробежали, а Нинон приподняла очки на лоб и, сощурившись, уставилась на эту злобную фурию.
Ксюша презрительно отвернулась, «чернобурки» испуганно сбились в кучку, а посерьезневший Ленчик поинтересовался у Широкорядова:
— У тебя что с ней, серьезно? Поэт-песенник сделал страдальческую мину:
— С ума сошел? Зачем мне эта идиотка? Не знаю уже, как от нее отбиться…
— А папенька ее в курсе? Широкорядов скрипнул зубами:
— Папенька на нее давно рукой махнул. Только время от времени вытаскивает за уши, когда она вляпается в очередное дерьмо.
— И что теперь делать? — спросил Ленчик.
— Понятия не имею, — растерянно пробормотал Широкорядов.
Между прочим, в продолжение всего этого разговора истеричная девица продолжала вопить, не замолкая ни на минуту.
— Вот это дыхание! — восхищенно присвистнул Ленчик. — Ей бы в консерваторию. — А потом озабоченно добавил:
— Может, папеньке позвонить?
— Пожалуй, другого выхода нет, — согласился поэт-песенник, — правда, с ним связаться трудно — он ведь по всему свету мотается, но у меня есть номер его секретаря.
— Тогда звони, — коротышка взял со стола черную коробку мобильного телефона.
Поэт-песенник похлопал себя по карманам:
— Записная книжка… Кажется, я оставил ее в холле… Сейчас сбегаю.
— Давай побыстрее, — пробормотал Ленчик, не сводя глаз с истеричной дочери папеньки, который мотается по всему свету. — А то как бы она чего похуже не выкинула…
Опасения его оказались не напрасными, потому что брюнетка начала медленно и методично раздеваться, разбрасывая одежду по лужайке.
— Только стриптиза не хватало, — простонал Широкорядов, схватился за голову и скрылся в доме.
Через полминуты он уже нервно набирал номер, сжимая в руке мобильный телефон и глядя в записную книжку в рыжем кожаном переплете.
— Але, але… Игорь? Это Игорь? Широкорядов звонит… Десять минут назад у меня на даче, в Дроздовке, появилась Лиза… Да, Лиза. Нет, это не галлюцинация… Не знаю, где она должна быть, но сейчас она здесь… Что делает? — Широкорядов посмотрел на Лизу, которая успела снять лифчик и швырнуть его в сторону перепуганных «чернобурок» — те с визгом бросились врассыпную, — и проорал в телефон:
— Вот приезжайте и полюбуйтесь, что она тут делает.
Я стиснула локоть Нинон:
— Ну спасибо тебе, дорогая, ты обещала мне веселый вечер и, похоже, не ошиблась.
— Можно подумать, я знала, что будет такое, — огрызнулась Нинон.
Однако, как выяснилось в следующую минуту, зрелище практически голой, оставшейся только лишь в черных трусиках Лизы было отнюдь не последним. Шоу продолжалось. На этот раз расстаралась мужеподобная Ксюша. Она решительным шагом пересекла лужайку, подошла к девице, явно намеревавшейся избавиться и от трусиков, и влепила ей звонкую пощечину. Судя по тому, что на бледном, измазанном расплывшейся косметикой Лизином лице мгновенно отпечаталась багровая пятерня, рука у Ксюши была тяжелой.
Мы с Нинон, затаив дыхание, стаза» ждать, что произойдет дальше. Лиза буквально на несколько секунд прервала свой утробный вопль, а потом в ее темных, мутноватых глазах вспыхнули желтые огоньки. Она снова замычала, уставившись в одну точку, только выражение ее лица стало более осмысленным. У меня было такое чувство, словно она видит нечто, невидимое остальным. Я обернулась и прикусила язык: совсем недалеко, где-то возле дома банкира, в ночное небо поднимался густой столб дыма. И еще я услышала такой характерный звук — треск сухих веток в костре.
Я открыла рот, чтобы заорать, но Нинон меня опередила, издав душераздирающий крик:
— Пожар! Пожар!..
* * *
Нинон перевела дух с облегчением, когда, выбежав на улицу, мы разобрались, что горит не ее дача, а бывшая дипломатова, а теперь неизвестно чья, та, на которой работали шабашники-молдаване. Полыхал, впрочем, не дом, а строительный вагончик, но в любой момент, огонь мог перебраться на крышу коттеджа, а там рукой подать до участка Нинон, а также овдовевшего банкира.
Мы все — на даче поэта-песенника осталась только голая Лиза, — точно огнепоклонники, завороженно уставились на жадные языки пламени, лизавшие вагончик. Суетилась одна Нинон, встревоженно восклицавшая:
— Да ведь так весь поселок выгорит! Нужно в пожарку звонить.
А меня беспокоило другое: где сейчас сами строители, неужто в вагончике?
Только я так подумала, как из брызжущего искрами пожарища вырвалась горящая фигура. Полыхающий человек упал на землю и стал кататься. Мы стояли, не в силах сдвинуться с места, только Ксюша не растерялась — схватила кусок валявшегося возле дома брезента и, подбежав, накрыла им заживо горевшего человека. Потом повернула к нам искаженное гримасой отчаяния лицо и зло выкрикнула:
— Ну что стоите как истуканы, «Скорая» нужна, разве не видите?
