Ты следишь за моим рассказом?
– Еще бы! – восклицает Шардон. Он даже забыл жевать свои орехи. Его глаза выпирают, как фишки лото.
– Она убивает его в подвале. Приезжает Парьо. Возможно, он и убил Джо, это из области невыясненного. Они возвращаются в Париж, но сначала Изабель делает номер, становящийся гвоздем программы: стрижет свои волосы, обесцвечивает их, надевает шмотки Джо и отправляется в квартиру на бульваре Курсель.
Официально она Джо... Ей достаточно забаррикадироваться в квартире и ждать. Как знать, а вдруг она получит все наследство? Этой девице не занимать дерзости. А может, она едет туда, чтобы завладеть коллекциями Бальмена...
Я встречаюсь именно с ней... Ее не может узнать никто, кроме консьержки, но та постоянно пьяна, близорука, и Изабель достаточно замотать шарфом низ лица, чтобы иллюзия перевоплощения была полной. Она не выходит на улицу. Она стала маленьким педиком. Какой апломб! Снимаю шляпу! Я купился на ее маскарад. Правда, я так ненавижу голубых, что не присматривался к ней.
Конечно, Джо может свободно выходить из дома. Ему достаточно переодеться в женское платье и снова стать Изабель.
Вечером в воскресенье она расправляется с Парьо столь же романтическим способом, что и с Бальменом, забирает его деньги, берет барана и едет в Гуссанвиль сжечь его вместе с трупом Джо, оставшимся там... Итак, она ликвидировала трех персонажей, не оставив никаких следов... Двое умерли «нормальной» смертью. Третий ушел с дымом через трубу. Но она забыла, что подобные планы удаются только в книжках. В подобных случаях все губят детали! У нее нет золотых зубов, и она не курит сигареты, даже с марихуаной!
Она понимает, что не все так просто, как она думала, когда очертя голову бросилась в это дело. Она чувствует, что я упрям, что наступаю ей на пятки и ей грозит опасность. Она чувствует, что не может продолжать скрываться под вымышленным именем... Да что я! Под именем человека, которого сама убила! Тогда она снова становится женщиной, а Джо превращается в человека в бегах. Она звонит своему отцу, представившись Джо, и утверждает, что Изабель была убита и сожжена Парьо. Таким образом, официально она будет мертва. У нее есть деньги, ценные вещи, она может осуществить свою мечту: начать новую жизнь под другим небом.
Бедный врач несется в Гуссанвиль. Увидев нас перед кучей пепла, он понимает, что звонивший не соврал ему. Для него это конец всему, и он стреляется.
У меня на лбу выступил пот, и я стираю его рукавом.
– Ну вот, – говорю я в заключение. Рот Шардона разинут со средневековую водосточную трубу.
– Ну, патрон, – икает он, – можно сказать, что вы сильны! Вы умеете пользоваться своими мозгами.
– И довольно неплохо, – соглашаюсь я.
– Ну и девка! Вот стерва!
– Да уж, тот еще экземплярчик.
– Как вы думаете, ее арестуют?
– Конечно, Шардон, конечно. Она не успокоится до тех пор, пока...
Я роюсь в карманах в поисках мелочи, чтобы расплатиться за выпивку.
– Оставьте, – протестует он. – Вы же сказали, что я угощаю.
Я великодушен:
– Пусть будет так! Ты все расскажешь Мюлле, да?
– Можете на меня положиться. Представляю себе его рожу, когда он узнает всю подноготную. Он не очень верил в успех вашего расследования, господин комиссар.
– Что с него взять? – говорю я, пожимая могучими плечами.
Глава 19
Полицейского, свистевшего мне, я нахожу перед своей машиной. Он отводит в сторону движение, стесненное этим препятствием.
Он подскакивает ко мне, едва заметив.
– Вы что, ненормальный?! Что это за манера оставлять свою машину посреди проезжей части? Я вам свистел, а вы даже внимания не обратили. Отказ подчиниться будет вам дорого стоить.
– Ну-ну, – говорю я, доставая удостоверение, – не надо так орать, а то сорвешь свой геморрой. Я оставил свою тачку здесь, потому что спешил! Спасибо, что присмотрел за ней, а то машины сейчас дорого стоят.
Он возвращает мне удостоверение и бормочет:
– Я не мог знать, господин комиссар.
