Менял их местами, отбрасывал и снова возвращал на прежние места. Короче, занимался привычным делом сыщика…
Наконец, из реанимации вышел главврач. Усталый, потускневший.
— Как дела, Станислав Платонович?
Лена ограничилась вопрошающим взглядом.
— Сделал все, что мог. Промыл, прочистил, высущил… Остается одно: ожидать.
Ничего нового! Ожидание — главная надежда всех врачей, не уверенных в результатах своего лечения.
— Неужели яд успел подействовать? Ведь прошло не так много времени.
Стасик поправил очки, висящие на кончике носа. За ширмами стекол — круглые, удивленные глаза.
— Значит, вы подозреваете?
— Подозреваю…
Признался негромким голосом, глядя при этом не на главврача больниц — на Крымову. Примитивная проверка третьей версии. Как отреагирует на неё Лена? Удивленно вздернет аккуратные бровки? Пренебрежительно поведет полным плечиком? Сощурится? Испугается? Должна же она выразить свое отношение к сказанному?
Проверка ничего не дала. «Сфинкс» не изменил позы, лицо осталось все тоже — бледное с яркими пятнами болезненого румянка на щеках. Ни испуга, ни отвращения.
— Признаться, не верю! — решительно возразил Станислав Платонович. — Ведь люди — не звери, убить человека очень трудно хотя бы потому, что убийство противно человеческому существу…
— А как же быть с миллионами преступлений по стране, связанных с лишением человека жизни? А киллеры, которые за определенную плату стреляют, колят, режут незнакомых им невинных людей?… Простите за прямоту, но вы, доктор наивны, как бычок, которого тащат в забойный цех мясокомбината, а он думает — к материнскому вымени!
Медицинская бабушка осуждающе кашлянула. Врач смущенно затеребил завязки халата. Крымова не изменила позы. Только на бледном лице появилась и тут же исчезла непонятная гримаса. Дескать, как можно говорить о причинах смерти, когда Венька мается в реанимации?
— Вообще-то, сейчас дело не в отравлении, — нарушил молчание главврач. — С ним, уверен, мы уже справились. Сердце у больного изношено…слишком изношено… Повторяю, остается ожидать и надеяться… Отдохните и загляните в больницу часикам к восьми-девяти утра…
Совет, прямо скажем, целительный: и я, и Лена нуждаемся в востановлении сил. Но есть существенная неточность: где нам отдохнуть? Под ближайшим забором? В парке на травке?
— И где же вы посоветуете нам набираться сил? — изящно поддел я доктора, но упомянуть о заборе или травке не решился — медики, как правило, обидчивы, а жизнь Веньки сейчас в полном их распоряжении. — Мы ведь не местные.
— Простите, упустил из виду, — в очередной раз смутился Васин и на лету поймал свалившиеся с носа очки. — Вы же — с поезда… Действительно, проблемка… Что делать — ума не приложу… Скверно, конечно, но у нас — ни одной свободной палаты…
Какая там проблема! Я высмотрел подходящую кушетку в дальнем углу вестибюля. Для себя. Лена может лечь в какой-нибудь смотровой.
— А ежели мужичка положить в третьей палате? Там есть свободная кровать — вчерась выписали язвенника после операции… А дамочку — в сестринскую, — прошелестел уважительный бабкин говорок, вкрадчивый, сомневающийся.
— А куда денем дежурную сестру? — не согласился Васин. — Лучше сделаем так: вас положим в палате, — повернулся он ко мне. — А супругу больного — в мой кабинет… Мне все равно придется посидеть возле пострадавшего…
Я согласился поспать оставшуюся часть ночи в палате. Лена тоже кивнула. Медбабка удовлетворенно пожевала губами.
Полное взаимопонимание.
Лена вслед за бабкой прошла в указанный кабинет. Не раздеваясь, улеглась на смотровую кушетку. Заботливая «добрая волшебница» накрыла её больничным одеялом.
Спеть бывшей любовнице колыбельную? С удовольствием! Только не сейчас — позже. Когда Венька окончательно придет в себя и мне не будет зазорно вырастить на его голове роскошные рога.
Убедившись в том, что Крымова устроена, я отправился в третюю палату. Без сопровождения.
