И вот в тех условиях должны были проходить очередные выборы в Верховный Совет.
Дальнейшие события в изложении самого Охмана выглядели так:
— Незадолго о дня голосовання получив я цидулю из Львива. Таку секретну указивку для личного ознакомления. То була хитра бумага, як уси други, что сверху долу спускают. «Учитывая сложность политической обстановки от вас требуется всемерно содействовать местным органам власти в проведении выборов, в обеспечении участия в голосовании населения, в сохранении общественного порядка и дисциплины». Ты подумай, наскильки хитра задача. Яка у мэня завязка на выборы? Е советска власть — радяньска влада. Е служба безпеки — государственная безопасность. А Охман причем? Но колысь приказано, то надо щось таке робыть и всемерно содействовать. Подумав я трохи и принял решение. В день выборов утром встал в пять. Избирательные участки открывались в шесть. Гарно. Прийшов в штаб и подал команду: «Первому артиллерийскому дивизиону — учебна тревога! Место сосредточения — центральна площа города». Сам лично тоже приихав туда. Три гаубичные батареи уже стояли на месте. Подал команду: «К бою! Холостыми заряжай!». И дывлюсь на часы. До шести оставалась одна хвылина. Командую: «Натянуть шнуры!». Стрелки вытянулись в струнку — шесть годын ровно. Руку вниз: «Залпом! Огонь!». Ну, я тоби скажу то был выбух, так выбух! Городок небольшой. Майдан не дуже велик. А у меня як рване! Двенадцать гаубиц — не шуткуй. Як то рэпнуло! Скло з викон посыпалось. Звон пийшов до неба. Собаки залаяли. Куры заквохтали… Чо було! Чо було! А уже на другий дэнь мэня вызвали в Львив. В штаб округа. А там парткомиссия заседает. Выступает перший сэкретарь обкому. И каже:
— Генерал Охман зробил велику полытычну провокацию. Вин терроризировал громодян миста Ужгород артиллерийскими выбухами. Как такое могло случиться?
Я дывлюсь и розумею: сожрут меня, як куря. Надо обороняться. И говорю:
— Мне кажется, что здесь не все товарищи ясно понимают, что такое для нас, простых советских громадян значат выборы в Верховный Совет. А означают они для честных советских патриотов всенародно свято — великий праздник. Товарищ Охман это понял и в честь такого свята зробыл орудийный салют. Как же это поняли и восприняли громадяне Ужгорода? Они восприняли это с высокой сознательностью и активностью и закончили голосовання до девяти утра. Кандидаты блока коммунистов и беспартийных получили большинство голосов. Ни она бендера из лесу носа в город не показала. Это вы, товарищ секретарь, называете политычной провокацией? Я так понял? Що касается побитых викон, то солдаты моей славной дивизии с душой помогут громадянам их вставить.
И что ты думаешь? Товарищи по партии усэ правильно поняли. Они дружно пореготали. Потом объявили мне выговор. Щоб не журился. Раз уж вызвали на парткомиссию, без взыскания у нас не отпускали — чего доброго еще человек обидится… Так что будь спокоен, у мэня на каждый орден прицеп имеется…
— В каких случаях положено смеяться младшим офицерам? — спрашивает генерал лейтенанта.
— После того, когда начинают смеяться старшие.
КРАМОЛЬНЫЕ МЫСЛИ ГЕНЕРАЛА
Однажды начальник штаба Южной группы войск генерал-лейтенант И.В. Тутаринов пригласил меня зайти к нему и сказал:
— Есть желание написать статью. Поможешь?
— Какая тема? — спросил я.
— В дисциплинарном уставе существует унизительная для чести офицера норма — арест с содержанием на гауптвахте. Вспомни, кого подвергают такому аресту на гражданке? Пьяниц, хулиганов, дебоширов. Дают им административный арест на пятнадцать суток и выгоняют на улицу, подметать тротуары. В армии офицера могут посадить на десять суток только за то, что он возразил командиру. И все делают вид, что это нормально, даже верят, что арест воспитывает, а просто унижает человека…
— Иван Васильевич, — сказал я. — Ничего у нас не выйдет. Статью написать можно, но цензура не позволит ее напечатать.
