- Пальцами будут показывать, деда!
- Пусть попробуют! Я им эти пальцы быстро повыверну!
- Расспрашивать начнут... - Катя все еще стояла, прижавшись к старику и перед ее остановившимся взглядом, кажется, проносились картины вчерашнего вечера. - Он и говорит мне... А сейчас, говорит, милая, тебе будет немножко больно...
- Пожалел, выходит, - обронил старик.
- Посочувствовал.
- Все-таки схожу к врачихе... Сюда звать не буду, попрошу, чтоб она без тебя выписала больничный лист.
- Не сможет, - Катя отошла, присела к столу. - Она же не по нашему участку.
- Сговорятся, - заверил старик. - Свои люди... Ее выручат, она выручит... Всем жить надо.
- Я не пойду на работу, - сказала Катя, помолчав. - На себя глаз поднять не могу, не то что на людей. Может быть, попозже... Когда-нибудь.
- Ты вот что, - голос старика окреп, в нем прозвучали даже металлические нотки. - Нечего вперед заглядывать. Как будет, так и будет. Ясно?
Пока ты дома, спешить никуда не надо, на поезд не опаздываешь. Скажи мне вот что... Тебе врач нужен? Тебе...
- Нет, что ты! - испуганно вскрикнула Катя.
- Подумай. Я бы позвал... Пусть бы наша соседка с третьего этажа заглянула, а? Она как раз по вашим делам. Ты уж скрепись как-нибудь, поговори с ней, расскажи что там и как... Подожди, не перебивай. Не для себя, для меня это сделай.
- Как для тебя? - не поняла Катя.
- А вот так. Я же себе потом не прощу, если что-то неладно будет... И я должен знать, что сделал все возможное, ни от чего не уклонился, ничем не пренебрег... Поняла? Спать не смогу, если врачиха меня не успокоит. Я и так не знаю, что сказать твоим, когда они из этих эмиратов вернутся с барахлом, будь оно трижды проклято!
Катя поднялась, прижалась к тощеватым плечам старика, обхватив его руками, словно в последней надежде, в последней попытке спастись.
- Так я пойду?
- Ну... Иди, - выдохнула она и наклонив вниз голову, скользнула в свою комнатку.
Соседка уже собралась на работу, уже одетой застал ее старик у вешалки, но когда она увидела его, взглянула в затравленные глаза, сразу поняла в чем дело.
- Иду, Иван Федорович... Сейчас прямо и зайду.
Халат она надела уже в прихожей, шагнувшего было за ней старика, молча развернула и, подтолкнув в сторону кухни, зашла к Кате. Ее не было почти час, и все это время старик сидел на кухонной табуретке, зажав ладони в коленях, и тихонько подвывал от беспомощности, от невозможности что-то сделать, А едва услышал, как открылась дверь Катиной комнаты, бросился к врачу.
- Ну? - единственный вопрос светился в его синих несчастных глазах.
- Что тебе, Иван Федорович, - она увлекла его в прихожую подальше от Катиной комнаты. Стянув с себя халат, женщина свернула его в клубок и сунула в хозяйственную сумку, как использованный инструмент. Полноватая, усталая, пожилая, она и сама не знала, что сказать старику. Тот смотрел на нее с такой надеждой, что женщина растерялась. - Вы только не волнуйтесь... Все не так уж и плохо.
- Но все-таки плохо?
- А что же вы хотели, Иван Федорович? В таких случаях и не бывает слишком хорошо. Да, печально. Девочка-то у вас не из крепеньких, не из... Да ладно. Похоже, все это у нее впервые... Тут психологический фактор может оказаться куда существеннее всего остального, понимаете?
- О, Боже, Боже, - простонал старик, закрыв глаза.
- Пусть сидит дома, отдыхает, набирается сил... Время лечит. Ей многое нужно просто забыть.
- Она из ванной не вылезает, - прошептал старик, опасливо косясь в комнату. - Я уж додумал - не тронулась бы умом... И так бывает, а? Ведь бывает?
- Вроде, обошлось, - возразила женщина. - Я ничего такого не заметила.
Катя... сильная девочка. Вполне владеет собой.