Комната — человек на пятнадцать. Душно, тоскливо. Кто-то постанывает, будто жалутся на нелегкую свою судьбу. Кто-то храпит. Остро пахнет дезинфекцией, потом, мочой. На соседней кровати — громоздкая фигура грузчика. Вздымается и опадает закованная в бинты могучая грудь, от мерного дыхания в панике разлетаются мухи. Спит? Наверно, да. Такие сильные люди не страдают бессоницей, засыпают так же мгновенно, как и просыпаются.
Оказывается — ошибся.
— Как твой дружек пришел в сознание?
— Врач говорит — пришел. Но с сердцем у мужика не ладно — разные сбои-перебои…
— Не бойся, паря, — в очередной раз подбодрил меня Дмитрий. — Сердца людские — любимое место Стасика. Вытащит… Вот ежели бы печенка-сеезенка — тогда похуже… Спи. У меня что рука, что пожелания — легкие. Завтра повидаешься с приятелем…
Отвернулся и мерно засопел. Мгновенно, без трубного храпа или заливистого посвистывания.
Как у грузчика рука — не знаю, а вот пожелание оказалось далеко не легким. В пять часов утра меня разбудили. С трудом открыл глаза. Надо мной склонился Васин. Так низко, что я почувствовал неприятный запах нечищенных зубов.
— Только тихо… Не надо тревожить больных, — прошептал он, глядя в сторону. — Оденьтесь и выходите в коридор…
Все понятно без дальнейших раз»яснений. Сердце подкатилось к горлу, перехватив дыхание, веки сделались непод»емными. Быстро натянул рубашку и брюки, с туфлями в руке выскочил в коридор. Васин стоял, прислонившись плечом к стене и протирал стекла очков. Без них глаза доктора были беззащитны, переполнены тоской.
— Дело в том… Понимаете… Хрупкий человеческий организм…
— Скончался?
— Да, — беглый взгляд на наручные часы. — Двадцать минут тому назад… Поверьте, я сделал все, что в моих силах…
— Перестаньте плакаться, — резко, может быть, излишне резко, осадил я горюющего врача. — К вам — никаких претензий… Сердце?
— Оно, проклятое… Отравление спровоцировало сердечный приступ… Окончательный диагноз — после вскрытия…
Я невежливо отмахнулся от издевательства над мертвым венькиным телом, заодно от окончательного диагноза. Подшивать его в следственное дело или вешать в рамочке на стену родного коттеджа?… Первым пусть займутся следственные органы, второе решит безутешная вдова…
Кстати, о вдове…
— Вы сами скажете? — с просьбой и надеждой показал я Васину на лверь его кабинета. — Все же, лечащий врач…
Станислав Платонович не оправдал моих надежд. Видимо, опротивила навязанная ему обязанность общаться с родственниками умерших больных. Ибо каждый подобный случай — клочок собственного сердца, самолично вырванный и брошенный под ноги собеседников.
— Избавьте… Не смогу… Ослаб за эту ночь до дрожи в коленках…
Все понятно. Придется мне сообщать Ленке о смерти любимого супруга, больше некому. Не доверять же это щекотливое поручение словоохотливой бабуле?
— Когда можно похоронить?
— Если без вскрытия — завтра…
11
Я ожидал всего: слез, причитаний, обморока — ничего подобго. Васин, стоящий за дверью с валидолом и успокоительным наизготовку, и тот поразился. Не успел я дотронуться до локтя спящей женщины, как она открыла глаза.
— Веня умер? — произнесла она, приподнявшись на подушке.
— Да… Сердце подвело, — глядя в угол, ответил я. — Рано или поздно это должно было произойти. Отравление только ускорило,
Лена кивнула. Да, не жилец был супруг… Да, этого нужно было ожидать… Нет, она с»умеет совладать со свалившимся на неё горем… А в широко раскрытых глазах — недоумение, смешанное со странным равнодушием. Мне ранее не приходилось видеть подобной реакции ангелочка.
Все же Ленка необыкновенная женщина! Радость — своя собственная, не позаимствованная из книг либо у других людей. Горе выражает тоже по своему, без подражания известным стереотипам. Но мне кажется, что сейчас она не горюет по поводу смерти мужа — её гложет страх одиночества…
— Что будем делать?
