» Она удивилась бы, возмутилась и пришла бы в ярость. Да, в ярость...
Я дождался, пока она успокоится.
— Что случилось, Глория?
Она помолчала, пожала плечами и ответила:
— Не знаю: тоска какая-то... Ничего, пройдет!..
Она встала и пошла в ванную комнату, чтобы положить на веки горячие компрессы. Я протянул руку к столику, на котором вместе с перчатками лежала ее сумочка. Я открыл ее и в отделении, застегнутом молнией, обнаружил пачку банкнот по пятьдесят франков. Именно эти деньги я передал сегодня утром Мемэ. Стало быть, Глория проглотила наживку... Причем, проглотила глубоко, ибо переписала номера банкнот в свою записную книжку... Я убрал деньги и вышел из дома. Мне захотелось подышать влажным воздухом осенней ночи. Было тепло и тихо, но мне повсюду чудилась смерть.
Отправляясь на почту утром следующего дня за деньгами, адресованными таинственному Дюрану, я принялся размышлять над своим положением. Оно мне определенно не нравилось. То, чем я сейчас занимался, вызывало во мне самом чувство брезгливости, а ведь до этого я считал себя лихим парнем. Мне потребовалось определенное время, чтобы допустить мысль о том, что месть моя была всего лишь своеобразной формой любви к жене. Наказывая ее за неверность, я продолжал любить ее, любить иначе, наоборот, если так можно эту любовь определить. Но любил я ее сильнее, чем раньше, любил не только сердцем и телесно, но и всей своей волей. Я думаю, что обычно семейные драмы происходят оттого, что супруги не имеют воли любить... Их семьи распадаются потому, что любят они друг друга по инерции, машинально.
На почте меня ждал конверт, и мне подумалось, что усатая служащая даже не догадывается о драме, которая разыгрывается у нее на глазах, и о том, что она является одним из действующих лиц этой драмы.
Итак, у меня в руках те купюры, номера которых записала Глория... Теперь нужно сделать так, чтобы они оказались у Нормана, но он при этом должен оставаться в полном неведении относительно их происхождения. Дельце довольно трудное, должен вам заметить... Послать их по почте? Останутся улики, такие, как конверт, например, и Норман легко оправдается перед Глорией. Да и глупость это — ни с того, ни с сего отправлять деньги незнакомому человеку, ничего не объясняя при этом.
Я вошел в бар на Сен-Жермен де Пре. Там толпился народ. Чтобы прочистить мозги, мне пришлось выпить три порции виски подряд... Как же всучить ему эти чертовы деньги? Два дня я обдумывал свой план, но в детали не вдавался, и вот оказалось, что эти детали могут стать непреодолимым препятствием на пути реализации моего плана... Я выстраивал в уме десятки комбинаций и тут же браковал их. Мне приходило в голову украсть его бумажник и подменить деньги. Но, вполне понятно, я не мог остановиться на подобной дури. Прочие варианты были не лучше. Я честил себя безнадежным идиотом.
И тут меня осенило. Я издали разглядывал гору, считая ее слишком крутой для восхождения, и даже не подумал о том, что могут быть обходные тропинки, значительно облегчающие подъем... А именно такая тропинка существовала... Да и гора казалась слишком крутой лишь в моем воображении. Мне вовсе не требовалось передавать целиком эти пять тысяч франков Норману... Проблема состояла в другом: всучить ему лишь один из этих банковских билетов.
Я позвонил Морэ, маленькому хитрому детективу! Мой звонок застал его в бюро, и я попросил приехать ко мне немедленно. Он ответил согласием. Разумеется, он и на луну полетел бы за человеком, сорящим деньгами с такой легкостью. Пока я заказывал четвертую порцию виски, он был уже здесь. В своем замызганном плаще, разболтанной походкой он приблизился к моему столику и сдержанно кивнул. Я указал ему на стул рядом с собой.
— Выпьете чего-нибудь?
— Молоко с гренадином.
Я поморщился и передал заказ официанту. Морэ ждал, когда я заговорю. Он был очень терпелив. Инструмент. Простой, надежный и точный инструмент.
— Я хотел поручить вам одно простое дельце, — начал я.