– Разумеется.
Я сажусь в машину, к величайшему разочарованию нескольких садистов, дожидавшихся моего возвращения в надежде поприсутствовать при расправе.
Половина восьмого.
Я мчу на улицу Жубер.
– Пойдешь со мной, дорогуша? – спрашивает одна из ста сорока пяти путан, меряющих шагами тротуар квартала.
– Спорю, ты обещаешь мне экзотические штучки? – интересуюсь я.
– Нет, но все равно будет хорошо.
– Позже.
– Ну и катись.
Я вхожу в дом и сверяюсь со списком жильцов, потому что заколебался общаться с консьержками, хотя в общем они были мне полезны.
Верите или нет, но я недоволен. А недоволен я потому, что в моей реконструкции событий есть слабый момент: зов «На помощь», написанный Парьо. Это меня чертовски сбивает с толку.
Наконец, перепрыгивая через ступеньки, я все-таки поднимаюсь на этаж – разумеется, последний, – где живет так жаждущий со мной поговорить Одран.
Меня встречает запах стирки.
Дверь открывает полная молодая женщина в фартуке в синюю клетку, беременная, того и гляди разродится.
– Месье Ордан дома?
– Проходите.
В прихожей, украшенной трогательными лубочными картинками, маленький пацан играет в Зорро.
– Эрве-Ксавье, пропусти месье. – И она кричит: – Леон! Из микроскопической гостиной-столовой выходит Леон. Я его сразу узнаю: это банковский служащий с волосами бобриком и кислой миной, который выдал Бальмену его десять «кирпичей».
– Как, – спрашиваю я, – это вы?
– Проходите, пожалуйста, господин комиссар.
– Как вы узнали мой адрес?
– Вы же получили чек... Чек на ваше имя. Мне оставалось только узнать по справочной номер вашего телефона.
Я прикусываю губу: когда тебе утирает нос такая вот размазня, это все-таки обидно, а?
– Что случилось?
– Я узнал, что интересовавший вас человек умер, – отвечает он. – Я провел параллель между этой кончиной, случившейся после того, как он вышел от нас (он, естественно, говорит о банке), и вашим допросом.
Он стоит несгибаемо-прямой, строгий, представительный, довольный собой, своей работой и дюжиной детишек, которых еще сделает своей бедной жене и которых наградит вычурными именами.
– Я сконцентрировал мои воспоминания, – продолжает он.
«Как помидоры», – мысленно говорю я себе, глядя на лицо человека, страдающего запорами.
– И что?
– Я вспомнил, что слышал, как старик говорил своему спутнику: «Запишите адрес...» Остальное я не разобрал... Я повторяю вам, господин комиссар, что выполняю свою работу, не разглядывая клиентов.
Ему бы хотелось, чтобы я его поблагодарил, назвал бы героем и мучеником труда, но я остаюсь холодным.
– Это все?
– Еще я вспомнил, что человек в кожаном пальто что-то нацарапал на корешке чека, который я ему вернул. Но он сделал это, только чтобы старик отстал от него, «для понта», как говорит мой сын Эрве-Ксавье. Доказательство: он взял только часть этой записки, раз вы нашли ее.
Не дождавшись его приглашения, я опускаю задницу на диван.
Адрес...
– Человек в кожаном пальто воспользовался промокательной бумагой, предоставленной в распоряжение клиентов, – продолжает он.
Одран делает шаг назад, чтобы иметь возможность описать широкий и благородный жест рукой.
– Вот она, – говорит он, протягивая мне бледно-розовый листок. – На ней не очень много отпечатков.
Этим он подчеркивает, что дает не какой-нибудь паршивый товар.
Я беру промокашку, подхожу к украшающему камин зеркалу и без особого труда разбираю:
На помощь.
А сразу под этим – написанное той же рукой:
Улица Лаффит, дом 30.
То, что я принял за сообщение и что стало отправной точкой всего расследования, оказалось всего-навсего названием и адресом большой страховой компании. Парьо записал это, а потом оторвал кусок корешка чека, на котором был адрес.
Я разражаюсь смехом.
– Спасибо, месье Одран. Вы выполнили свой гражданский долг. В вашем лице полиция нашла умного и преданного помощника.