Вопрос — чисто деловой, без примеси волнения. Дескать, я теперь одинокая женщина, ты — единственная опора и защита, поэтому и спрашиваю.
— Похороним Веньку и возвратимся в Козырьково…
А что ещё можно предложить? Продолжить так нелепо прерванное путешествие? Это мне казалось не только глупым, но и оскорбительным для памяти умершего друга.
— Почему возвратимся?
В голубых глазах — недоумение и обида.
— Как это почему?… Может быть, Крымов оставил завещание — предстоят хлопоты по его оформдению… Необходимо сообщить коллегам по фирме… Оповестить родителей и знакомых… И, вообще, человек умер — о каком отдыхе может идти речь…
Крымова задумалась. Мне показалось — анализирует мои доводы, отбрасывает те, которые могут подождать, отбирает наиболее важные. Странно, что она в таком состоянии способна трезво размышлять.
Я терпеливо ожидал, предугадывая решение вдовы и не одобряя его.
— Славик, а зачем нам возвращаться? У тебя — долгожданный отпуск, лишиться которого — невероятная глупость. Меня никто не ожидает. Ни в Козырьково, ни в Москве, вообще — нигде… Поедем в санаторий, подлечимся…
— Как ты можешь так говорить? Венька…
— А что Венька? Оживет, да? — В глазах ангелочка засверкали негодующие огоньки. — Если бы такое было возможно, отправилась куда угодно: в Козырьково, в Пекин, на Луну… Но зачем зря лить слезы и лишать себя отдыха? Веньку этим с того света не вернешь… Давай поедем в Пятигорск? Прошу. Из санатория можно послать телеграммы, позвонить… Вот и совместим решение всех пробленм с лечением…
Подобная бессердечность оглущила меня не хуже, чем удар по голове. Подумать только: у женщины умер близкий человек, пусть не любимый, но все же близкий. А она через час после его смерти, не оплакав, не похоронив, собирается ехать в санаторий. И не одна — с бывшим любовником!
На память пришла хрупкая девчонка-подросток, осаждаемая пьяными хулиганами. Ни малейшего испуга — смотрит на них равнодушно, без презрения, даже — с любопытством. Будто на бегающих в клетке белых мышей. Позже, в моих об»ятиях на памятном диване она тоже сохраняла все то же выражение любопытства. И сколько я не пытался с помощью самых интимных ласк заставить Ленку раслабиться, потерять, как мне тогда казалось, деланное равнодушие — так и не удалось. Не добился перевоспитания жены и Крымов…
— Почему ты молчишь? Считаешь меня бессердечной, да? Поедем?
— Поедем?
— Будь по твоему.
А что ещё можно сказать? С тех самых пор, когда Ленка стала моей любовницей, убедился — Господь-Бог по ошибке вложив в сооблазнительное женское тело мужские качества. Теперяшняя её реакция на смерть мужа — лишнее тому доказательство.
— Когда поедем?
— Похороним Веньку и — в дорогу… Нужно узнать, кстати, во сколько здесь обходятся похороны.
— Отвернись, пожалуйста…
Сейчас Крымова расстегнет платье, достанет надетый на голое тело пояс с кармашками. Там хранятся деньги. Как в остросюжетных романах.
— Не надо, — сморщился я. Терпеть не могу пользоваться чужими деньгами, к тому же, взятыми у женщин. — Расплачусь своими. Думаю — хватит.
— Сыщицких, — презрительно усмехнулась Лена. — Знаешь сколько слупят за один гроб?
Не знаю, но догадываюсь. В Москве или даже в Козырьково похороны влетели бы нам в солидную сумму. Тысяч пять, если не больше.
В Майском, то ли народ сохранил доброту и порядочность, то ли цены пониже, но, по заявлению медицинской бабули, мы обойдемся суммой в два раза меньшей. Включая расходы на не избежные поминки.
Добрая волшебница оказалась права.
За символическую по нынешним временам плату больничный плотник сколотил приличный гроб. Даже оббил его старенькой тканью. Сестры и санитарки принесли цветы. Бабуля за наши деньги спроворила где-то венок.
