Яхточку, помните, которая шла все время за вами? Это н а ш а!.. Ха-ха! Хорошо организовано?.. Признайтесь. Ну, а что будет с вами после Гонконга — этого я вам не скажу, — это пока секрет, — так закончил свою речь Уильдер.
Вадим был подавлен всем, что он услышал.
— Но зачем вам уничтожать «Диану». Какой в этом для вас интерес? — спросил он.
— Во-первых, один из пунктов инструкции, вам данной, — борьба с корсарами и с каперами, которые нападают на суда Российско-Американской компании, — следовательно, мы должны уничтожить вашу «Диану», хотя бы из чувства самосохранения… А, во-вторых, это сделать необходимо для острастки вашего правительства. Оно каждый год будет посылать суда, а мы каждый год будем их топить. Надоест — и отступятся от Аляски! А это и требуется нашим капиталистам. Черт бы их подрал! Ловкие ребята!
Наступил момент молчания. Уильдер наслаждался, наблюдая за тем впечатлением, которое он произвел на Вадима.
— Ну, что же, милый князь? — прервал он наконец молчание. — Переходите на службу ко мне? У меня как раз свободно место старшего лейтенанта. Карьера, клянусь честью корсара, блестящая. Из матросов да прямо в старшие лейтенанты! Будем вместе мечтать, проклинать человечество и декламировать Байрона. Идет? — По рукам?
Вадим задумался. Вся горечь пережитых обид вдруг мутным клубком поднялась и ударила ему в голову. Душой его овладел прежний романтизм — жажда свободы, ненависть к условностям и предрассудкам. С особой силой он почувствовал, что между ним, разжалованным мичманом, и толпой князей, графов, продажных генералов и адмиралов, офицеров и матросов обреченной «Дианы» лежит бездонная пропасть.
Уильдер внимательно наблюдал за лицом Вадима, и казалось, жадно читал все его мысли.
Но Вадим вдруг справился с чарами мечты и даже головой встряхнул, чтобы прогнать дьявольское наваждение.
— Н е т! — решительно воскликнул он. — Нет! Вы предлагаете мне личную свободу, а я хочу, чтобы не я один, а в с е были свободны, чтоб все были счастливы! Ради такого о б щ е г о счастья я готов голову положить! А гордое одиночество положительно мне не по душе!
— Фантазии!.. Утопии! — покачав головой, ответил Уильдер. Он был недоволен. — Как вы упрямы, русские! Фантазеры! В вас совсем не развито чувство личности! Что такое в с е? Толпа, чернь, плевка не стоющая! — он помолчал. — Ну, не хотите идти ко мне, так д о с в и д а н и я! Постараюсь, чтоб вы хоть не по своей воле, да попали ко мне! Надеюсь, мы скоро встретимся опять. И я тогда сумею доказать вам, что питаю к вам истинно дружеские чувства. Д о с в и д а н и я! — И, быстро повернувшись, Уильдер пошел вниз с горы и завернул в сторону.
Вадим долго не мог собрать своих мыслей. Он растерянно смотрел то на «обреченную» «Диану», которая мирно отдыхала в порту, то на «Черного коршуна», который, казалось, вот-вот готов был раскинуть свои мощные крылья и ринуться в свободную безграничную, даль океана навстречу бурям и ветрам.
…Вадим быстро спустился с горы, пробежал опять через вонючий китайский квартал, пробился сквозь суетливую толпу портовой публики и направился к ресторану, в котором он оставил Илью. Тот уже все газеты перечитал и беспокоился, не видя Вадима. Сидел и ждал.
Наконец они встретились. На Вадиме не было лица.
— В чем дело? Что случилось? — тревожно спросил его Илья.
— Потом… потом, не здесь! — ответил Вадим.
Они пошли к катеру.
По дороге в одном кабачке они видели драку матросов, — вернее побоище. Группа каких-то матросов самого зверского вида жестоко избивала русских матросов с «Дианы», избивала всеми способами: и английским, и американским, и китайским.
Портовая полиция в эти «матросские дела» никогда не вмешивалась.
