В руках Григория был тот самый массивный нож, которым он разрезал веревку на ногах у Горелова.
Илья уже хрипел, задыхаясь. Его руки ослабевали, а ноги беспомощно дергались. Если бы Григорий опоздал хотя бы на четверть минуты, то Валентин задушил бы Илью окончательно. Но брат подоспел на помощь вовремя. Занеся нож двумя руками, он с силой опустил лезвие. Острие вошло в спину Горелову, хрустнули позвонки, и Валентин, издав протяжный стон, разжал пальцы и завалился на бок.
Илья медленно приходил в себя. Сел, уставился на неподвижно лежавшего Валентина. Луч фонаря бил в мертвое лицо, глаза быстро стекленели. Григорий опустил руку к фонарю, посмотрел на часы.
– Десяти минут ему до часа не хватило.
– Козел! – отозвался брат, зло пнув ногой мертвое тело.
Григорий наклонился, попытался вырвать нож из спины Горелова, но тот плотно застрял между позвонков. Пришлось упереться ногой и несколько раз качнуть рукоятку. Лезвие ножа с хрустом выскочило из спины. Братья стояли возле мертвого Валентина и молчали. Так стоят охотники возле трофея, переживая величие момента.
– Не ахти какая дичь, попадалась и крупнее, – наконец сказал Григорий.
– Я бы так не сказал, – ответил Илья, спускаясь на одно колено и заглядывая в остекленевшие глаза своей жертвы. – В штаны до последнего не наложил. Дичь что надо, долго же он трепыхался, чуть меня не придушил, сука!
– Чуть-чуть в Советском Союзе не считается, – ответил второй брат. – Давай потащим, кровь спустить надо.
Братья взяли труп за ноги и поволокли по узкому коридору. Им приходилось пробираться боком, обтирая стены плечами, но тем не менее на их лицах светилось счастье. Охота – она на то и охота, чтобы испачкаться, утомиться, поцарапаться, получить ушибы, ссадины. Тогда есть о чем вспомнить, а когда вспоминаешь, вновь переживаешь прелести погони, и вновь доза адреналина веселит кровь, а та пульсирует в жилах, стучит в висках. И жизнь воспринимается не так пресно.
Они вспотели, пока дотянули тело до колодца. Григорий легко спрыгнул вниз.
– Взваливай мне па плечи.
Илья осторожно принялся опускать труп вниз, держа его за ноги, стоя над провалом широко расставив ноги. Григорий поудобнее уложил тело на плечах, прихватил его руками и, насвистывая, пригнувшись, двинулся по коридору. Желтый свет лампочек отражался в стеклянных глазах мертвеца.
Там, наверху, уже стояла ночь, прохладная, лунная, с легкими светлыми облаками по звездному небу. Они плыли за стеклянной крышей розария, похожие на обрывки то ли подвенечного платья, то ли больничных бинтов. Запрокинув голову, Григорий долго смотрел на луну, облизывая губы.
Собаки уже рычали, бегая вокруг розария, припадая мордами к стеклу, скаля огромные желтые клыки и сверкая налитыми кровью глазами.
– Не уйдут, пока их не угостим.
– Уйдут.
Илья открыл дверь, собаки бросились к нему, но остановились за два шага. В руках Вырезубова был кнут. Илья, как дрессировщик, щелкнул им над головой, собаки присели на задние лапы и тут же закрыли пасти, словно боялись, что кнут при следующем ударе отсечет их длинные влажные языки.
– А ну, пошли вон! – вполне дружелюбно сказал Вырезубов, похлопывая кнутовищем по высокому шнурованному ботинку.
Для собак это тоже было чем-то вроде игры, правила которой они знали отлично и нарушать их зря не собирались. Хозяин делает вид, что сердится, и если его послушаться, то он наверняка угостит желанным теплым, сочным человеческим мясом.
– Пошли вон! – повторил, глядя в собачьи глаза, Илья.
Псы попятились, затем развернулись и забежали за угол дома. Остались там, дожидаясь, когда позовут.
Григорий не мешкал. Он перекинул длинный резиновый шланг через толстую водопроводную трубу, которая шла под самой крышей, и соорудил петлю. Смазал шланг мылом, чтобы петля быстро затягивалась.
