— А зачем? Все, что было в этой квартире ценного, ты уже выгреб. Да и Пияшев вряд ли оставил что-нибудь интересное. Ни окровавленных тряпок, ни орудия убийства там нет. А нужно именно это. Остальное у нас есть. Если уж и делать обыск, то в офисе «Роксаны».
— А там что найдем?
— Списки. Полные списки прекрасных женщин, которые могут дать те или иные показания. А пока все они еще не слиняли в Аласио, нужно взять с них подписку о невыезде.
— Думаешь, это их остановит?
— Неважно. Мы им вручим некий правовой документ, они поставят свои подписи, как бы дадут обязательство не уезжать. А если нарушат и уедут — криминал. Тут я уже могу постучать пальцем по столу. Нехорошо, дескать. И потом, что значит нарушить подписку и уехать... Значит, признают себя виновными. Да, это еще нужно доказать, но для себя я знаю — вину свою признали. Это встряхнет мой уставший организм и придаст мне новые силы.
— Свежие силы, Паша, это хорошо, — уныло ответил Худолей, спускаясь вслед за Пафнутьевым по лестнице. — Но, я думаю, встряхнет твой организм и вернет ему прежние силы... хорошее такое, неожиданное путешествие в новые места! Ты только вслушайся в само звучание... Римини, Аласио, Монако... Ты когда-нибудь был в Аласио?
— Только собираюсь.
— Точно собираешься?! Паша, я не ослышался?!
— Я понял, что мне теперь без этого Аласио уже и не жить. Свет сошелся клином.
— Мы их раскрутим, Паша, раскрутим!
— А про Свету не забыл?
— Нехорошо говоришь. Нехорошо. Грех это.
— Виноват, — Пафнутьев положил руку на тощеватое худолеевское плечо. — Мне показалось, что после твоих криминальных похождений ее образ слегка померк...
— Воспылал! — закричал Худолей, выходя на залитое солнцем крыльцо. — Паша, ее образ воспылал!
— Это хорошо. Аванс за квартиру вернул?
— Не успел, — фальшивым голосом сказал Худолей. — Но я обязательно сделаю, как ты велел. Я послушный, Паша, я исполнительный. Я всегда поступаю, как советуют старшие товарищи. Верь мне, Паша!
— Заметано, — кивнул Пафнутьев.
В управлении его ждал вызов к прокурору Шевелеву. Олег Петрович Шевелев был человеком нового склада. Счастливые демократические времена вывели на общественную арену людей бойких, веселых, легких в общении с подчиненными, с руководством и вообще со всей окружающей действительностью. Был он молод, поджар, занимался каким-то видом спорта: не то прыгал, не то бегал, не то еще что-то подобное над собой совершал. Во всяком случае, в комнатке отдыха, примыкавшей к его кабинету, стоял кеттлеровский тренажер. Усевшись на него, можно было вообразить себя на велосипеде и крутить педали сколько хочешь. Если позволить себе некоторую вольность суждений, то можно сказать, что многое в жизни и деятельности прокурора Шевелева крутилось как бы понарошку. Так что кеттлеровский велосипед был чем-то вроде символа. По прокурорскому челу стекали капли пота, спина была взмокшей, в мышцах накапливалась молодая усталость, которую хотелось назвать даже не усталостью, а истомой, но при этом педали крутились вхолостую, поскольку тренажер был намертво привинчен к паркету. Надо сказать, что хитроумный Кеттлер так соорудил свой велосипед, что на верчение педалей вкладывалось ровно столько напряжения, сколько хотелось. Устал — сделай себе послабление, и тогда педали начнут вертеться совершенно свободно без всяких усилий. Если в теле появился спортивный азарт — можешь повернуть какую-то там гайку и, пожалуйста, — трудись до седьмого пота. Как и в жизни, ребята, как и в жизни.
— А, Паша! — воскликнул Шевелев, увидев в дверях смурную пафнутьевскую физиономию. — Рад тебя видеть! — Он легко встал, вышел из-за стола, сделал несколько шагов навстречу, пожал Пафнутьеву руку, похлопал ладошкой по плечу, позаглядывал в глаза, словно желая убедиться, что его подчиненный из всех опасных жизненных передряг вышел целым и невредимым.
— Здравствуйте, Олег Петрович, — почтительно сказал Пафнутьев. — Вызывали?