Он слушает меня, соединив каблуки, с повлажневшим взглядом и благоговейно пожимает мои пять пальцев, которые я ему протягиваю.
– Как хорошо, что ты все-таки пришел, сынок.
Фелиси просто сияет.
– Я знала, что ты поужинаешь дома, и все-таки потушила баранью ножку.
– Гм!
– Ты знаешь, матери чувствуют.
Должно быть, это действительно так. Лично я думал, что буду до последней минуты бегать по улицам. Но тайна рассеялась, и история теряет весь свой шарм. Осталось только найти в Париже преступницу. Убийцу, чье имя известно, чье описание и отпечатки пальцев имеются в полиции. Да, я думал, что... Но матери обладают даром предчувствия. Доказательство: Фелиси все-таки приготовила баранью ножку.
Она получилась просто великолепной.
– О чем ты думаешь, сынок?
– Об одной девушке, ма... Она хотела поиграть в искательницу приключений и ни перед чем не останавливалась. Она довела до самоубийства своего бедного отца. Убивала людей. Не слишком хороших, но все-таки людей.
– Какой ужас! – вздыхает Фелиси и переходит на другую тему: – Хорошенько следи за собой... Говорят, американцы употребляют много льда, а это вредно для желудка. И остерегайся гангстеров, – добавляет она, вытирая слезу.
Я знаю, что она думает: «Гангстеры вредны для жизни полицейского...»
– Ну, ма, не надо хандрить!
– Не буду, не буду, – уверяет она.
– Помнишь, что я тебе обещал? Поездка в Бретань, как только вернусь.
– Конечно.
– Я скоро вернусь.
Я начинаю обдумывать задание, которое мне поручил босс, и решаю, что совсем в этом не уверен.
– Я тебе привезу оттуда подарок. Знаешь, американцы делают обалденные штуки для домашнего хозяйства. Например, утюг, который гладит сам по себе, или машину для резки морковки в форме атомной бомбы. Ну, чего тебе привезти?
– Возвращайся живым и невредимым, – вздыхает она.
Глава 20
Громкоговоритель выплевывает:
«Пассажиров, вылетающих в Нью-Йорк, просят пройти к автобусу компании „Эр-Франс“, который доставит их в Орли...»
В аэровокзале «Энвалид» нас толкается целая толпа. Я занимаю место в комфортабельном автобусе компании и в тот момент, когда он уже трогается, вижу бегущую к нему изо всех сил женщину.
Я быстро надвигаю на глаза шляпу и спешу вытащить из кармана газету, потому что это не кто иная, как малютка Изабель. А знаете, женщиной она выглядит очень даже ничего.
Может быть, вы воображаете, что я подпрыгиваю от радости? Что я безумно веселюсь? Ничего подобного, остаюсь каменным. То, что произошло, это не чудо, это Судьба – Судьба с заглавной буквы!
Я совершенно случайно заинтересовался этим делом, и теперь случай добросовестно доводит его до конца. Случай – это утешение для нас, полицейских. А еще это люк под ногами преступника.
Девица элегантно одета, в руке у нее большой чемодан. Все это подтверждает мою правоту: она задумала это уже давно и сейчас уезжает начинать новую жизнь. Если бы я прислушался к себе, то выдал бы длинную тираду на эту благодатную тему. Задавал себе вопросы о совести, морали. Да кучу всяких вопросов. Но полицейский не прислушивается к себе; он знает, что преступник не может начать новую жизнь. Никто и никогда не может начать новую жизнь!
Изабель садится прямо передо мной.
О чем она мечтает?
Представляет себе небоскребы, супермаркеты, негров.
Я увижу все это через несколько часов, если самолет не сваляет дурака, а она – никогда!
Я мог бы взять ее прямо сейчас, приказать остановить автобус и сдать ее первому же полицейскому патрулю. Нет, я даю ей маленькую отсрочку. Это проявление моей галантности и гуманизма. Ведь если ты полицейский, ты не перестаешь быть человеком. Знакомая песенка!
Мы едем по моему старому Парижу, по которому я уже начинаю скучать. Порт д'Итали... табличка: «Фонтенбло 60 км».
Грустные и добрые парижские предместья.
Шоссе.
Где мысли Изабель? Далеко от ее убийств, в каком-нибудь штате с завораживающим названием? Небраска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16