Васин проявлял необычайную заботу: договаривался с плотником, ободряюще подшлепывал хлопочущих сестер, пытался успокоить и без того спокойную супругу умершего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Наконец, из реанимации вышел главврач. Усталый, потускневший.
— Как дела, Станислав Платонович?
Лена ограничилась вопрошающим взглядом.
— Сделал все, что мог. Промыл, прочистил, высущил… Остается одно: ожидать.
Ничего нового! Ожидание — главная надежда всех врачей, не уверенных в результатах своего лечения.
— Неужели яд успел подействовать? Ведь прошло не так много времени.
Стасик поправил очки, висящие на кончике носа. За ширмами стекол — круглые, удивленные глаза.
— Значит, вы подозреваете?
— Подозреваю…
Признался негромким голосом, глядя при этом не на главврача больниц — на Крымову. Примитивная проверка третьей версии. Как отреагирует на неё Лена? Удивленно вздернет аккуратные бровки? Пренебрежительно поведет полным плечиком? Сощурится? Испугается? Должна же она выразить свое отношение к сказанному?
Проверка ничего не дала. «Сфинкс» не изменил позы, лицо осталось все тоже — бледное с яркими пятнами болезненого румянка на щеках. Ни испуга, ни отвращения.
— Признаться, не верю! — решительно возразил Станислав Платонович. — Ведь люди — не звери, убить человека очень трудно хотя бы потому, что убийство противно человеческому существу…
— А как же быть с миллионами преступлений по стране, связанных с лишением человека жизни? А киллеры, которые за определенную плату стреляют, колят, режут незнакомых им невинных людей?… Простите за прямоту, но вы, доктор наивны, как бычок, которого тащат в забойный цех мясокомбината, а он думает — к материнскому вымени!
Медицинская бабушка осуждающе кашлянула. Врач смущенно затеребил завязки халата. Крымова не изменила позы. Только на бледном лице появилась и тут же исчезла непонятная гримаса. Дескать, как можно говорить о причинах смерти, когда Венька мается в реанимации?
— Вообще-то, сейчас дело не в отравлении, — нарушил молчание главврач. — С ним, уверен, мы уже справились. Сердце у больного изношено…слишком изношено… Повторяю, остается ожидать и надеяться… Отдохните и загляните в больницу часикам к восьми-девяти утра…
Совет, прямо скажем, целительный: и я, и Лена нуждаемся в востановлении сил. Но есть существенная неточность: где нам отдохнуть? Под ближайшим забором? В парке на травке?
— И где же вы посоветуете нам набираться сил? — изящно поддел я доктора, но упомянуть о заборе или травке не решился — медики, как правило, обидчивы, а жизнь Веньки сейчас в полном их распоряжении. — Мы ведь не местные.
— Простите, упустил из виду, — в очередной раз смутился Васин и на лету поймал свалившиеся с носа очки. — Вы же — с поезда… Действительно, проблемка… Что делать — ума не приложу… Скверно, конечно, но у нас — ни одной свободной палаты…
Какая там проблема! Я высмотрел подходящую кушетку в дальнем углу вестибюля. Для себя. Лена может лечь в какой-нибудь смотровой.
— А ежели мужичка положить в третьей палате? Там есть свободная кровать — вчерась выписали язвенника после операции… А дамочку — в сестринскую, — прошелестел уважительный бабкин говорок, вкрадчивый, сомневающийся.
— А куда денем дежурную сестру? — не согласился Васин. — Лучше сделаем так: вас положим в палате, — повернулся он ко мне. — А супругу больного — в мой кабинет… Мне все равно придется посидеть возле пострадавшего…
Я согласился поспать оставшуюся часть ночи в палате. Лена тоже кивнула. Медбабка удовлетворенно пожевала губами.
Полное взаимопонимание.
Лена вслед за бабкой прошла в указанный кабинет. Не раздеваясь, улеглась на смотровую кушетку. Заботливая «добрая волшебница» накрыла её больничным одеялом.
Спеть бывшей любовнице колыбельную? С удовольствием! Только не сейчас — позже. Когда Венька окончательно придет в себя и мне не будет зазорно вырастить на его голове роскошные рога.
Убедившись в том, что Крымова устроена, я отправился в третюю палату. Без сопровождения.