— К вашим услугам...
Я вытащил десять купюр по пятьдесят франков.
— Возьмите это, но учтите, номера купюр переписаны. В ваше личное пользование я дам другие деньги. Мне хотелось бы, чтобы большая часть этих купюр самым естественным образом оказалась в кармане парня, которого вы недавно фотографировали.
— Нормана?
— Его самого. И прошу вас не слишком ломать голову над вопросом, для чего мне это нужно.
— Я стараюсь понять только то, что может мне быть полезным, месье Блондуа.
Я вздрогнул. Меня поразило, что он запомнил мою фамилию. Хотелось бы, чтобы люди подобного сорта, исполнители щекотливых поручений, были всего лишь порождением ночи, без прошлого и будущего. Я смотрел, как он подносит к губам розовое молоко.
— Вы уловили, чего я ожидаю от вас?
Он не спеша допил свое молоко. Поставил стакан, вытер губы чистым платком и ответил:
— Абсолютно. Деньги, которые вы мне передали, должны оказаться в кармане Нормана, а он этого не должен заметить.
— Замечательно. Вы знаете, как это осуществить?
— Да, знаю! Нужно будет «переселить» эти деньги к Норману за несколько раз. Полагаю, что время от времени он разменивает деньги. Таким образом, одна из этих купюр попадет к нему в виде сдачи на бензоколонке, где он обычно заправляет свою машину.
— Прекрасно, но время не терпит...
— Могу вас уверить, что часть ваших купюр окажется у него уже сегодня. Я могу и сам попросить разменять мне деньги.
— Вы?
— А почему бы и нет?
— Да ради Бога, я знаю, что вы парень ловкий!
Он не отреагировал на комплимент и промолчал. До сей поры я не разговаривал с ним об условиях, и только его настойчивый взгляд вернул меня к действительности. Я вытащил из кармана чековую книжку.
— Извините, я думал о своем...
Он ответил:
— Ничего страшного!
Я выписал чек на пятьсот франков... Альфонс был прав, эта «шутка» обходится мне дорого. Но я не постою за ценой! Морэ взял чек, посмотрел на вписанную туда сумму и помахал им, чтобы дать высохнуть чернилам. Он не выражал никаких чувств, но я знал, что он удовлетворен.
— Если все будет хорошо, — заверил я его, — вы получите право на дополнительное вознаграждение.
Я оказался тем клиентом, которого обычно долго поджидают в таких скромных конторах, как у Морэ.
— Все будет хорошо, — пообещал он.
Действительно, все прошло очень хорошо. Даже слишком.
* * *
Гильотина...
Существуют люди, не созданные для подобной смерти... Например, я. Останавливаюсь на этой мысли, полной высокомерия. Если задержаться на ней, становится понятно, что она пуста. Я сижу в камере, предназначенной для смертников. Нахожусь в компании с человеком, как и я, приговоренным к смерти... И что? Не означает ли это, что судьбы наши одинаковы? В эту минуту, когда в тюремном дворе строят приспособление, на котором лишат жизни одного из нас, могу ли я впасть еще в один грех, грех гордыни? Шкура моя стоит не дороже шкуры Феррари!
Разными дорогами попали мы в этот тупик, в эту страшную камеру... Я смотрю на серые стены, которые бледный рассвет делает еще ужасней, и говорю себе, что они навсегда замараны людьми, проходившими через эту камеру. Ничто не сможет очистить их. Эти стены больны, из них сочится людское горе, и вид их напоминает лицо прокаженного... Я лечу в пространство, высоко, очень высоко, туда, где радостно и чисто, где воздух невероятно легок и свет бесконечно чист. И с этих высот я смотрю на тюрьму... Мне хочется вырвать ее с корнем, прочь с этого места, и вместо каменных стен посадить здесь цветы.
Феррари больше не плачет. Тыльной стороной ладони он вытирает слезы. Когда он двигается, кандалы его грустно звенят. Его мутный взор задерживается на мне.
— О чем ты думаешь? — обеспокоенно спрашивает он. Поскольку я не отвечаю, он добавляет: — Можно подумать, что ты весь в мечтаниях...
