Один из таких плакатов некий житель Костомукши отклеил с забора и прислал в редакцию. Он до сих пор хранится у меня дома.
"Петров Александр Васильевич, машинист насосных установок, обогатительная фабрика. Распивал спиртные напитки в общежитии, поступок обсуждался на собрании смены. Приняты меры воздействия: лишение премии, перенос отпуска, сигнал на место работы жены, написать письмо родителям, вывесить фотографию в винно-водочном магазине, не выдавать талоны на спиртное - пожизненно, использовать в течение трех месяцев на самых грязных работах, в том числе по уборке туалетов, размножить листовки и расклеить во всех часто посещаемых местах города и фабрики, перенести очередь на получение жилья, тов. Петрову посетить службы и смены фабрики, рассказать о себе..."
Такой документ. Плод коллективного разума. (Ельцину бы предъявить после берлинского дебюта да развесить по всему Кремлю!) В Костомукше его назвали "Боевой листок". Петров воспринял листок как приговор, удостоверяющий его полный жизненный крах. Жена вскоре ушла. На улицах уже узнавали, как киноартиста. Письмо родителям он написал сам. А вот дожидаться, пока на самом деле отправят мыть туалеты, не стал - вечером проглотил две пригоршни снотворных таблеток. Ночью Александра с тяжелейшим отравлением везли в больницу - мимо сосен и валунов, по чистым, идеально ровным улицам нового города...
Селезнев тоже ввел в редакции тотальную трезвость: благоговел перед всесильной Инстанцией. Вроде бы доброе дело - забота о здоровье сотрудников. Дело, однако, было не в этом: жертвами редактора всегда становились его критики, к тому же не умеющие постоять за себя люди. Как карельский машинист насосных установок. Любимчики же втихаря (а наиболее наглые - открыто) дули водку, посмеиваясь над недотепами...
В самый разгар антиалкогольной кампании, летом 86-го года, по редакции ходила легенда об одном из приближенных сотрудников главного. Однажды, крепко поддав на работе, он позвонил Селезневу домой.
- Геннадий Николаевич! Я пьяный напился...
- Ну и что, Сашенька? Не расстраивайся, иди спать.
- А я на дежурстве напился!
- До приемной сможешь добраться? Бери машину, езжай домой. Скажи, я распорядился... А хочешь, ложись в кабинете...
С Пашей Гутионтовым, которого мы упоминали в самом начале, вышло иначе. Он давно раздражал редактора резкими выступлениями на редколлегии, смелостью суждений, яркими публикациями, где между строк читалась нелюбовь к Системе, так уважаемой Селезневым, так много ему давшей. На одном из совещаний по текущему номеру Геннадий Николаевич учуял запах спиртного, исходящий от Паши. Накануне в редакции официально праздновали чей-то день рождения, пили шампанское. Селезнев косо посмотрел на неугодного сотрудника, хмыкнул, затем вызвал кадровичку Ирину Ивановну. Велел оформить увольнение по статье. За пьянку на рабочем месте. Ирина Ивановна, сердобольная женщина, еле уговорила редактора не марать Паше трудовую книжку и вообще биографию. Пусть уходит по собственному! Селезнев, поиграв желваками, нехотя согласился...
Все к лучшему в этом лучшем из миров... В "Советской России" (старого образца), куда его с радостью приняли, Паша стремительно сделал карьеру, о какой в "Комсомолке" и мечтать не смел, - стал политобозревателем. А ныне вершит судьбы журналистики страны. Как другой "изгнанник" Селезнева Юмашев - с подельником Березовским и президентской дочкой занимается переделом этой самой страны...
* * *
Система не обидела Геннадия Николаевича. Бывший морячок (до сих пор, по-моему, не вытравил с руки татуировку морского якоря), затем слесарь одного из питерских заводов, он счастливо угодил в поле зрения ленинградского комсомола. Статный, открытое лицо, чистая биография, командирские замашки. Будущий лидер. Такие комсомолу и требуются. А что с грамматешкой плоховато - дело поправимое. С солидными рекомендациями из Смольного института - обкома комсомола - Селезнев вскоре обживал аудитории факультета журналистики.