Комната — человек на пятнадцать. Душно, тоскливо. Кто-то постанывает, будто жалутся на нелегкую свою судьбу. Кто-то храпит. Остро пахнет дезинфекцией, потом, мочой. На соседней кровати — громоздкая фигура грузчика. Вздымается и опадает закованная в бинты могучая грудь, от мерного дыхания в панике разлетаются мухи. Спит? Наверно, да. Такие сильные люди не страдают бессоницей, засыпают так же мгновенно, как и просыпаются.
Оказывается — ошибся.
— Как твой дружек пришел в сознание?
— Врач говорит — пришел. Но с сердцем у мужика не ладно — разные сбои-перебои…
— Не бойся, паря, — в очередной раз подбодрил меня Дмитрий. — Сердца людские — любимое место Стасика. Вытащит… Вот ежели бы печенка-сеезенка — тогда похуже… Спи. У меня что рука, что пожелания — легкие. Завтра повидаешься с приятелем…
Отвернулся и мерно засопел. Мгновенно, без трубного храпа или заливистого посвистывания.
Как у грузчика рука — не знаю, а вот пожелание оказалось далеко не легким. В пять часов утра меня разбудили. С трудом открыл глаза. Надо мной склонился Васин. Так низко, что я почувствовал неприятный запах нечищенных зубов.
— Только тихо… Не надо тревожить больных, — прошептал он, глядя в сторону. — Оденьтесь и выходите в коридор…
Все понятно без дальнейших раз»яснений. Сердце подкатилось к горлу, перехватив дыхание, веки сделались непод»емными. Быстро натянул рубашку и брюки, с туфлями в руке выскочил в коридор. Васин стоял, прислонившись плечом к стене и протирал стекла очков. Без них глаза доктора были беззащитны, переполнены тоской.
— Дело в том… Понимаете… Хрупкий человеческий организм…
— Скончался?
— Да, — беглый взгляд на наручные часы. — Двадцать минут тому назад… Поверьте, я сделал все, что в моих силах…
— Перестаньте плакаться, — резко, может быть, излишне резко, осадил я горюющего врача. — К вам — никаких претензий… Сердце?
— Оно, проклятое… Отравление спровоцировало сердечный приступ… Окончательный диагноз — после вскрытия…
Я невежливо отмахнулся от издевательства над мертвым венькиным телом, заодно от окончательного диагноза. Подшивать его в следственное дело или вешать в рамочке на стену родного коттеджа?… Первым пусть займутся следственные органы, второе решит безутешная вдова…
Кстати, о вдове…
— Вы сами скажете? — с просьбой и надеждой показал я Васину на лверь его кабинета. — Все же, лечащий врач…
Станислав Платонович не оправдал моих надежд. Видимо, опротивила навязанная ему обязанность общаться с родственниками умерших больных. Ибо каждый подобный случай — клочок собственного сердца, самолично вырванный и брошенный под ноги собеседников.
— Избавьте… Не смогу… Ослаб за эту ночь до дрожи в коленках…
Все понятно. Придется мне сообщать Ленке о смерти любимого супруга, больше некому. Не доверять же это щекотливое поручение словоохотливой бабуле?
— Когда можно похоронить?
— Если без вскрытия — завтра…
11
Я ожидал всего: слез, причитаний, обморока — ничего подобго. Васин, стоящий за дверью с валидолом и успокоительным наизготовку, и тот поразился. Не успел я дотронуться до локтя спящей женщины, как она открыла глаза.
— Веня умер? — произнесла она, приподнявшись на подушке.
— Да… Сердце подвело, — глядя в угол, ответил я. — Рано или поздно это должно было произойти. Отравление только ускорило,
Лена кивнула. Да, не жилец был супруг… Да, этого нужно было ожидать… Нет, она с»умеет совладать со свалившимся на неё горем… А в широко раскрытых глазах — недоумение, смешанное со странным равнодушием. Мне ранее не приходилось видеть подобной реакции ангелочка.
Все же Ленка необыкновенная женщина! Радость — своя собственная, не позаимствованная из книг либо у других людей. Горе выражает тоже по своему, без подражания известным стереотипам. Но мне кажется, что сейчас она не горюет по поводу смерти мужа — её гложет страх одиночества…
— Что будем делать?