— Я и так мечтаю...
Он вздыхает:
— Везет тебе... А я словно с ума свихнулся... Вспомнил детство, тогда все еще было возможно...
Сомневаюсь, что воспоминания детства вызвали у него слезы. Хотя бывает и так, именно эти воспоминания действуют на мужчин сильнее всего. Феррари продолжает:
— Вообще-то я слышал разговоры о гильотине, и они всегда вызывали у меня страх, страх от простой мысли, что эта штука существует, ты понимаешь?
— Да, понимаю...
— Так вот, мне сейчас страшно от сознания того, каким образом я умру. Сама мысль страшнее, чем реальность...
Смотри-ка, занятные мысли возникают порой в голове этого гангстера! Помолчав немного, он говорит:
— Тебе не кажется, что страх, который жил во мне раньше — от предчувствия?
— Не знаю...
— Ты как думаешь, можно предчувствовать событие задолго до того, как оно произойдет?
Вопрос его заставил меня задуматься...
Действительно, существует ли предчувствие? Решительно, нет! Я, во всяком случае, никогда не думал, что все окончится именно так...
* * *
В этот день, в полдень, у меня было свидание с дуэтом Мемэ — Альфонс. Я заметил, что их восхищение моей персоной еще более возросло.
— А здорово у вас котелок варит, — заявил мне Альфонс тоном, каким обычно сообщают человеку важную новость.
— Почему?
— Все получилось именно так, как вы предвидели. Ваша дамочка клюнула на наживку запросто!
Мемэ изложил все более обстоятельно, поскольку был не таким эмоциональным.
— Я ей растолковал, что мы проторчали весь день на почте, но никого не засекли. Затем спросил, не говорила ли она о нашем сотрудничестве со своим дружком. Она побледнела и спросила, какое отношение это имеет к нашему делу. Я долго изображал из себя парня, у которого на уме дурные мысли и он не осмеливается высказать их вслух... Она стала настаивать, и тогда я сказал, что все это дело о шантаже кажется мне слишком подозрительным и что у меня есть кое-какие сведения об этом самом парне по фамилии Норман. Что он постоянно в поисках — вначале бабок, а затем порошка, на который он эти бабки и тратит. Я увидел, что это поколебало ее решительность и уверенность. Она прошептала, что, мол, это невозможно. Ясное дело, я продолжал свои басни... Подсказал ей, что она легко может проверить эти подозрения и отмести их. Для этого она должна проделать маленький эксперимент. Сообщить тому, кто ее шантажирует, что она в состоянии уплатить ему лишь часть суммы, а мы должны проследить за парнем. Еще добавил, что она может переписать номера купюр и послать деньги. Но ничего не рассказывать своему хахалю... А потом она должна проследить за купюрами, которые он будет использовать. Пусть проверит, не те ли это денежки... И если все подтвердится, то можно доказать как дважды два, что письма эти писал именно он, и никто другой.
Я готов был расцеловать его. Он прекрасно сыграл свою роль, и я не сожалел о потраченных деньгах. Больше того, я заплатил еще. Я расстался с ними после крепких мужских рукопожатий.
Вечером, когда я вернулся домой, Глории не было. Служанка сообщила мне: мадам уехала сразу после полудня, сказав, что она только туда и сразу обратно, но не сказала, куда именно. Я стал ждать, почитывая вечерние газеты.
Пробило восемь, а ее все еще не было, и меня охватило беспокойство. В голове возникали разные предположения. Мне казалось, что жена моя просто сбежала со своим любовником после того, как обнаружила мою игру. Или же, наоборот, Морэ удалось сунуть в карман Нормана деньги, Глория их обнаружила и, убитая горем, разогнавшись до ста двадцати километров в час, на полном ходу врезалась в платан или свалилась с моста... Я отложил газету и решил выйти из дому и подождать ее на улице... Когда я дошел до конца усадьбы, приехала, наконец, Глория. Лицо её напоминало застывшую восковую маску. Она казалась сильно похудевшей. Волосы ее растрепались, а элегантный жакет не был застегнут. Она оставила машину у обочины и прошла мимо, даже не удостоив меня взглядом.