Саша Осипов, близкий друг моего отца, в прошлом директор ленинградского отделения ТАССа, рассказывал в приватной беседе:
- Приходит как-то на журфак (кроме ЛенТАССа я подрабатывал в университете) самоуверенный молодой человек, эдакий комсомольский полубог, и говорит, что хотел бы защищать у меня диплом. Работа, которую он вскоре принес, никуда не годилась. Я вернул со словами, что, может, лучше ещё послесарить, чем бумагу переводить, и что больше "двух" поставить не могу. И тут началось! Пошли звонки декану. Новоиспеченные швондеры из обкома комсомола решили насмерть стоять за своего выдвиженца. На меня так насели (вспомни застойные времена), что вынужден был, поступившись принципами, поставить положительную отметку. Дальнейшее сам знаешь. Головокружительная карьера. Газета "Смена", затем отдел пропаганды ЦК ВЛКСМ. Когда проштрафился редактор "Комсомолки" Ганичев, цековские мудрецы не нашли ничего лучшего, чем "бросить" Селезнева на лучшую в те годы газету...
У него и вправду обнаружился талант (похоже, единственный) оказываться в нужный момент в нужном месте да ещё под нужной рукой и так же стремительно исчезать в минуты опасности. Думаете, Селезнев коротал дни и ночи в осажденном парламенте с братьями-коммунистами? Ничего подобного. Когда тучи начали сгущаться, выхлопотал поездку в Австрию по чепуховому вопросу и благополучно отсиделся в столице вальсов.
Другой открывшийся талант - "безжалостность к врагам рейха", как писал Юлиан Семенов. Выбранная Селезневым жертва, как правило, была обречена.
...Следом за Гутионтовым пришла очередь Володи Сварцевича, одного из лучших фотокоров редакции. Но увольнял его редактор не за рюмку, а за слова, вынесенные в заголовок этих заметок. На одной из редколлегий (мы их называли - "бредколлегия" или "вредколлегия"), где Селезнев гневно выбрасывал из номера очередной Володин репортаж, как всегда острый, Сварцевич не выдержал, поднялся, весь красный от волнения, поправил очки на вспотевшем носу и, стараясь оставаться спокойным, сказал:
- Жаль мне вас, Геннадий Николаевич! Вся ваша жизнь - путь по трупам к "вертушке"... Зряшная жизнь...
Пришлось Сварцевичу начинать карьеру заново...
В конце 80-х партия поручила Селезневу новое дело - возглавить, а точнее, взнуздать ретивую "Учительскую газету". К досаде Старой площади, "Училка" будоражила общественное мнение громкими разоблачениями вместо того, чтобы писать о доброй Марьиванне и прилежном Вовочке. Прекрасного редактора, смельчака Матвеева сняли и посадили Селезнева. Вещими оказались слова Володьки Сварцевича - вскоре Матвеев от расстройства, от того, что отняли любимое дитя - взлелеянную им газету, - скоропостижно скончался...
* * *
Прошли годы, Геннадий Николаевич не изменился. То ли буку ему в детстве показали (предсмертное фото сумасшедшего Ленина, например) и обозлили на всю жизнь, то ли старые болячки (как у президента) порождают эту безжалостность. Очевидцы из "Комсомолки" вспоминают, что в моменты обострения язвы к Селезневу лучше было не соваться с делами - будь то снятый накануне материал или назначение нового сотрудника. Затопчет.
Оказавшись во главе палаты мордов отечественного парламента, этот баловень судьбы вместо амнистии вдруг начал предлагать возрождение каторжной тюрьмы. "Хорошо бы ещё заковывать преступников в железа, в кандалы!" - настаивал спикер. Генрих Ягода выискался. Будто мало нам родимых тюрем и лагерей, не претерпевших изменений со времен ГУЛАГа! Ужасающих средневековым уродством и насилием весь мир.
Недавно начальник норвежских колоний - пожилой интеллигент в золотых очках, смахивающий на председателя Нобелевского комитета, посетил ряд исправительных учреждений в Мурманской области. Северная соседка решила оказать русским зекам гуманитарную помощь. По телевизору показывали сцену посещения одного из лагерей. Норвежец, выйдя наружу в окружении малиновых околышей, пошатнулся, побледнел и, пряча глаза, произнес в камеру примерно следующее:
- Ну вы, ребята, даете...