Поэт-песенник начал хлопать себя по карманам в поисках телефона, который ему не понадобился, потому что совсем рядом раздался вой пожарной сирены. Мы не успели ничего сообразить, а пожарные уже разматывали свои шланги, бесцеремонно отпихивая нас в сторону. Потом подъехала «неотложка». Молоденькая докторша приподняла кусок брезента, глянула на лежащего под ним человека, поморщилась и скомандовала:
— Живо носилки!
На этот раз Широкорядов и Ленчик не растерялись — помогли погрузить пострадавшего в машину, только глаза у них при этом были совершенно ошалелые.
— В вагончике еще был кто-нибудь? — спросил один из пожарных, видимо, главный.
Ответила Нинон, в очках которой отражались языки пламени:
— Там… Там жили рабочие, они отделывали дачу, трое… то есть двое со вчерашнего дня. Один обгорел, а где второй…
— Вы хозяйка? — сурово уточнил пожарный.
— Н-нет, н-нет, — замотала головой Нинон, — хозяин здесь не живет, дача ведь не достроена. Приезжает иногда.
— Фамилия? — Пожарный достал блокнот.
— Я не знаю…
— А кто знает? — не унимался любознательный пожарный.
— Понятия не имею, — буркнула Нинон и потихоньку отошла в сторону. Пожар погасили довольно быстро, но от вагончика практически ничего не осталось, если не считать хлам, в котором тлели угольки, готовые в любой момент разгореться. Время от времени пожарные поливали их из шлангов, и тогда они шипели, как змеи в террариуме.
— Ну что, есть там кто-нибудь? — крикнул главный пожарный.
Тот, что поливал из шланга угли, глухо ответил:
— Сейчас ничего не разглядишь. Остынет — может, кого и откопают.
— Кошмар, — прошептала в двух шагах от меня Нинон. Галдящие, как галки, «чернобурки» окружили Ксюшу, которая повела их со двора, точно утка свой выводок. Широкорядов и Ленчик все еще тупо смотрели на мерцающую кучу углей.
Я покосилась на Нинон. Помнится, кое-кто обещал мне спокойный отдых на лоне природы.
Глава 14
Меня тормошила Нинон и делала это достаточно бесцеремонно.
Я перевернулась на правый бок и недовольно промычала:
— Ну что еще?
— От второго шабашника остались одни головешки! — выпалила Нинон. — Их кочергой выковыривали, как золу из печки.
— Умеешь же ты поднять настроение с утра пораньше, — вздохнула я и подняла голову с подушки.
— По пожарищу бродят милиционеры, — как ни в чем не бывало продолжала Нинон, — а среди них особо важный следователь…
Интонации, с которыми Нинон сообщила последнюю новость, показались мне подозрительными, и я невольно напряглась:
— Ну и что?
— Как что? — удивилась Нинон. — Это значит, что когда они вдоволь вымажутся в саже, то пожалуют к нам — снимать очередные показания.
— Какие еще показания? — С утра я не очень хорошо соображаю.
— Обыкновенные, свидетельские, — резонно рассудила Нинон, — мы же там были во время пожара. А поскольку погибли люди, будет расследование. Это в любом случае. Кроме того, нельзя забывать, что один из этих шабашников подозревается в убийстве Остроглазовой, а значит, интерес к пожару будет двойной…
— Ну ты даешь, — покачала я головой, — тебе бы самой в сыщики податься.
Нинон не обратила внимания на мой комплимент:
— Ты лучше вставай. Нужно позавтракать, пока они не явились, а то потом начнется… ассамблея.
Нинон отправилась на кухню греметь кастрюльками, а я уныло подумала, что мне ужасно не хочется встречаться с мужчиной моих несбывшихся снов и, как нарочно, этой встречи мне не избежать. Это значит, что мне придется снова лицедействовать, изображая полнейшее равнодушие, когда хочется рвать и метать. Может, мне все-таки вернуться в Москву? Впрочем, это вряд ли поможет, поскольку и там я останусь свидетельницей.
В очередной раз осознав горечь собственной участи, я позволила себе немного всплакнуть, потом припудрила покрасневший нос перед зеркалом и спустилась вниз.
Хоть близорукая Нинон и была без очков, это не помешало ей заметить произошедшую во мне перемену.
— Что это с твоими глазами? — бдительно осведомилась она. Я усиленно заморгала:
— С глазами?.. А, это мне в глаз мошка какая-то залетела…
Сказала и только потом вспомнила, что на «мошку» я уже, кажется, однажды ссылалась.
— Понятно, — изрекла Нинон, но, судя по ее голосу, она мне ни капельки не поверила. Ах, как обидно, что мне приходится врать подруге юности из-за какого-то кобеля.
Позавтракать, как и предполагала Нинон, мы все-таки не успели. Только мы принялись за трапезу, как я увидела в окно направляющуюся к дому процессию, которую и на этот раз возглавлял следователь Генпрокуратуры.
— Идут, — бросила я коротко.
— Ну и хрен с ними, — зло сказала Нинон, нервно запихивая в рот бутерброд с ветчиной.
Я отодвинула от себя тарелку: даже если бы я и чувствовала до этого аппетит, он бы у меня все равно пропал.
— Можно? — послышалось с террасы.
— Сначала приперлись, а потом спрашивают, — раздраженно пробурчала Нинон с набитым ртом. Эта недовольная тирада предназначалась исключительно мне. Громко же она сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31