— Ты откуда? — спросил я грубо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Я дождался, пока она успокоится.
— Что случилось, Глория?
Она помолчала, пожала плечами и ответила:
— Не знаю: тоска какая-то... Ничего, пройдет!..
Она встала и пошла в ванную комнату, чтобы положить на веки горячие компрессы. Я протянул руку к столику, на котором вместе с перчатками лежала ее сумочка. Я открыл ее и в отделении, застегнутом молнией, обнаружил пачку банкнот по пятьдесят франков. Именно эти деньги я передал сегодня утром Мемэ. Стало быть, Глория проглотила наживку... Причем, проглотила глубоко, ибо переписала номера банкнот в свою записную книжку... Я убрал деньги и вышел из дома. Мне захотелось подышать влажным воздухом осенней ночи. Было тепло и тихо, но мне повсюду чудилась смерть.
Отправляясь на почту утром следующего дня за деньгами, адресованными таинственному Дюрану, я принялся размышлять над своим положением. Оно мне определенно не нравилось. То, чем я сейчас занимался, вызывало во мне самом чувство брезгливости, а ведь до этого я считал себя лихим парнем. Мне потребовалось определенное время, чтобы допустить мысль о том, что месть моя была всего лишь своеобразной формой любви к жене. Наказывая ее за неверность, я продолжал любить ее, любить иначе, наоборот, если так можно эту любовь определить. Но любил я ее сильнее, чем раньше, любил не только сердцем и телесно, но и всей своей волей. Я думаю, что обычно семейные драмы происходят оттого, что супруги не имеют воли любить... Их семьи распадаются потому, что любят они друг друга по инерции, машинально.
На почте меня ждал конверт, и мне подумалось, что усатая служащая даже не догадывается о драме, которая разыгрывается у нее на глазах, и о том, что она является одним из действующих лиц этой драмы.
Итак, у меня в руках те купюры, номера которых записала Глория... Теперь нужно сделать так, чтобы они оказались у Нормана, но он при этом должен оставаться в полном неведении относительно их происхождения. Дельце довольно трудное, должен вам заметить... Послать их по почте? Останутся улики, такие, как конверт, например, и Норман легко оправдается перед Глорией. Да и глупость это — ни с того, ни с сего отправлять деньги незнакомому человеку, ничего не объясняя при этом.
Я вошел в бар на Сен-Жермен де Пре. Там толпился народ. Чтобы прочистить мозги, мне пришлось выпить три порции виски подряд... Как же всучить ему эти чертовы деньги? Два дня я обдумывал свой план, но в детали не вдавался, и вот оказалось, что эти детали могут стать непреодолимым препятствием на пути реализации моего плана... Я выстраивал в уме десятки комбинаций и тут же браковал их. Мне приходило в голову украсть его бумажник и подменить деньги. Но, вполне понятно, я не мог остановиться на подобной дури. Прочие варианты были не лучше. Я честил себя безнадежным идиотом.
И тут меня осенило. Я издали разглядывал гору, считая ее слишком крутой для восхождения, и даже не подумал о том, что могут быть обходные тропинки, значительно облегчающие подъем... А именно такая тропинка существовала... Да и гора казалась слишком крутой лишь в моем воображении. Мне вовсе не требовалось передавать целиком эти пять тысяч франков Норману... Проблема состояла в другом: всучить ему лишь один из этих банковских билетов.
Я позвонил Морэ, маленькому хитрому детективу! Мой звонок застал его в бюро, и я попросил приехать ко мне немедленно. Он ответил согласием. Разумеется, он и на луну полетел бы за человеком, сорящим деньгами с такой легкостью. Пока я заказывал четвертую порцию виски, он был уже здесь. В своем замызганном плаще, разболтанной походкой он приблизился к моему столику и сдержанно кивнул. Я указал ему на стул рядом с собой.
— Выпьете чего-нибудь?
— Молоко с гренадином.
Я поморщился и передал заказ официанту. Морэ ждал, когда я заговорю. Он был очень терпелив. Инструмент. Простой, надежный и точный инструмент.
— Я хотел поручить вам одно простое дельце, — начал я.
— К вашим услугам...
