Вечные отлучки из дому окружили его ореолом таинственности и эксцентричности. Никакой молодой гуляка не вёл столь безалаберную и беспорядочную жизнь. Папаша Табаре часто не возвращался домой к обеду или ужину, ел когда попало и что попало. Он уходил из дому в любое время дня и ночи, часто ночевал неизвестно где, а то и пропадал по целым неделям. Вдобавок к нему приходили странные личности: в его дверь звонили то какой-то шут гороховый с манерами, не внушающими доверия, то сущий разбойник.
Столь сомнительный образ жизни до некоторой степени поколебал уважение к папаше Табаре. В нем подозревали ужасного распутника, который проматывает состояние, таскаясь по непотребным местам. «Для человека его возраста это просто срам», — говорили о нем. Он знал о сплетнях, но только посмеивался. Правда, все это не мешало многим жильцам искать общества и расположения папаши Табаре. Его приглашали отобедать, однако он почти всегда отказывался.
Он навещал в доме лишь одну особу, и с нею его связывала такая тесная дружба, что он чаще бывал у неё, чем у себя. То была вдова г-жа Жерди, уже более пятнадцати лет занимавшая квартиру на пятом этаже. Жила она вместе с сыном по имени Ноэль, в котором души не чаяла.
Ноэлю было тридцать три года, но выглядел он старше своих лет. Он был высок и хорошо сложен, черноглаз, с чёрными кудрявыми волосами; черты его лица были проникнуты умом и благородством. Он слыл одарённым адвокатом и уже приобрёл некоторую известность. Работал он упорно, хладнокровно, вдумчиво и, будучи страстно предан своей профессии, придерживался, быть может, несколько нарочито, весьма строгих правил.
У г-жи Жерди папаша Табаре чувствовал себя как дома. К ней он относился как к родственнице, а к Ноэлю как к сыну. Не раз у него возникала мысль попросить руки очаровательной вдовы, невзирая на то что ей уже стукнуло пятьдесят; удерживал его не столько вполне возможный отказ, сколько страх перед последствиями. Сделав предложение и получив отказ, он испортил бы добрые отношения, которыми так дорожил. Между тем в завещании, составленном по всем правилам и хранившемся у нотариуса, он объявил молодого адвоката единственным своим наследником с одною лишь оговоркой: ежегодно выдавать премию в две тысячи франков тому полицейскому, который сумеет «загнать в угол» самого хитроумного преступника.
Дорога до дома заняла у папаши Табаре добрых четверть часа, хотя жил он рядом с вокзалом. Расставшись со следователем, он вновь погрузился в размышления; спешившие по своим делам прохожие со всех сторон толкали его, так что, продвигаясь к дому на один шаг, он удалялся от него на два. В который раз он повторял про себя переданные молочницей слова вдовы Леруж: «Если понадобится, будет и больше».
— В том-то все дело, — бормотал он. — Вдова Леруж знала тайну, которую какие-то богатые и высокопоставленные люди очень хотели бы скрыть. Она держала их в руках — вот источник её доходов. Шантажировала их, но, видать, перегнула палку, и они её убрали. Но что это за тайна и откуда она её знала? Возможно, в молодости она служила в богатом доме. И там увидела, услышала или подметила что-то. Что? Очевидно, в этом замешана женщина. Быть может, вдова была соучастницей любовных приключений своей хозяйки? Почему бы и нет? В таком случае дело усложняется. Нужно отыскать не только эту женщину, но и её любовника — ведь он-то и нанёс смертельный удар. Если я не ошибаюсь, этот человек из дворян. Буржуа — тот просто нанял бы убийц. Этот же не отступил, совершил убийство сам, обойдясь, таким образом, без болтливых или глупых сообщников. Человек этот — крепкий орешек. Он дерзок и хладнокровен: убийство исполнено превосходно. Малый не оставил никаких более или менее серьёзных следов. Без меня Жевроль уверовал бы в ограбление и все завёл бы в тупик. На счастье, неподалёку оказался я… Нет, нет, — продолжал размышлять сыщик. — Все не так. Тут не просто любовная интрига, тут хуже. Супружеская неверность! Да нет, слишком много времени прошло…
Папаша Табаре вошёл в парадную дома. Привратник, сидевший у окна своей каморки, увидел его в свете газового рожка.