— Почему?
— В такой публикации усмотрят попытку критиковать устав. А это запрещено. Если хотите, надо написать свои соображения министру обороны.
— Ничего не выйдет. Мое письмо ничего наверху не пробьет. Вот если бы его в газете напечатать…
Так до сих пор арест офицеров с содержанием на гауптвахте — норма, унижающая человека, вооруженного защитника Отечества, продолжает жить. И никто из записных демократов не берет в толк, что государство, посылающее человека в погонах на гауптвахту, нарушает права человека на честное имя, не уважает честь и достоинство своих офицеров.

* * *
Генерал пишет служебную аттестацию на подчиненного.
«Полковник Таран по натуре борец. До обеда он всегда борется с голодом, после обеда — со сном».
ГЕНЕРАЛ «ВПЕРЕД»
В Центральном музее Вооруженных Сил мое внимание привлек незамысловатый экспонат — документ, подписанный генерал-полковником Ю. Зарудиным. Фамилия эта мне ничего не сказала, если бы не фотография, помещенная на стенде. С нее глядело лицо знакомое, хотя несколько изменившееся за те годы, что мы не встречались.
Наше первое знакомство было ознаменовано курьезным событием.
За год до венгерских событий 1956 года журналистская командировка занесла меня в один из гарнизонов Прикарпатского военного округа. В день, когда я уже собирался уезжать, командир мотострелкового полка, полковник, Герой Советского Союза пригласил меня побывать у него на показном занятии по физической подготовке. Оно должно было стать методическим образцом для всех подразделений полка. Готовил занятие сам полковник, и по всему чувствовалось, что дорожил им.
По правде говоря, я не испытывал острого желания присутствовать на занятии, которое с самого начала готовилось как образцовое. Изучать жизнь воинских подразделений на показных уроках то же, что судить об армейской действительности по картинкам строевого устава. Но полковник был мне симпатичен — молодой, энергичный, он все делал с каким-то нерастраченным азартом, заражал им всех остальных. Я согласился.
В спортивном городке, оборудованном продуманно и толково, была построена рота. Здесь же стояли в строю офицеры — командиры батальонов, рот, взводов, — наблюдатели.
Чтобы не мешать никому, не отвлекать внимания, я отошел в сторону, достал блокнот и сел. Поскольку все спортивные снаряды постоянно находились на открытом воздухе, заботливые старшины сделали для них специальные чехлы. Кони, например, предназначенные для прыжков в длину, были покрыты аккуратными металлическими коробами, окрашенными масляной краской. На одном из таких коробов я и устроился.
Несколько минут с интересом следил за тем, как шло занятие. Спорт привлекателен не только когда умение демонстрируют мастера. Не менее интересно наблюдать за тем, как молодые ребята, еще год-полгода назад и понятия не имевшие о своих спортивных способностях, начинают заниматься снарядной гимнастикой.
Вдруг мне показалось, что кто-то стонет. Звук раздавался где-то поблизости, но откуда он шел — непонятно.
Я огляделся и ничего не заметил. В тот же момент стон повторился, и я почувствовал, что сиденье подо мной вздрагивает.
Не понимая еще, в чем дело, я встал и приподнял короб. Под ним обнаружился лежавший на боку солдат. Он уже почти задохнулся и, жадно хватая воздух широко открытым ртом, глядел на меня обалдевшими глазами.
Мое открытие не осталось незамеченным. Уже через минуту рядом стояли командир полка и его заместитель по политической части.
Двух слов было достаточно, чтобы понять суть случившегося. Солдат решил ускользнуть от занятий и за несколько минут до их начала забрался под лежавший на земле короб. Если бы я не сел на его убежище и тем самым не ликвидировал все щели, через которые внутрь проникал воздух, возможно, все бы у него и сошло.