Я вытащил десять купюр по пятьдесят франков.
— Возьмите это, но учтите, номера купюр переписаны. В ваше личное пользование я дам другие деньги. Мне хотелось бы, чтобы большая часть этих купюр самым естественным образом оказалась в кармане парня, которого вы недавно фотографировали.
— Нормана?
— Его самого. И прошу вас не слишком ломать голову над вопросом, для чего мне это нужно.
— Я стараюсь понять только то, что может мне быть полезным, месье Блондуа.
Я вздрогнул. Меня поразило, что он запомнил мою фамилию. Хотелось бы, чтобы люди подобного сорта, исполнители щекотливых поручений, были всего лишь порождением ночи, без прошлого и будущего. Я смотрел, как он подносит к губам розовое молоко.
— Вы уловили, чего я ожидаю от вас?
Он не спеша допил свое молоко. Поставил стакан, вытер губы чистым платком и ответил:
— Абсолютно. Деньги, которые вы мне передали, должны оказаться в кармане Нормана, а он этого не должен заметить.
— Замечательно. Вы знаете, как это осуществить?
— Да, знаю! Нужно будет «переселить» эти деньги к Норману за несколько раз. Полагаю, что время от времени он разменивает деньги. Таким образом, одна из этих купюр попадет к нему в виде сдачи на бензоколонке, где он обычно заправляет свою машину.
— Прекрасно, но время не терпит...
— Могу вас уверить, что часть ваших купюр окажется у него уже сегодня. Я могу и сам попросить разменять мне деньги.
— Вы?
— А почему бы и нет?
— Да ради Бога, я знаю, что вы парень ловкий!
Он не отреагировал на комплимент и промолчал. До сей поры я не разговаривал с ним об условиях, и только его настойчивый взгляд вернул меня к действительности. Я вытащил из кармана чековую книжку.
— Извините, я думал о своем...
Он ответил:
— Ничего страшного!
Я выписал чек на пятьсот франков... Альфонс был прав, эта «шутка» обходится мне дорого. Но я не постою за ценой! Морэ взял чек, посмотрел на вписанную туда сумму и помахал им, чтобы дать высохнуть чернилам. Он не выражал никаких чувств, но я знал, что он удовлетворен.
— Если все будет хорошо, — заверил я его, — вы получите право на дополнительное вознаграждение.
Я оказался тем клиентом, которого обычно долго поджидают в таких скромных конторах, как у Морэ.
— Все будет хорошо, — пообещал он.
Действительно, все прошло очень хорошо. Даже слишком.
* * *
Гильотина...
Существуют люди, не созданные для подобной смерти... Например, я. Останавливаюсь на этой мысли, полной высокомерия. Если задержаться на ней, становится понятно, что она пуста. Я сижу в камере, предназначенной для смертников. Нахожусь в компании с человеком, как и я, приговоренным к смерти... И что? Не означает ли это, что судьбы наши одинаковы? В эту минуту, когда в тюремном дворе строят приспособление, на котором лишат жизни одного из нас, могу ли я впасть еще в один грех, грех гордыни? Шкура моя стоит не дороже шкуры Феррари!
Разными дорогами попали мы в этот тупик, в эту страшную камеру... Я смотрю на серые стены, которые бледный рассвет делает еще ужасней, и говорю себе, что они навсегда замараны людьми, проходившими через эту камеру. Ничто не сможет очистить их. Эти стены больны, из них сочится людское горе, и вид их напоминает лицо прокаженного... Я лечу в пространство, высоко, очень высоко, туда, где радостно и чисто, где воздух невероятно легок и свет бесконечно чист. И с этих высот я смотрю на тюрьму... Мне хочется вырвать ее с корнем, прочь с этого места, и вместо каменных стен посадить здесь цветы.
Феррари больше не плачет. Тыльной стороной ладони он вытирает слезы. Когда он двигается, кандалы его грустно звенят. Его мутный взор задерживается на мне.
— О чем ты думаешь? — обеспокоенно спрашивает он. Поскольку я не отвечаю, он добавляет: — Можно подумать, что ты весь в мечтаниях...
— Я и так мечтаю...