Вопрос — чисто деловой, без примеси волнения. Дескать, я теперь одинокая женщина, ты — единственная опора и защита, поэтому и спрашиваю.
— Похороним Веньку и возвратимся в Козырьково…
А что ещё можно предложить? Продолжить так нелепо прерванное путешествие? Это мне казалось не только глупым, но и оскорбительным для памяти умершего друга.
— Почему возвратимся?
В голубых глазах — недоумение и обида.
— Как это почему?… Может быть, Крымов оставил завещание — предстоят хлопоты по его оформдению… Необходимо сообщить коллегам по фирме… Оповестить родителей и знакомых… И, вообще, человек умер — о каком отдыхе может идти речь…
Крымова задумалась. Мне показалось — анализирует мои доводы, отбрасывает те, которые могут подождать, отбирает наиболее важные. Странно, что она в таком состоянии способна трезво размышлять.
Я терпеливо ожидал, предугадывая решение вдовы и не одобряя его.
— Славик, а зачем нам возвращаться? У тебя — долгожданный отпуск, лишиться которого — невероятная глупость. Меня никто не ожидает. Ни в Козырьково, ни в Москве, вообще — нигде… Поедем в санаторий, подлечимся…
— Как ты можешь так говорить? Венька…
— А что Венька? Оживет, да? — В глазах ангелочка засверкали негодующие огоньки. — Если бы такое было возможно, отправилась куда угодно: в Козырьково, в Пекин, на Луну… Но зачем зря лить слезы и лишать себя отдыха? Веньку этим с того света не вернешь… Давай поедем в Пятигорск? Прошу. Из санатория можно послать телеграммы, позвонить… Вот и совместим решение всех пробленм с лечением…
Подобная бессердечность оглущила меня не хуже, чем удар по голове. Подумать только: у женщины умер близкий человек, пусть не любимый, но все же близкий. А она через час после его смерти, не оплакав, не похоронив, собирается ехать в санаторий. И не одна — с бывшим любовником!
На память пришла хрупкая девчонка-подросток, осаждаемая пьяными хулиганами. Ни малейшего испуга — смотрит на них равнодушно, без презрения, даже — с любопытством. Будто на бегающих в клетке белых мышей. Позже, в моих об»ятиях на памятном диване она тоже сохраняла все то же выражение любопытства. И сколько я не пытался с помощью самых интимных ласк заставить Ленку раслабиться, потерять, как мне тогда казалось, деланное равнодушие — так и не удалось. Не добился перевоспитания жены и Крымов…
— Почему ты молчишь? Считаешь меня бессердечной, да? Поедем?
— Поедем?
— Будь по твоему.
А что ещё можно сказать? С тех самых пор, когда Ленка стала моей любовницей, убедился — Господь-Бог по ошибке вложив в сооблазнительное женское тело мужские качества. Теперяшняя её реакция на смерть мужа — лишнее тому доказательство.
— Когда поедем?
— Похороним Веньку и — в дорогу… Нужно узнать, кстати, во сколько здесь обходятся похороны.
— Отвернись, пожалуйста…
Сейчас Крымова расстегнет платье, достанет надетый на голое тело пояс с кармашками. Там хранятся деньги. Как в остросюжетных романах.
— Не надо, — сморщился я. Терпеть не могу пользоваться чужими деньгами, к тому же, взятыми у женщин. — Расплачусь своими. Думаю — хватит.
— Сыщицких, — презрительно усмехнулась Лена. — Знаешь сколько слупят за один гроб?
Не знаю, но догадываюсь. В Москве или даже в Козырьково похороны влетели бы нам в солидную сумму. Тысяч пять, если не больше.
В Майском, то ли народ сохранил доброту и порядочность, то ли цены пониже, но, по заявлению медицинской бабули, мы обойдемся суммой в два раза меньшей. Включая расходы на не избежные поминки.
Добрая волшебница оказалась права.
За символическую по нынешним временам плату больничный плотник сколотил приличный гроб. Даже оббил его старенькой тканью. Сестры и санитарки принесли цветы. Бабуля за наши деньги спроворила где-то венок.
Васин проявлял необычайную заботу: договаривался с плотником, ободряюще подшлепывал хлопочущих сестер, пытался успокоить и без того спокойную супругу умершего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28