— Что значит вызывал?! Паша! Я просил тебя заглянуть ко мне, не более того! Какие могут быть вызовы в наше время?! Ты что? — Шевелев рассмеялся заразительно, впрочем, его заразительность Пафнутьева нисколько не коснулась, поскольку знал он, прекрасно знал, зачем пригласил Шевелев, почему пляшет сейчас перед ним, как вошь на гребешке. Мысленно Пафнутьев так и выразился — вошь на гребешке. Но стоял он все в той же позе вызванного на ковер — руки вдоль тела, папочка в кулачке, голова чуть вперед, чуть в наклоне, голос негромкий, взгляд не то чтобы робкий, взгляд должен быть в меру дерзок, но и дерзость должна происходить от желания предугадать желания руководства и даже его капризы.
Вот так примерно.
— Садись, Паша, — легкий взмах прокурорской ладошки указал Пафнутьеву, куда именно следует сесть. И он сел. Старый хитрец Пафнутьев знал, как сесть — на самый краешек кресла, коленочки вместе, папочку на коленки и вопрошающий взгляд на руководство. Заметьте, не вопросительный взгляд, вопросительный может иметь оттенок нетерпеливости, даже требовательности, нет, взгляду положено быть именно вопрошающим. Чего изволите, дескать.
— Какой-то ты сегодня скованный! — воскликнул Шевелев. — Я теряюсь от твоей серьезности! Что-нибудь случилось? Говори, решим!
— Да нет, так чтобы очень, то не слишком... — промямлил Пафнутьев. Боялся он вступать в разговор открытый и доверительный, переполненный шутками-прибаутками, веселыми историями о преступлениях и преступниках. Знал — после такого разговора отказать человеку в большой или маленькой просьбе невозможно. Просто невозможно. После такого разговора можно только выпить, похлопать друг друга по плечам и расцеловаться у порога в знак вечной дружбы, а то и любви. — Тепло сегодня, — сказал Пафнутьев, прекрасно понимая весь идиотизм произнесенного. — Даже жарко. Вчера было холоднее.
— Весна идет, весне дорогу! — воскликнул Шевелев, падая в соседнее кресло. — Как дела с этими прекрасными женскими трупами?
— Нормально, — кивнул Пафнутьев. — Все путем. Устанавливаем, собираем доказательства, улики.
— Уже улики?!
— Да, но они пока безымянные. К уликам еще преступников надо подобрать. Но не каждый преступник окажется впору этим уликам, вернее, улики оказываются не впору преступнику. Это вроде как обувь купишь, а потом жалеешь.
— Понятно, — сказал Шевелев, окончательно запутавшись. — Как я понимаю, задерживать некого?
— Задержали одного, но это так... Шестерка.
— Тогда зачем задерживали?
— Много знает.
— Не торопись выпускать!
— Да вот тяну, пока сроки позволяют.
— Это правильно. Так и нужно поступать. Только по закону и ни шага в сторону. Шаг влево, шаг вправо — стреляю без предупреждения. На поражение. Так было во времена нашего позорного прошлого, так будет и впредь. Согласен?
— Насчет позорного прошлого?
— Паша, ты не в ту степь поскакал, понял? Не в ту степь. — Терпение Шевелева, кажется, закончилось. — У меня был Сысцов. Слышал о таком?
— Приходилось.
— Он говорит, что ты нагрянул к нему домой почти с обыском. Это правда?
— Он что, этот Сысцов, немножко беременный?
— Не понял?
— Что значит — почти с обыском? Или с обыском, или без обыска. Наполовину не бывает. Как не бывает женщин немножко беременных или, скажем, почти беременных.
Шевелев расхохотался, причем так искренне и опять же заразительно, что, откинувшись на спинку кресла, несколько раз взбрыкнул ногами. Пафнутьев тут же вообразил, что ногами прокурор сучит так, будто сидит на кеттлеровском тренажере.
— Слушай, Паша, у меня к тебе просьба... Не трожь этого Сысцова. Ну на кой он тебе сдался? Старый хрыч, хотя и с заслугами.
— Его заслуги уходят корнями в позорное прошлое, Олег Петрович, — усмехнулся Пафнутьев, которого задели, задели прокурорские слова о позорном прошлом. Пафнутьев не считал позорным ни свое прошлое, ни прошлое страны, в которой он когда-то родился и прожил не меньше тридцати лет.