– Эй, Илья, пособи, один не справлюсь. Братья проделывали такое не впервой. Все движения были отработаны до автоматизма, как у работников на скотобойне. Петля обхватила ноги мертвого Горелова, и оба брата, перебирая руками, потянули за шланг. Тело медленно ползло вверх.
– Эй, Илья, придержи, раскачивается, еще кусты поломает!
Илья бережно развел руками высокие стебли розовых кустов, и ноги мертвеца оказались под самым стеклянным скатом крыши. Луна, выглянувшая в это время из-за облаков, осветила голые пятки, нереально белые в ночи. Григорий, негромко матерясь, закрутил шланг вокруг железного крюка возле водопроводного вентиля и перевел дыхание.
– Почему это мертвец всегда тяжелее кажется, чем живой?
– Закон такой, – глубокомысленно заметил Илья, отряхивая руки.
Подвешенное среди розовых кустов мертвое тело медленно вращалось. Картина была дикой; нежные, благоухающие розы и мертвое тело, висящее над ними вверх ногами. Темные редкие волосы Валентина Горелова касались колючих стеблей.
Илья достал короткий, остро отточенный нож и дунул на лезвие. Такая у него была дурная привычка – прежде чем резать, дышать на нож или плевать на него.
– Придержи кусты.
Григорий раздвинул стебли, и Илья одним движением полоснул мертвецу по горлу, а затем перерезал вены на руках. Братья старались держаться подальше от мертвого, потому что кровь полилась ручьем. И без того темная земля стала практически черной, влажный грунт плохо впитывал кровь, серебрились крупные пузыри, как во время сильного дождя.
Когда кровь уже не текла, а лишь капала, Григорий размотал короткий шланг с плоской насадкой и по-деловому принялся обмывать холодной водой тело. Оно стало неестественно белым, почти гипсовым, будто его посыпали мукой. Мокрые волосы слиплись.
Братья присели на бетонный бордюр, придерживающий грунт, и молча курили, любуясь тем, что сотворили. Тело медленно вращалось то в одну сторону, то в другую, и Григорий недовольно морщился, когда видел рваную рану на ягодице. Так смотрит охотник на попорченную шкуру зверя, которого намеревался убить выстрелом в глаз, но не получилось. Еще более страшная рана зияла на спине мертвеца. От воды края ее набухли и подвернулись, обнажив кость позвоночника, голубовато-белую.
В эту лунную ночь было так светло, что различались даже цвета. Лишь темно-бордовые розы казались черными, а бледно-розовые – ослепительно белыми. И только желтые розы оставались желтыми.
Григорий тщательно выпотрошил окурок в грунт, скрутил фильтр в шарик и сунул в карман. По всему чувствовалась хозяйская рука, которая не позволит себе бросать мусор где попало.
Илья потрогал землю возле одного из кустов и недовольно проговорил:
– Э, брат, земля подсыхает, корочкой покрывается, полить надо. Вот-вот бутоны начнут распускаться.
– Успеем, – сказал Григорий, поднимаясь и вытирая влажные руки о цианины. – Я шланг не отсоединял, сейчас заодно и полью.
– Нельзя, вода в трубе холодная, теплую ты уже спустил, – и Илья, зачерпнув лейкой из двухсотлитровой металлической бочки, принялся поливать кусты.
Вода шипела, уходя под корни, и казалось, кусты чувствуют заботу, отвечают на нее. Илья делал это рачительно, с удовольствием, с таким же, с каким убивал людей. Покончив с поливкой, он подвел ладонью один из цветов к самому лицу, понюхал и сладострастно улыбнулся. Затем прикоснулся губами к нежным, налитым влагой "розовым лепесткам.
– Даже жалко продавать красоту такую. У какого-нибудь гада на столе постоят и завянут.
– Почему на столе? – грустно усмехнулся Григорий. – А может, у гроба? – ив глазах его появился нездоровый блеск.
– Мертвецов, что в гробу, что без гроба, завсегда на столах ставят, – отшутился Илья, нюхая ослепительно белую розу.
– Красиво у нас сегодня, – задумчиво глядя на покачивающееся среди кустов роз мертвое тело, проговорил Григорий, – и луна полная… У меня всегда, когда полнолуние, под ложечкой сосет.