- Да-да, - обрадовался старик. - Она у нас такая, она, знаете... - и вдруг, не в силах больше продолжать, старик тихо, беззвучно заплакал. Не вытирая слез, не отводя взгляда от врача, он словно ждал еще каких-то слов, не то утешительных, не то безжалостно жестких.
- Пусть сидит дома. Документы я сделаю. Позвоните к ней на работу, она о работе беспокоится... Скажите, что заболела. Простыла, ногу подвернула... Что угодно можете сказать.
- Да, - кивнул старик как-то отстранение. - Я понимаю... Я позвоню.
Скажу, что простудилась...
- Да не убивайтесь вы так, Иван Федорович! - Женщина встряхнула старика за плечи. - Ну, нет сил смотреть на вас... Обойдется, Бог даст. Вы меня слышите?
- Да-да, все хорошо слышу.
- Что она любит поесть?
- Что любит, - он вытер рукавом мокрые глаза. - Пельмени любит.
- Вот и варите ей пельмени, - женщина ободряюще улыбнулась. - Загляну к вам вечером. Часов в семь-восемь... Что смогла, я сделала, а там будет видно.
Авось, обойдется.
- Дай Бог, - прошептал старик. - Спасибо, большое спасибо. Мы будем вас ждать.
Подхватив свою сумку, женщина поторопилась уйти. Закрыв за ней дверь, старик слышал как часто застучали ее каблуки по ступенькам - она опаздывала на работу.
***
Через несколько дней Катя получила повестку от следователя. Он приглашал ее для беседы. Она с недоумением и опаской вертела небольшой, мятый клочок бумаги, пыталась вчитаться в подслеповатый текст, но кроме угроз за неявку ничего понять не могла.
- Деда! - позвала она. - Посмотри, что прислали... Вроде, суд намечается.
Старик взял повестку, надел очки, подошел к окну, долго вчитывался, хмыкал про себя не то возмущенно, не то досадливо, но тоже немного понял.
Обсуждать с Катей повестку не стал, а вечером отправился к участковому, к Леше.
Тот внимательно изучил все пункты повестки, отложил ее в сторону.
- Ну что? - спросил старик, сразу почувствовав, что новости его ждут не самые хорошие.
- Плохи наши дела, Иван Федорович, - сказал Леша напрямую. - Как бы вскорости на свободе не оказались подонки.
- Это как? - осел старик, как от удара.
- Смотри, что здесь написано... Вызывается Катя в качестве свидетельницы. Не потерпевшей, а свидетельницы. То есть, разговор будет не о совершенном преступлении, а о подробностях того вечера. Кто что сказал, кто где сидел, который был час... Ну, и так далее.
- Может, не идти? - спросил старик.
- Придется сходить. Еще повестку пришлют, еще одну... А потом и успокоятся. Дескать, истица сняла свои обвинения и говорить больше не о чем.
- Да не может она идти... Хиреет девка.
- Тогда следователь сам придет... Иногда и такое случается.
- А что ему сказать-то?
- Что написала в заявлении, то пусть и говорит. И ни слова в сторону.
Что бы следователь не плел, какую бы лапшу на уши не вешал - от своего не отступаться. Держаться до последнего. А то потом напишет, что потерпевшая не уверена в своих первоначальных показаниях, что путается... Ну, и так далее.
- Значит, идти ей?
- Иван Федорович... Как я могу сказать - идти или нет... Если она в состоянии, пусть сходит.
- Ну что ж, - старик поднялся. - Коли, говоришь, надо, значит, пойдет, - последними словами старик словно хотел снять с себя ответственность.
Леша не возражал. Если ему так легче, пусть будет так.
***
Мы, наверно, и сами в полной мере не осознаем нашу потрясающую осведомленность в криминальной стороне жизни. Радио, телевидение, газеты, народная молва, собственный печальный опыт - все это дает ту образованность, которая позволяет смело судить о чем бы то ни было. Номера статей уголовного кодекса, сроки и виды наказаний за те или иные преступления, условия жизни в тюрьмах и лагерях, извращения, которыми насыщены места лишения свободы, оружие разрешенное и оружие запретное, действия наших славных бандитов за рубежом...
Кстати, мы гордимся их подвигами там, ничуть не меньше чем победами музыкантов или спортсменов.
Продолжать можно бесконечно.