— Паша, — Шевелев положил ладонь на плотную коленку Пафнутьева. — Оставь Сысцова. Ты же не веришь, что он убил этих девочек? Ему ли с девочками путаться! Он был здесь и подробно, чистосердечно, откровенно рассказал все, что произошло. Да, ему принадлежит фирма «Роксана». Да, убитые девочки пользовались услугами этой фирмы. Да, служащие «Роксаны» как-то отправляли их в Италию. Все вернулись. Живые и здоровые. Чем они там занимались... Это ведь не наше с тобой дело. Может быть, Иван Иванович как-то после хорошей дозы итальянского вина к кому из девочек залез под юбку. Могло такое быть? Могло. Я у него впрямую спросил. И он мне в лоб ответил — могло. То есть человек ведет себя искренне. Это надо ценить.
— Ценю, — уныло кивнул Пафнутьев.
— У тебя есть против него что-то конкретное? Если есть — бери! Я сам подпишу ордер на арест. Нет ничего конкретного — не лезь к мужику! — На этот раз в голосе прокурора чуть слышно звякнул металл.
Шутки кончились, подумал Пафнутьев.
— Мы договорились? — спросил Шевелев, снова укладывая свою ладошку на пафнутьевское колено.
— Я больше не буду к нему домой ездить, — покаянно произнес Пафнутьев.
— И сюда вызывать не надо. Если очень уж захочется, зайди ко мне, посоветуемся, вместе пригласим, в конце концов. Устроим ему перекрестный допрос, козлу похотливому!
— Это было бы интересно. — Пафнутьев уставился тяжелым, неподвижным взглядом в пол.
— Значит, заметано?
— Олег Петрович... Мне надо срочно показаться врачу, — медленно проговорил Пафнутьев, все так же глядя в пол. — Я прошу дать отпуск за свой счет... На неделю.
— Нет проблем! — воскликнул Шевелев радостно. — Хоть с завтрашнего дня.
— Мне бы с понедельника. Если не возражаете.
— Считай, что с понедельника ты в отпуске. Только оставь заявление секретарю.
— Спасибо, Олег Петрович. — Пафнутьев тяжело поднялся из кресла, невольно, может быть, сам того не сознавая, давая понять Шевелеву, что действительно нуждается в серьезном медицинском обследовании.
Понимал Пафнутьев еще одну тонкость разговора — не должен был Шевелев отпускать его даже в короткий отпуск, поскольку не завершено расследование двух убийств. Так не делалось, это было против сложившихся правил. Если бы Пафнутьев попросил неделю на то, чтобы проведать родителей, сделать ремонт в квартире, отдохнуть на даче, то, конечно, отпуска он бы не получил. Но если пошатнулось здоровье — отказать трудно. Он должен был сам облегчить задачу Шевелеву и выдвинуть такую причину, чтобы у того было право дать ему отпуск.
Шевелев проводил Пафнутьева до двери, заботливо поддерживая под локоток, а когда тот уже взялся за ручку, остановил, развернул к себе.
— Паша, значит, так... Мы договорились, да? — Шевелев смотрел жестко, и ни тени улыбки, благожелательства не осталось в его прищуренных глазах. Пафнутьев знал этот взгляд — так смотрели люди, которые не один раз побывали за колючей проволокой. И не за карманные кражи, нет. И понял Пафнутьев, что вся прокурорская доброжелательность, общительность, легкость — это вроде газетки, в которую завернута свинцовая труба.
— О чем договорились? — спросил он.
— О Сысцове.
— Олег Петрович, я вот что скажу, — доверительно проговорил Пафнутьев. — Сысцов — это тот человек, который в свое время повысил меня в должности, сделал начальником следственного управления, каковым я в настоящее время и являюсь.
— Да-а-а?! Я и не знал, — Шевелев расплылся в улыбке.
— У нас с ним отношения давние, выверенные, можно сказать, — Пафнутьев осторожно и старательно проговаривал слова, которые ни к чему не обязывали, которые потом можно прослушивать много раз и не найдешь, не обнаружишь в них даже намека на какое-то обещание. Нужно быть очень уж опытным человеком, чтобы обнаружить пустоту этих слов и проглотить их.
Шевелев проглотил.
— Если увидите Ивана Ивановича, передайте ему, пожалуйста, что в самом факте моего посещения нет никакой угрозы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58