Был ли то «сачок» — человек, привыкший бессовестно отлынивать от работы и занятий, или солдат решил на спор доказать товарищам, что сумеет исчезнуть с глаз начальства самым неожиданным образом, не знаю. Только факт остается фактом: нарушение было налицо, причем нарушение безобразное, возмутительное. В этой ситуации мне понравилось поведение полковника. Он ничем не выдал своего раздражения.
Иной командир, взбешенный случившимся, тут же на месте объявил бы солдату взыскание, причем, как говорят в армии, размотал его строгость на всю катушку.
Одним из серьезных начальственных недостатков, на мой взгляд, было и остается неумение сдерживать чувства, стремление пользоваться дисциплинарными правами под горячую руку. А это неизбежно ведет к разного рода перекосам, порой анекдотическим.
За годы учебы в военной академии я участвовал в девяти военных парадах на Красной площади. Во время подготовки к одному из них мы занимались на Садовом кольце у Зубовской площади. Жил я на улице Чернышевского у Лялина переулка. В принципе добраться до места занятий никогда не составляло трудностей. Но это в принципе. Однажды в силу транспортных обстоятельств я и капитан Карпейкин задержались в пути. Опоздание было незначительным: минуты на полторы-две. Тренировка еще не начиналась, но парадный полк уже стоял в строю.
Видя, что есть опоздавшие, командиры нервничали. В этих условиях, достаточно хорошо зная психологию своего комбата, я решил не идти на занятие вообще. Карпейкин пошел. И тут же получил взыскание, которое ни в коей мере не соответствовало тяжести проступка — двое суток ареста.
Я пришел на тренировку только на другой день. Встал в строй.
— Почему не были вчера? — спросил командир батальона.
— Опоздал.
— Впредь не опаздывайте. Буду наказывать.
Я ходил четвертым на правом фланге первой шеренги, Карпейкин — в середине десятой, последней. Его отсутствие в любых условиях отражалось на виде батальона меньше, чем мое. Тем не менее минутное опоздание именно ему обошлось дороже, чем мне неявка…
Когда после того показного занятия я собирался на аэродром, в гостиницу, сделав вид, что хотят проводить гостя, пришли командир полка и его замполит.
— Ну что, — спросил полковник. — Ждать фельетона?
— А у вас есть тема?
Полковник засмеялся и протянул руку.
Да, кстати, я так еще и не представил командира полка. Это был Герой Советского Союза Юрий Федорович Занудин, незадолго до того окончивший академию бронетанковых войск.
Что касается фельетона, я действительно не видел подходящей причины писать его, хотя случай с солдатом, спрятавшимся от занятий, сам по себе был смешным и обыграть его не составляло труда. Только какое явление стояло за фактиком?
«Сачки», ловкачи, прохиндеи водились во все времена, у всех народов. А поскольку армия формировалась на основе всеобщей воинской обязанности, она неизбежно отражала действительность.
Вспомнилось, как в части, где я командовал взводом, состоялся кросс на длинную дистанцию. Все солдаты получили бумажки с номерками. Пробежав положенное расстояние, участники кросса бросали номера в ящик, стоявший у линии финиша. Судьи засекали время.
Взводы стартовали один за другим. Судьи встречали финиширующих. Мельница крутилась, и ничто не предвещало сенсаций.
Вдруг начальник физподготовки доложил командиру:
— Мировой рекорд, товарищ подполковник!
Подполковник Лютов, человек мудрый, спокойный, не повышая голоса, приказал:
— Рекордсмена — на гауптвахту. Двое суток. За очковтирательство. И разберитесь, как он ставил рекорд. Отдохнет, пусть еще раз пройдет дистанцию под вашим наблюдением.
«Мировой рекордсмен» оказался солдатом моего взвода. Разбирался в его достижениях я.
Без особого труда удалось выяснить, что солдат, решивший не обременять себя бегом, ушел со старта со всеми, но на дистанции отстал и спрятался. Когда бегуны возвращались, он пристроился им в хвост, надеясь, что покажет средний результат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48