Илья шагнул в кусты и придержал мертвое тело. Григорий ослабил шланг, тело мягко, бесшумно опустилось на плечо Илье. На разостланный возле деревянной колоды полиэтилен, чистый, еще ни разу не использованный, братья уложили мертвого Горелова. Илья засучил рукава, поддернул штанины и присел на корточки.
Короткий нож чуть подрагивал в его руках.
– Люблю это дело.
– Давай быстрее, жрать хочется.
– Это не жратва, это праздник.
– Словно после поста разговеемся, – облизнулся Григорий, тоже присаживаясь на корточки.
– Посвети-ка фонариком, чтобы я желчный пузырь не задел, печень жрать нельзя будет.
Очень медленно Илья воткнул нож в солнечное сплетение трупа и, чуть подергивая, с наклоном на себя, потянул лезвие вниз. Иногда он останавливался и, ущипнув двумя пальцами за кожу, оттягивал ее, чтобы разрез получился идеально ровным. Таким он и вышел: лезвие ножа осталось чистым, даже не замутненным.
– Ух! – вздохнул Илья и, глубоко запустив руки в опавший живот трупа, развел края раны. Заглянул туда любопытным взглядом. – Получше свети, луч до позвоночника не доходит.
Если бы в оранжерее было прохладно – осенью или ранней весной, то наверняка бы над вспоротым животом Валентина Горелова заклубился бы легкий пар. Но в оранжерее было жарко, розы любят тепло даже летом.
Григорий вытащил, держа на распростертых ладонях, подрагивающую печень.
– Дрожит, как живая, – облизывая губы, произнес Григорий.
– Смотри не урони, не испачкай.
Затем извлекли сердце, легкие и почки. Внутренности складывали на длинном и узком поддоне из нержавейки.
– Ну вот и все. Кишки доставать пока не будем.
– Нет уж, не ленись, достань.
– Сам доставай.
Братья беззлобно поспорили и сошлись на том, что достанут вместе. Кишки сложили в таз, они подрагивали, поблескивали. Зрелище, в общем, было мерзкое, и человек, впервые это увидевший, наверняка сошел бы с ума. Но кому тошнота, а кому – прилив восторга. Братья испытывали ни с чем не сравнимое счастье.
Через час от Валентина Горелова, который совсем недавно бегал, прыгал, плакал, разговаривал, думал и надеялся, остались шматы плоти, из которых торчали перерубленные кости. Илья, держа в руках несколько кусков розового человеческого мяса, вышел за стеклянную дверь оранжереи. Негромко свистнул.
Собаки появились мгновенно. Они оттесняли друг друга, жалобно скулили, иногда рычали. Илья Вырезубов не спешил.
– Ну что, шакалы бешеные, мяса хотите? Любите человечину?
Собаки урчали, густая вязкая слюна тянулась до земли, словно поводья сорвавшейся с коновязи лошади. Собаки заглядывали то в глаза хозяину, то в глаза друг дружке.
– Ну нате, нате! – Вырезубов подкинул самый маленький кусок.
Ротвейлеры прыгнули одновременно, поэтому кусок мяса не достался никому, он шлепнулся на траву. Тут же полетел в воздух второй, третий, четвертый куски. Их уже псы ловили на лету, мгновенно заглатывая.
– У, живодеры! У, ненасытные!
Григорий тоже вышел из оранжереи полюбоваться тем, как брат кормит верных псов. Прислонясь плечом к дверному косяку, он сладострастно затягивался сигаретой, покусывал фильтр зубами, иногда пальцы сжимались в кулаки. Вся его плоть вздрагивала, мышцы сокращались, как у спортсмена перед ответственным прыжком.
Илья поставил пустой поднос на траву, и собаки принялись слизывать остатки крови. Вскоре поднос стал идеально чистым.
Собаки двигались, как сомнамбулы, их бока раздались, животы тяжело висели. Поняв, что больше угощения не предвидится, они чуть отошли в сторону и буквально рухнули, сытые и обессилевшие, на траву. Они смотрели на хозяина с благодарностью, примерно такими же взглядами отвечали им и оба брата.
И тут хлопнула дверь в доме, вспыхнул свет в окне. На крыльце появилась женщина. В лунном свете блестели седые волосы.
– Ну, скоро вы там? – негромко спросила она.
– Скоро, мама, скоро, – сказал Григорий. – Сейчас идем.
– Сковородка на плите.
– Сейчас, мама.
– Собак, надеюсь, покормили?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50