Он вздыхает:
— Везет тебе... А я словно с ума свихнулся... Вспомнил детство, тогда все еще было возможно...
Сомневаюсь, что воспоминания детства вызвали у него слезы. Хотя бывает и так, именно эти воспоминания действуют на мужчин сильнее всего. Феррари продолжает:
— Вообще-то я слышал разговоры о гильотине, и они всегда вызывали у меня страх, страх от простой мысли, что эта штука существует, ты понимаешь?
— Да, понимаю...
— Так вот, мне сейчас страшно от сознания того, каким образом я умру. Сама мысль страшнее, чем реальность...
Смотри-ка, занятные мысли возникают порой в голове этого гангстера! Помолчав немного, он говорит:
— Тебе не кажется, что страх, который жил во мне раньше — от предчувствия?
— Не знаю...
— Ты как думаешь, можно предчувствовать событие задолго до того, как оно произойдет?
Вопрос его заставил меня задуматься...
Действительно, существует ли предчувствие? Решительно, нет! Я, во всяком случае, никогда не думал, что все окончится именно так...
* * *
В этот день, в полдень, у меня было свидание с дуэтом Мемэ — Альфонс. Я заметил, что их восхищение моей персоной еще более возросло.
— А здорово у вас котелок варит, — заявил мне Альфонс тоном, каким обычно сообщают человеку важную новость.
— Почему?
— Все получилось именно так, как вы предвидели. Ваша дамочка клюнула на наживку запросто!
Мемэ изложил все более обстоятельно, поскольку был не таким эмоциональным.
— Я ей растолковал, что мы проторчали весь день на почте, но никого не засекли. Затем спросил, не говорила ли она о нашем сотрудничестве со своим дружком. Она побледнела и спросила, какое отношение это имеет к нашему делу. Я долго изображал из себя парня, у которого на уме дурные мысли и он не осмеливается высказать их вслух... Она стала настаивать, и тогда я сказал, что все это дело о шантаже кажется мне слишком подозрительным и что у меня есть кое-какие сведения об этом самом парне по фамилии Норман. Что он постоянно в поисках — вначале бабок, а затем порошка, на который он эти бабки и тратит. Я увидел, что это поколебало ее решительность и уверенность. Она прошептала, что, мол, это невозможно. Ясное дело, я продолжал свои басни... Подсказал ей, что она легко может проверить эти подозрения и отмести их. Для этого она должна проделать маленький эксперимент. Сообщить тому, кто ее шантажирует, что она в состоянии уплатить ему лишь часть суммы, а мы должны проследить за парнем. Еще добавил, что она может переписать номера купюр и послать деньги. Но ничего не рассказывать своему хахалю... А потом она должна проследить за купюрами, которые он будет использовать. Пусть проверит, не те ли это денежки... И если все подтвердится, то можно доказать как дважды два, что письма эти писал именно он, и никто другой.
Я готов был расцеловать его. Он прекрасно сыграл свою роль, и я не сожалел о потраченных деньгах. Больше того, я заплатил еще. Я расстался с ними после крепких мужских рукопожатий.
Вечером, когда я вернулся домой, Глории не было. Служанка сообщила мне: мадам уехала сразу после полудня, сказав, что она только туда и сразу обратно, но не сказала, куда именно. Я стал ждать, почитывая вечерние газеты.
Пробило восемь, а ее все еще не было, и меня охватило беспокойство. В голове возникали разные предположения. Мне казалось, что жена моя просто сбежала со своим любовником после того, как обнаружила мою игру. Или же, наоборот, Морэ удалось сунуть в карман Нормана деньги, Глория их обнаружила и, убитая горем, разогнавшись до ста двадцати километров в час, на полном ходу врезалась в платан или свалилась с моста... Я отложил газету и решил выйти из дому и подождать ее на улице... Когда я дошел до конца усадьбы, приехала, наконец, Глория. Лицо её напоминало застывшую восковую маску. Она казалась сильно похудевшей. Волосы ее растрепались, а элегантный жакет не был застегнут. Она оставила машину у обочины и прошла мимо, даже не удостоив меня взглядом.
— Ты откуда? — спросил я грубо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16