— Смотри-ка, — сказал он, — хозяин вернулся.
— Сдаётся мне, — отозвалась его жена, — нынче вечером его прелестница не пустила его на порог: вид у него удручённый, как никогда.
— Стыд и срам! — высказал суждение привратник. — Экий он растерзанный да помятый. Вот до чего довели его красотки! В один прекрасный день наденут на него смирительную рубашку и упрячут в сумасшедший дом.
— Гляди, гляди! Торчит столбом! — воскликнула жена.
Почтённый господин Табаре стоял без шляпы и, жестикулируя, бормотал:
— Нет, нить я ещё пока не поймал… Уже тепло, но это не то.
Он поднялся по лестнице и позвонил, забыв, что в кармане у него ключ, подходящий ко всем дверям в доме. Отворила экономка Манетта.
— Это вы? Так поздно!
— А? Что? — встрепенулся папаша Табаре.
— Я говорю, уже половина девятого, — отвечала экономка. — Я уж думала, вы сегодня не вернётесь. Вы хоть обедали?
— Ещё нет.
— Хорошо, что я держала обед на плите, можете садиться за стол.
Папаша Табаре сел и налил себе супу, однако тут же задумался и замер с ложкой в руке, поражённый только что пришедшей мыслью.
«Ей-ей, у него не все дома, — подумала экономка. — Сидит дурак дураком. И то сказать, разве человек в своём уме станет вести такую жизнь?»
Она коснулась его плеча и крикнула, точно глухому:
— Что же вы не едите? Вы не голодны?
— Голоден, голоден, — забормотал папаша Табаре, машинально стремясь избавиться от голоса, гудевшего у него над ухом, — я хочу есть, потому что с утра мне пришлось…
Он вдруг замолк, да так и остался сидеть с открытым ртом; взор его блуждал в пространстве.
— Что пришлось?.. — переспросила Манетта.
— Разрази меня гром! — завопил старик, воздев сжатые кулаки к потолку. — Нашёл, разрази меня гром!
Его жест был столь внезапным и стремительным, что экономка несколько струсила и попятилась к двери.
— Ну разумеется, — продолжал папаша Табаре. — Какие тут сомнения? У них был ребёнок!
Манетта поспешно приблизилась и спросила:
— Ребёнок?
Тут старик вдруг заметил, что служанка все слышит.
— Ах, это вы? — сердито проговорил он. — Что вам здесь нужно? Как вы осмелились торчать здесь и подслушивать, что я говорю? Сделайте одолжение, отправляйтесь на кухню и не появляйтесь, пока не позову.
«Осерчал», — подумала Манетта и мгновенно исчезла.
Папаша Табаре снова сел к столу и принялся поспешно глотать вконец остывший суп.
— Как же я об этом не подумал? — говорил он вслух. — До чего же слаб человек! Мой ум состарился и притупился. Между тем дело ясно как день. Обстоятельства совершенно очевидны.
Он позвонил в стоявший перед ним колокольчик; вошла служанка.
— Жаркое, — потребовал он, — и оставьте меня одного. Да, — продолжал он, яростно разрезая баранью ногу. — Наверняка у них был ребёнок. Дело же было так. Вдова Леруж служит у богатой высокопоставленной дамы. Муж дамы, возможно, моряк, отправляется в дальнее плавание. У дамы есть любовник, она, забеременев от него, доверяется вдове Леруж и с её помощью тайно разрешается от бремени.
Тут папаша Табаре снова позвонил:
— Манетта! Десерт, и — вон отсюда.
Нужно признаться, что такой хозяин, как папаша Табаре, не заслуживал столь искусной кухарки. Он затруднился бы сказать, что ему подавали на обед или хотя бы что он ест сию минуту, а между тем это был грушевый компот.