Селезнев, в отличие от друзей-коммунистов - сидельцев "Матросской тишины", тюрьмы не нюхал. Но возмечтал о каторге, которая, как известно, никому не заказана. Что ж, никогда не поздно переквалифицироваться. В вертухаи! Хорошего начальника колонии нынче не сыскать. А народным избранником может стать каждый. Плыви себе беззаботно (как депутат Шандыбин) узловатой корягой по течению Думы-реки да поплевывай в тихую воду...
* * *
...Думал об этом в кремлевском кабинете, глядя на стоящий передо мной аппарат правительственной связи - АТС-2, "двойку", или "вертушку".
Птица-"двойка"! Кто тебя выдумал? Какие сладкие речи проносятся по твоим подземным засекреченным проводам! Какие дела решаются!
Кто выдумал? Солженицын с Копелевым в том числе, другие зеки марфинской шарашки близ Останкино. На радость будущим Селезневым... А мне-то она зачем? Куда телефонировать? В царствие небесное? Любимой по "вертушке" в чувствах не признаешься. Счастья не выхлопочешь. Зачем я здесь? Доброго Костикова давно убрали, не с кем человеческое слово вымолвить. Бечь, бечь куда глаза глядят! Впрочем, есть у "двойки" достойное применение. Снимаю трубку, набираю номер президентского буфета. У подавальщицы Марины приветливый грудной голос:
- Вам с сыром или с ветчиной?
- И толсто нарезайте, толсто... - вслед за бывшим начальником требую я.
ГОСКОМПЕЧАЛЬ, или утро чиновника
- Тебе ещё повезло, - говорит Миша Смоленский, бывший советник Министра Книгопечатания, старый мой приятель по "Комсомолке". - Кремль. Разносолы. Похлебал бы из нашего болота...
Недавно он написал заявление об уходе. Казалось бы, теплое место, самый центр, особняк за кинотеатром "Пушкинский". Сиди советуй, какие учебники издавать для нынешних переростков (пособия "о правильном использовании цепей, прихотливости наколок"), сам в крайнем случае сочиняй. Какое издательство откажет правой руке министра? Кабинет - просторный, хоть и слегка обшарпанный, никто не сопит над ухом, не треплется часами по телефону. Министр - душа человек. Приятная наружность, благородные седины. Смахивает на доброго сказочника...
- Вот тут ты ошибаешься, - нарушает ход моих мыслей Михаил. - Скажи, с чего начинается утро в Кремле?
- Прессу изучаем, - говорю, - пишем обзоры. Кто-то просматривает телетайпные ленты, а кто и сериал успевает по телевизору. А почему ты спрашиваешь?
Михаил улыбается, молчит. Затем следует его краткая исповедь.
* * *
- Каждый новый день начинался со звонка министра. Большая честь! "Миша, - слышался в трубке похмельный голос. - Что у нас осталось?" "Ничего, - отвечаю. - Все вчера вышло." - "Так сходи быстренько, не медли. И пропорцию соблюдай как я люблю..." Спускаюсь к палатке у входа в министерство. Покупаю дорогой джин - другого он не приемлет, холодный тоник. В кабинете смешиваю и волоку на другой этаж. (Извини, тема не нова. Всюду одно и то же. Но что делать - если правда?) Чиновники сочувственно, с пониманием смотрят вслед - серьезное дело, ежеутренняя повинность политического советника министра. Вполне квалификацию бармена можно было присвоить... А зарплата-то копеечная. Пытался как-то намекнуть, что хорошо бы специальный фонд завести, не по карману мне замашки Доброго Сказочника, как ты его отрапортовал. Молчит, насупился. День перемогся, назавтра снова схватил трубку прямой связи. "Миша, помилосердствуй! Сил нет терпеть..."