Илья и Вадим отправились собирать подмогу «своим». Отыскали группу матросов с «Дианы» и повели их на помощь. Появление свежих сил быстро решило судьбу побоища, и мрачные матросы оставили место боя, унося раненых товарищей и изрыгая потоки ругани и проклятий. Они угрожали, что скоро разделаются с «Дианой», потопят ее и прочее. Все это пьяное бахвальство на Илью не произвело никакого впечатления, но Вадим отнесся к этим угрозам серьезно.
Барон и граф еле доплелись до катера — до чертиков накурились опиума! Не забыли и друга, — привезли опиума князю Чибисову, а также и трубку. Накурился и он до одурения. Дали курнуть и любопытному Спиридонию. И сами были не рады — он вообразил себя на том свете, в аду, и по этому поводу орал на весь фрегат, — каялся в своих грехах и призывал на помощь всех угодников и угодниц. Паисий кипел злобой на беспутного собрата, анафемствовал по его адресу, сидя в каюте и яростно растирал ему оба уха.
Вадим заперся в каюте с Ильей и рассказал ему все, что слышал от корсара.
Илья решился предупредить командира. Он сказал, что случайно слышал разговор в ресторане. Командир отнесся к его сообщению критически.
— Кабацкая болтовня! Пьяное бахвальство! — пренебрежительно процедил он сквозь зубы, однако взял свою подзорную трубу и почему-то стал с особым вниманием рассматривать черный корвет. Потом отвел трубу в сторону и стал глядеть на китайские джонки, которые в несколько рядов стояли у набережной Гонконга.
— Обратите внимание, Илья Андреевич, лучше на этих китайцев: они, по-моему, опаснее черного корвета. Все это — рыбаки, но при удобном случае они — опасные пираты!.. Эти косоглазые дьяволы два года назад на моих глазах как муравьи облепили одного голландского «купца» и в несколько минут разграбили все судно, подожгли его и рассеялись в разные стороны. Мы и помочь не успели. Надо ночью посматривать, — не наделали бы они пакостей. Сегодня ваша вахта?
— С полуночи моя, — ответил Илья.
Командир замолчал и опять уставился трубой на корвет.
…Утром на рассвете отошли от Гонконга. На мостике стоял сам командир, и Илья заметил, как под спокойной наружностью его скрывалась игра взбудораженных нервов. Он был подвижнее обычного, поминутно переводил трубу от корвета на китайские джонки, которые сотнями выходили из гавани в открытое море. Иногда острый взор командира упирался в безобразное лицо старого лоцмана-китайца. Его лицо, неподвижное, как маска, ничего не говорящие узкие глаза, — все внушало к нему недоверие. Даже матросы косились на этого китайца.
«Диана» подвигалась к черному корвету. Вдруг Илья заметил, что с подветренной стороны корвета выкинут кабельтов, который преграждает «Диане» путь. Но лоцман словно не замечал этого и вел «Диану» прямо. Илья, забыв всякий этикет, схватил командира за рукав, и показал ему рукой.
— Марселя на стеньги! Живо, ребята! Обрасопить все реи с носа до кормы! — руля налево! — закричал командир.
И голос его был так громок, так решителен, что старший офицер не счел нужным повторять его команды, и только боцман проревел на весь фрегат слова командира. Матросы мигом полетели по вантам.
Лоцман побледнел и вдруг заговорил на ломаном английском языке. Он в резкой форме выразил протест. Пока корабль находится в бухте, никто не имеет права вмешиваться в командование им. — Лоцман ведет корабль, — сказал он.
— Спустить мерзавца в шлюпку! — заорал командир, указывая на лоцмана.
— Есть! — ответили с удовольствием матросы, и моментально лоцман оказался в дюжих объятиях матросов, которые вынесли его на руках с мостика и довольно неделикатно спустили в шлюпку, привязанную у веревочного трапа. «Диана» остановилась, потом повернула в сторону свой нос, изменила курс и понеслась влево от черного корвета, прямо в гущу китайских джонок. Там произошел переполох: раздались крики, повисла в воздухе какая-то китайская ругань. Однако дело обошлось без всяких катастроф. «Диана» благополучно вышла из гавани в открытое море…
Нагасаки
«Диана» держала курс на Японию. В Шанхай решено было не заходить. Там, как узнал командир, порт был закрыт по случаю каких-то местных беспорядков… Из японских портов тогда для иностранных судов открыт был только один — Нагасаки, — и то исключительно для голландских. Поэтому командир «Дианы» шел в Японию без особой уверенности, удастся ли ему остановиться даже и в Нагасаки.