— Но ребёнок! — продолжал он вполголоса. — Что стало с ребёнком? Быть может, его убили? Нет, если бы вдова Леруж принимала участие в детоубийстве, она не представляла бы опасности. Любовник пожелал, чтобы ребёнок жил, и его поручили заботам вдовы, которая его воспитала. Возможно, потом ребёнка у неё отобрали, однако остались доказательства его рождения и существования. Тут я попал в цель. Отец — это мужчина в карете, а мать — та женщина, что приезжала к вдове с красивым молодым человеком. Не сомневаюсь, что ловкая вдовушка ни в чем не испытывала недостатка. Есть тайны, которые стоят фермы в Бри. Она шантажировала двух человек. Понятно, что если она позволяла себе такую роскошь, как любовник, то расходы её с каждым годом росли. Слаб человек! Сердцу не прикажешь! Но шантажистка перестаралась, и все пошло прахом. Она стала угрожать, родители ребёнка испугались и решили, что с нею пора покончить. Но кто взялся исполнить это? Отец? Нет, он слишком стар. Черт побери, конечно, сын! Хотел спасти мать, милый мальчик. И вот вдова — хладный труп, а доказательства преданы огню.
Манетта же приникла ухом к замочной скважине и слушала, затаив дыхание. Время от времени до неё доносились отдельные слова, восклицания, удары кулака по столу — и все.
«Понятное дело, — думала она, — ему все женщины покоя не дают. Пытаются убедить его, что он стал отцом».
Снедаемая любопытством, она не выдержала и рискнула приотворить дверь.
— Вы просили кофе, сударь, — робко произнесла она.
— Не просил, но принесите, — ответил папаша Табаре.
Он попытался выпить кофе одним глотком, но обжёгся, и боль мгновенно вернула его к действительности.
— Горячо, черт возьми! — проворчал он. — Проклятое дельце совсем вывело меня из равновесия. Верно, я принимаю все слишком близко к сердцу. Но кто, кроме меня, может, пользуясь только логикой, восстановить все, что произошло? Уж, конечно, не бедняга Жевроль! То-то он будет посрамлён, то-то будет злиться! А не навестить ли мне господина Дабюрона? Нет, рано ещё. Нынче ночью я должен обдумать некоторые обстоятельства, привести мысли в порядок. С другой стороны, ежели я останусь здесь в одиночестве, вся эта история приведёт мою кровь в движение, а после столь плотной еды это грозит несварением желудка. Пойду-ка проведаю госпожу Жерди — эти дни ей нездоровилось, поболтаю с Ноэлем и немного развеюсь.
Папаша Табаре встал, надел сюртук, взял шляпу и трость.
— Вы уходите? — спросила Манетта.
— Да.
— Вернётесь поздно?
— Возможно.
— Но все же вернётесь?
— Понятия не имею.
Минуту спустя папаша Табаре звонил к своим друзьям.
Квартира г-жи Жерди была во всем под стать хозяйке. Г-жа Жерди располагала средствами, а труды Ноэля, у которого уже появилось немало клиентов, должны были в скором времени превратить эти средства в целое состояние.
Жила г-жа Жерди крайне уединённо, и, если не считать друзей, которых иногда приглашал к обеду Ноэль, в доме у неё бывало совсем немного посетителей. Папаша Табаре, который запросто заглядывал к ней уже лет пятнадцать, встречал там лишь приходского священника, старого учителя Ноэля да брата г-жи Жерди, отставного полковника.
Когда все эти гости собирались вместе, что случалось не часто, составлялась партия в бостон. В другие дни играли в пикет или империал. Ноэль в гостиной не сидел. После обеда он уходил в кабинет — его кабинет и спальня имели отдельный вход — и погружался в дела. За работой он засиживался очень поздно. Зимою лампа у него иногда не гасла до рассвета.
Мать и сын жили лишь друг для друга. Все их знакомые охотно это повторяли. Ноэля любили и почитали за ту заботу, какою он окружал мать, за беспредельную сыновнюю преданность, за жертвы, на которые, по мнению многих, он шёл, живя в свои годы, словно старик. Обитатели дома с удовольствием противопоставляли поведение столь серьёзного молодого человека поведению папаши Табаре, этого неисправимого старого шута, этого мышиного жеребчика.
Что до г-жи Жерди, она за сыном света белого не видела. Со временем её любовь к нему превратилась в обожание. Она считала Ноэля воплощением физических и духовных совершенств. Он казался ей каким-то высшим существом. Стоило ему заговорить, она умолкала и слушала. Любое его слово было для неё приказом. Любое его мнение она воспринимала как веление промысла божьего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58