Не успеешь обслужить министра, на пороге кабинета - личности из его окружения. Наверное, решили - раз я бывший журналист, хорошо одет, побрит, пахну дорогим парфюмом, значит, как пел покойный Галич, - непременно "генерал-иностранец". Помнишь его балладу? Как он лечился в подмосковном санатории, а местные старики и старухи, обманувшись в импозантной наружности, приняли его за Рокфеллера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
"Петров Александр Васильевич, машинист насосных установок, обогатительная фабрика. Распивал спиртные напитки в общежитии, поступок обсуждался на собрании смены. Приняты меры воздействия: лишение премии, перенос отпуска, сигнал на место работы жены, написать письмо родителям, вывесить фотографию в винно-водочном магазине, не выдавать талоны на спиртное - пожизненно, использовать в течение трех месяцев на самых грязных работах, в том числе по уборке туалетов, размножить листовки и расклеить во всех часто посещаемых местах города и фабрики, перенести очередь на получение жилья, тов. Петрову посетить службы и смены фабрики, рассказать о себе..."
Такой документ. Плод коллективного разума. (Ельцину бы предъявить после берлинского дебюта да развесить по всему Кремлю!) В Костомукше его назвали "Боевой листок". Петров воспринял листок как приговор, удостоверяющий его полный жизненный крах. Жена вскоре ушла. На улицах уже узнавали, как киноартиста. Письмо родителям он написал сам. А вот дожидаться, пока на самом деле отправят мыть туалеты, не стал - вечером проглотил две пригоршни снотворных таблеток. Ночью Александра с тяжелейшим отравлением везли в больницу - мимо сосен и валунов, по чистым, идеально ровным улицам нового города...
Селезнев тоже ввел в редакции тотальную трезвость: благоговел перед всесильной Инстанцией. Вроде бы доброе дело - забота о здоровье сотрудников. Дело, однако, было не в этом: жертвами редактора всегда становились его критики, к тому же не умеющие постоять за себя люди. Как карельский машинист насосных установок. Любимчики же втихаря (а наиболее наглые - открыто) дули водку, посмеиваясь над недотепами...
В самый разгар антиалкогольной кампании, летом 86-го года, по редакции ходила легенда об одном из приближенных сотрудников главного. Однажды, крепко поддав на работе, он позвонил Селезневу домой.
- Геннадий Николаевич! Я пьяный напился...
- Ну и что, Сашенька? Не расстраивайся, иди спать.
- А я на дежурстве напился!
- До приемной сможешь добраться? Бери машину, езжай домой. Скажи, я распорядился... А хочешь, ложись в кабинете...
С Пашей Гутионтовым, которого мы упоминали в самом начале, вышло иначе. Он давно раздражал редактора резкими выступлениями на редколлегии, смелостью суждений, яркими публикациями, где между строк читалась нелюбовь к Системе, так уважаемой Селезневым, так много ему давшей. На одном из совещаний по текущему номеру Геннадий Николаевич учуял запах спиртного, исходящий от Паши. Накануне в редакции официально праздновали чей-то день рождения, пили шампанское. Селезнев косо посмотрел на неугодного сотрудника, хмыкнул, затем вызвал кадровичку Ирину Ивановну. Велел оформить увольнение по статье. За пьянку на рабочем месте. Ирина Ивановна, сердобольная женщина, еле уговорила редактора не марать Паше трудовую книжку и вообще биографию. Пусть уходит по собственному! Селезнев, поиграв желваками, нехотя согласился...
Все к лучшему в этом лучшем из миров... В "Советской России" (старого образца), куда его с радостью приняли, Паша стремительно сделал карьеру, о какой в "Комсомолке" и мечтать не смел, - стал политобозревателем. А ныне вершит судьбы журналистики страны. Как другой "изгнанник" Селезнева Юмашев - с подельником Березовским и президентской дочкой занимается переделом этой самой страны...
* * *
Система не обидела Геннадия Николаевича. Бывший морячок (до сих пор, по-моему, не вытравил с руки татуировку морского якоря), затем слесарь одного из питерских заводов, он счастливо угодил в поле зрения ленинградского комсомола. Статный, открытое лицо, чистая биография, командирские замашки. Будущий лидер. Такие комсомолу и требуются. А что с грамматешкой плоховато - дело поправимое. С солидными рекомендациями из Смольного института - обкома комсомола - Селезнев вскоре обживал аудитории факультета журналистики.