Он не сходил с мостика: то оглядывался назад, на китайский берег, на Гонконг, тонущий в синей дали, то тревожно всматривался вперед. Над тяжелым свинцовым морем, там, впереди, вырастала грозовая туча.
Эта туча расширялась и все выше подымала свои зловещие трепаные вершины. Над поверхностью моря потянулся во все стороны плотный, серовато-синий туман. Ветер крепчал, и в натянутых снастях начался тот вой, который был верным признаком приближающегося урагана, или, как его здесь называли, — «тайфуна». Встревоженный штурман потребовал спуска всех парусов, кроме штормовых. И вдруг из тумана, несущегося по тревожно-гудящему морю, вырисовался стройный силуэт черного корвета. На всех парусах пронесся он мимо «Дианы» — в каких-нибудь двух кабельтовых от нее — и быстро потонул в тумане.
Появление этого таинственного корабля на фоне свинцовых туч из густой тьмы было эффектно. Исчезновение его было жутко. Он как-то расплылся в тумане.
Старый штурман даже перекрестился.
— Что это вы, Иван Иванович? — недовольно заметил ему командир. — Что вы, не узнали? Это тот корвет, который стоял в Гонконге.
Штурман ничего не ответил ему, но близ стоящим почудилось, будто старик процедил сквозь зубы: «не к добру».
Унтер-офицер, старый Хомичев, тонувший кажется во всех морях, почему-то стал рассказывать новичкам о «летучем голландце».
Наконец налетел тайфун — трепал и мотал «Диану» в течение получаса, и быстро пролетел мимо. Сорвал шлюпку, вырвал кусок борта, и этим ограничились потери «Дианы».
Подошли к Нагасаки. Стали на якорь у самого входа в залив, — дальше продвинуться не пустили японцы, которые вышли на лодках навстречу фрегату и загородили дорогу. В лодках были, по-видимому, какие-то чиновники. Они махали угрожающе руками и что-то верещали на своем птичьем языке.
Вынуждены были остановиться около какого-то форта. Форт был устроен на отвесном утесе, подножие которого омывалось прибоем. С верхов глядели на «Диану» многочисленные орудия. Командир хотел ехать на вельботе к берегу, но лодки решительно преградили ему путь. Тем не менее он попробовал пробиться. Заметив его упорство, японцы стали подавать в форт какие-то знаки, и там вдруг началось необыкновенное оживление, — на «Диану» стали наводить огромные пушки. И вдруг одна пушка сорвалась с утеса и увлекла за собой артиллериста. Оба, и пушка и артиллерист, упали в море, и — о чудо! Пушка поплыла! И артиллерист не расставался с ней, — плыл к берегу, держась за нее. Пушка оказалась… деревянной! На «Диане» раздался гомерический хохот. Даже Спиридоний, присевший было за ящик, спасая свою жизнь от грозных орудий, стал хохотать до слез…
Тем не менее командир до берега так и не добрался, — он помнил историю капитана Головнина, который попал в плен к японцам тоже за свою настойчивость и с трудом от них выбрался.
На другой день к фрегату пристали лодки с какими-то японскими чиновниками и переводчиками, которые кое-как лопотали по-голландски. Чиновники были вежливы до приторности — приседали на корточки, били себя ладонями по обеим ляжкам, улыбались сладко и говорили приятные, цветистые комплименты, но решительно не соглашались, до получения разрешения из Иеддо, допустить кого бы то ни было на берег. Ни воды, ни припасов без этого разрешения тоже дать не хотели. Они объяснили, между прочим, командиру, что если кто-нибудь из фрегата сойдет на берег «до получения разрешения из Иеддо», то им, чиновникам, придется сделать самим себе «харакири», то есть вскрыть ножом брюхо. Таков закон! Ничего не поделаешь! Этот последний аргумент показался командиру самым убедительным, и он, послав японских чиновников ко всем чертям, решился уйти из Нагасаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35