Все это в нас сидит и, более того, вмешивается в нашу ежедневную жизнь.
Эти знания стали частью нашего внутреннего мира, нашей нравственностью. Мы не примем ни одного решения, не произнесем ни единого ответственного слова, не заглянув в потаенную кладовку криминальных знаний. И это уже не просто знания, это уже опыт, жизненная школа, руководство к действию, мораль общества.
Как знать, не превратилась ли и вся огромная страна в скопище разросшихся, неуправляемых банд? И живет она по каким-то странным законам, нигде не изложенным, не утвержденным, по законам, которые возникают в тот самый момент, когда в них появляется надобность... И осуществляют эти законы люди, которые оказываются более многочисленны и безжалостны вооружены ли они автоматами, гранатометами, должностями или покровительством высших людей государства...
Да, конечно, мы помним и другие времена, более законопослушные, справедливые, хотя люди со странными фамилиями, просочившиеся к власти, убеждают нас в противоположном - дескать, не было таких времен...
Были. И совсем недавно.
Но сегодня, что происходит сегодня - дети с молоком матери впитывают похождение пожирателя женщин Чикатило, живут в атмосфере, насыщенной пороховым дымом, гарью сожженных машин, на улицах, оглашаемых криками умирающих - зарезанных, взорванных, расстрелянных... А десятки миллионов, отсидевших, вспрыснуты в общество вместе со своими тюремными лагерными представлениями о добре и зле, о правде и справедливости, о чести и достоинстве и о том, какими методами можно и должно все это отстаивать...
И отстаивают.
Люди, с многолетним зековским опытом, не просто придерживаются усвоенных правил в жизни, они несут его в мир, насаждают настойчиво и убежденно, со всей страстностью и искренностью, на которую только способны. И мы впитываем их ценности не потому, что такие уж слабые да безвольные, нет, за их опытом правда жизни, законы выживания в условиях суровых и опасных, надежда уцелеть в том мире, который простирается сразу за нашими окнами...
***
Катя медленно шла по длинному коридору, пока не увидела на двери табличку с именем хозяина кабинета - следователь Смоковницын. Постояла, отошла к окну, вернулась, но постучать не решилась, присела на стул, приколоченный еще к нескольким таким же стульям - чтобы не украли. Она настороженно рассматривала этот сумрачный коридор, наполненный молчаливой суетой. Из кабинета в кабинет переходили странно одинаковые люди с бумагами, перелистывали эти бумаги, шелестели ими... Лампочки, когда-то подвешенные к потолку, были разбиты, вывернуты или висели перегоревшие, пыльные, засиженные мухами.
Следователь выглянул сам, выпроваживая посетителя.
- Вы ко мне? - спросил он требовательно, заранее недовольным, осуждающим голосом, очевидно, чтобы человек сразу осознал свое незавидное место в жизни, свою зависимость и подневольность.
Катя молча показала повестку.
- А, - протянул он с каким-то недобрым удовлетворением. - Пришли все-таки. Очень хорошо.
- А что, можно было и не приходить?
- Да я уж подумал было, что вы решили отказаться, - следователь пропустил Катю в кабинет, закрыл дверь, долго, с какой-то церемонностью усаживался за свой стол, будто совершал важный ритуал, от которого многое зависело.
- Отказаться от чего?
- От своих обвинений, - самим тоном, движением локтей, сдвинутыми бровками следователь дал понять, что не одобряет такое количество вопросов, вопросы здесь должен все-таки задавать он. - Присаживайтесь вон на тот стул, он еще и остыть не успел... Может быть, вам это и понравится, Смоковницын явно произносил гораздо больше слов, чем требовалось. И хотя ничего существенного не сказал. Катя поняла, что перед нею не союзник, перед нею враг.
Она села рядом с тем стулом, на которое указывал следователь. Тот усмехнулся.
- Вам не нравятся теплые стулья?
Катя взглянула на следователя, но не ответила. Наклонила голову к своей сумочке и сцепила на ней пальцы, как бы готовясь переждать, пережить все те испытания, которые ожидали ее в этом кабинете.
Волосы с затылка, из-за ушей длинными прозрачными прядями Смоковницын зачесывал вперед, безуспешно пытаясь прикрыть ими бледную лысину, по цвету напоминающую сырое тесто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26