Саша Осипов, близкий друг моего отца, в прошлом директор ленинградского отделения ТАССа, рассказывал в приватной беседе:
- Приходит как-то на журфак (кроме ЛенТАССа я подрабатывал в университете) самоуверенный молодой человек, эдакий комсомольский полубог, и говорит, что хотел бы защищать у меня диплом. Работа, которую он вскоре принес, никуда не годилась. Я вернул со словами, что, может, лучше ещё послесарить, чем бумагу переводить, и что больше "двух" поставить не могу. И тут началось! Пошли звонки декану. Новоиспеченные швондеры из обкома комсомола решили насмерть стоять за своего выдвиженца. На меня так насели (вспомни застойные времена), что вынужден был, поступившись принципами, поставить положительную отметку. Дальнейшее сам знаешь. Головокружительная карьера. Газета "Смена", затем отдел пропаганды ЦК ВЛКСМ. Когда проштрафился редактор "Комсомолки" Ганичев, цековские мудрецы не нашли ничего лучшего, чем "бросить" Селезнева на лучшую в те годы газету...
У него и вправду обнаружился талант (похоже, единственный) оказываться в нужный момент в нужном месте да ещё под нужной рукой и так же стремительно исчезать в минуты опасности. Думаете, Селезнев коротал дни и ночи в осажденном парламенте с братьями-коммунистами? Ничего подобного. Когда тучи начали сгущаться, выхлопотал поездку в Австрию по чепуховому вопросу и благополучно отсиделся в столице вальсов.
Другой открывшийся талант - "безжалостность к врагам рейха", как писал Юлиан Семенов. Выбранная Селезневым жертва, как правило, была обречена.
...Следом за Гутионтовым пришла очередь Володи Сварцевича, одного из лучших фотокоров редакции. Но увольнял его редактор не за рюмку, а за слова, вынесенные в заголовок этих заметок. На одной из редколлегий (мы их называли - "бредколлегия" или "вредколлегия"), где Селезнев гневно выбрасывал из номера очередной Володин репортаж, как всегда острый, Сварцевич не выдержал, поднялся, весь красный от волнения, поправил очки на вспотевшем носу и, стараясь оставаться спокойным, сказал:
- Жаль мне вас, Геннадий Николаевич! Вся ваша жизнь - путь по трупам к "вертушке"... Зряшная жизнь...
Пришлось Сварцевичу начинать карьеру заново...
В конце 80-х партия поручила Селезневу новое дело - возглавить, а точнее, взнуздать ретивую "Учительскую газету". К досаде Старой площади, "Училка" будоражила общественное мнение громкими разоблачениями вместо того, чтобы писать о доброй Марьиванне и прилежном Вовочке. Прекрасного редактора, смельчака Матвеева сняли и посадили Селезнева. Вещими оказались слова Володьки Сварцевича - вскоре Матвеев от расстройства, от того, что отняли любимое дитя - взлелеянную им газету, - скоропостижно скончался...
* * *
Прошли годы, Геннадий Николаевич не изменился. То ли буку ему в детстве показали (предсмертное фото сумасшедшего Ленина, например) и обозлили на всю жизнь, то ли старые болячки (как у президента) порождают эту безжалостность. Очевидцы из "Комсомолки" вспоминают, что в моменты обострения язвы к Селезневу лучше было не соваться с делами - будь то снятый накануне материал или назначение нового сотрудника. Затопчет.
Оказавшись во главе палаты мордов отечественного парламента, этот баловень судьбы вместо амнистии вдруг начал предлагать возрождение каторжной тюрьмы. "Хорошо бы ещё заковывать преступников в железа, в кандалы!" - настаивал спикер. Генрих Ягода выискался. Будто мало нам родимых тюрем и лагерей, не претерпевших изменений со времен ГУЛАГа! Ужасающих средневековым уродством и насилием весь мир.
Недавно начальник норвежских колоний - пожилой интеллигент в золотых очках, смахивающий на председателя Нобелевского комитета, посетил ряд исправительных учреждений в Мурманской области. Северная соседка решила оказать русским зекам гуманитарную помощь. По телевизору показывали сцену посещения одного из лагерей. Норвежец, выйдя наружу в окружении малиновых околышей, пошатнулся, побледнел и, пряча глаза, произнес в камеру примерно следующее:
- Ну вы, ребята, даете...
Селезнев, в отличие от друзей-коммунистов - сидельцев "Матросской тишины", тюрьмы не нюхал. Но возмечтал о каторге, которая, как известно, никому не заказана. Что ж, никогда не поздно переквалифицироваться. В вертухаи! Хорошего начальника колонии нынче не сыскать. А народным избранником может стать каждый. Плыви себе беззаботно (как депутат Шандыбин) узловатой корягой по течению Думы-реки да поплевывай в тихую воду...
* * *
...Думал об этом в кремлевском кабинете, глядя на стоящий передо мной аппарат правительственной связи - АТС-2, "двойку", или "вертушку".
Птица-"двойка"! Кто тебя выдумал? Какие сладкие речи проносятся по твоим подземным засекреченным проводам! Какие дела решаются!
Кто выдумал? Солженицын с Копелевым в том числе, другие зеки марфинской шарашки близ Останкино. На радость будущим Селезневым... А мне-то она зачем? Куда телефонировать? В царствие небесное? Любимой по "вертушке" в чувствах не признаешься. Счастья не выхлопочешь. Зачем я здесь? Доброго Костикова давно убрали, не с кем человеческое слово вымолвить. Бечь, бечь куда глаза глядят! Впрочем, есть у "двойки" достойное применение. Снимаю трубку, набираю номер президентского буфета. У подавальщицы Марины приветливый грудной голос:
- Вам с сыром или с ветчиной?
- И толсто нарезайте, толсто... - вслед за бывшим начальником требую я.
ГОСКОМПЕЧАЛЬ, или утро чиновника
- Тебе ещё повезло, - говорит Миша Смоленский, бывший советник Министра Книгопечатания, старый мой приятель по "Комсомолке". - Кремль. Разносолы. Похлебал бы из нашего болота...
Недавно он написал заявление об уходе. Казалось бы, теплое место, самый центр, особняк за кинотеатром "Пушкинский". Сиди советуй, какие учебники издавать для нынешних переростков (пособия "о правильном использовании цепей, прихотливости наколок"), сам в крайнем случае сочиняй. Какое издательство откажет правой руке министра? Кабинет - просторный, хоть и слегка обшарпанный, никто не сопит над ухом, не треплется часами по телефону. Министр - душа человек. Приятная наружность, благородные седины. Смахивает на доброго сказочника...
- Вот тут ты ошибаешься, - нарушает ход моих мыслей Михаил. - Скажи, с чего начинается утро в Кремле?
- Прессу изучаем, - говорю, - пишем обзоры. Кто-то просматривает телетайпные ленты, а кто и сериал успевает по телевизору. А почему ты спрашиваешь?
Михаил улыбается, молчит. Затем следует его краткая исповедь.
* * *
- Каждый новый день начинался со звонка министра. Большая честь! "Миша, - слышался в трубке похмельный голос. - Что у нас осталось?" "Ничего, - отвечаю. - Все вчера вышло." - "Так сходи быстренько, не медли. И пропорцию соблюдай как я люблю..." Спускаюсь к палатке у входа в министерство. Покупаю дорогой джин - другого он не приемлет, холодный тоник. В кабинете смешиваю и волоку на другой этаж. (Извини, тема не нова. Всюду одно и то же. Но что делать - если правда?) Чиновники сочувственно, с пониманием смотрят вслед - серьезное дело, ежеутренняя повинность политического советника министра. Вполне квалификацию бармена можно было присвоить... А зарплата-то копеечная. Пытался как-то намекнуть, что хорошо бы специальный фонд завести, не по карману мне замашки Доброго Сказочника, как ты его отрапортовал. Молчит, насупился. День перемогся, назавтра снова схватил трубку прямой связи. "Миша, помилосердствуй! Сил нет терпеть..."
Не успеешь обслужить министра, на пороге кабинета - личности из его окружения. Наверное, решили - раз я бывший журналист, хорошо одет, побрит, пахну дорогим парфюмом, значит, как пел покойный Галич, - непременно "генерал-иностранец". Помнишь его балладу? Как он лечился в подмосковном санатории, а местные старики и старухи, обманувшись в импозантной наружности, приняли его за Рокфеллера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24