Не поднимая лица от бумаг на столе, он суховато пожелал мне счастливого пути.
Когда я вышел от него, в секретариате меня остановил его помощник Абрамов.
– Драпаешь? – насмешливо спросил он. – В немецкий котел боишься угодить?
Я ответил ему так, как он того заслуживал. Мгновенная стычка с этим желчным человеком немного расстроила меня, но по пути на вокзал я уже забыл о ней.
* * *
13-го я прибыл в Казань. Прямо с вокзала устремился к пристани на Волге, откуда пароходик местного сообщения переправил меня в Верхний Услон. Никаких признаков транспорта я в Верхнем Услоне не обнаружил и потому двинулся на высокий обрывистый берег пешком, таща на плече тяжеленный чемодан.
Отчаянные письма и телеграммы жены, к сожалению, ничуть не преувеличивали тягот и лишений моих близких. Младший сын действительно был очень плох, семья действительно сидела на голодном пайке, и в легкой постройке дачного типа, в которой они жили, было чертовски холодно. За неполные два дня, проведенные в Верхнем Услоне, я сумел решить проблему с дровами, для чего пришлось крупно поговорить с нераспорядительными работниками сельсовета, и добился заверений, что паек для эвакуированных семей будет доведен до нормы. Пустых заверений, как выяснилось впоследствии!
Не мог только ничем помочь несчастному ребенку. Но каким-то чудом вскоре после моего отъезда ему стало значительно лучше. Расставание с семьей было тягостным. Я с горечью сознавал, что мало в чем облегчил ее участь.
* * *
На железнодорожном вокзале в Казани билетов на Москву касса почему-то не продавала. Тщетно я и несколько офицеров потрясали своими командировочными удостоверениями перед кассиром и дежурным по вокзалу, твердя им о необходимости своевременно вернуться к месту службы. Ответ был лаконичен и невразумителен: билеты не продаются – до особого распоряжения. О причине такого положения нам предоставлялось строить любые догадки.
В ту ночь я ночевал в переполненном пассажирами зале ожидания, сидя на цементном полу и прислонившись спиной к стене. О возвращении в Верхний Услон на ночь нечего было и помышлять – на вечерний пароход уже не поспевал. Кроме того, где-то в сознании время от времени вспыхивала искорка надежды: вдруг этот странный запрет на продажу билетов на Москву будет отменен, и я все же тронусь в путь.
Поздно вечером 15-го я услышал по радио сообщение Совинформбюро, которое, как мне казалось, отчасти приоткрывало завесу тайны. «В течение ночи с 14-го на 15-е октября, – говорилось в нем, – положение на Западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону». Не этим ли прорывом объясняется запрет въезда в столицу? Если учесть, что 12-го немцы взяли Калугу, а 14-го – Калинин и находились в окрестностях Можайска, то становилось очевидным, что линия фронта быстро приближается к Москве.
Срок моей командировки истекал, на другой день я уже должен был быть в наркомате. Но и 16-го никакие настояния, теперь обращенные к начальнику вокзала, не помогли. «Поезда на Москву сегодня не будет», – раздраженно объявил он мне и офицерам и от каких-либо объяснений отказался.
Вторую и третью ночь я ночевал в квартире пожилого вокзального носильщика, татарина по национальности. Он предоставил мне скрипучий топчан в комнате, где проживала его семья из пяти человек.
18-го утром касса наконец продала нам билеты, и мы отправились в путь в полупустом поезде. Но какой же необычной была эта поездка! До Москвы ехали двое суток с лишним. И в течение этих двух суток чуть ли не на всех станциях поезд сиротливо стоял на запасном пути, пропуская один за другим составы из Москвы, до отказа набитые пассажирами. Они переполняли не только вагоны, но и тамбуры, ютились на ступенях, держась за поручни, и даже стояли на буферах. Это зрелище живо напомнило мне дорожные муки периода гражданской войны, когда всеобщая разруха особенно болезненно отразилась на железнодорожном транспорте.
В Москву мы приехали только утром 20-го. В залах ожидания Казанского вокзала и на платформах толпились тысячи людей, ждавших подачи очередного поезда. Городской транспорт, если не считать метро, работал с большими перебоями. Не надеясь на него, я на метро добрался от вокзала до станции «Парк культуры имени Горького», а оттуда пешком до дома, на Большой Калужской, где переоделся и привел себя в порядок перед тем, как явиться в наркомат. Несколько раз звонил в отдел, но трубку почему-то никто не брал. Не желая больше терять время, двинулся в наркомат без предупреждения.
* * *
И вот я на Кузнецком мосту, возле здания Наркоминдела. Но тщетно пытаюсь войти в него. Дверь подъезда, которым я обычно пользовался, наглухо закрыта. В недоумении принялся звонить и стучать в дверь, однако без всякого результата. Внезапно завыла сирена воздушной тревоги – с явным запозданием, ибо буквально в ту же минуту над Кузнецким мостом с оглушительным ревом пронеслась тройка низко летящих немецких самолетов. Вслед за растерянными прохожими я в поисках хоть какого-то укрытия вбежал в соседнюю парикмахерскую. Лишь после того как самолеты пролетели, услышал где-то вдали стрельбу зениток.
«Что бы это значило? – спрашивал я себя. – Что Москва стала беззащитна перед немецкой авиацией? Или же эти самолеты каким-то обманным способом проскользнули мимо нашей пригородной противовоздушной обороны?» Этот мысленный вопрос так и остался тогда без ответа. Но по счастливому стечению обстоятельств – если в данном случае можно так выразиться – я тут же получил ответ на другой вопрос, занимавший меня не менее первого: как быть дальше, если наркомат эвакуировался полностью?
В парикмахерской, среди укрывшихся в ней прохожих, к великой своей радости, увидел одну из знакомых наркоматских машинисток и обратился к ней с расспросами. От нее я узнал, что большинство сотрудников наркомата еще 16-го выехали в Куйбышев. Часть канцелярского персонала была при этом сокращена, в том числе и сама Елизавета Федоровна.
– Сейчас вы в наркомате никого не найдете, – прибавила она. – Разве что попытаете счастья в наркомовском подъезде. Там, кажется, еще есть какие-то признаки жизни.
В подъезде, который именовался «наркомовским», после первого же звонка дверь отворилась. Предъявив бойцу охраны наркоматский пропуск, я сказал, что только что вернулся из командировки и хотел бы повидаться с кем-либо из сотрудников, получить информацию и совет о том, что делать.
– В здании никого не осталось, – сурово заявил охранник, намереваясь закрыть дверь перед самым моим носом и окончательно отрезать меня от наркомата.
– Но раз вы дежурите в подъезде, – напористо возразил я, – стало быть, кто-то здесь все же есть.
– Козырев здесь, – пошел он все-таки на уступку.
– Вот и прекрасно, у него все и узнаю.
Через несколько минут я поднялся в секретариат Молотова, где нашел его помощника С. П. Козырева и двух референтов, разбиравших какие-то бумаги и складывавших их в портфели.
– Откуда ты взялся? – изумился при виде меня Козырев.
– Из Казани.
– Ах да, ты ведь к своим ездил. Но почему ты оттуда прямиком в Куйбышев не подался? Как раз сегодня все наши туда прибывают.
Я объяснил ему, что, будучи в Казани, понятия не имел обо всем происходящем в Москве. Сказал, что, едва сойдя с поезда, все время натыкаюсь на неожиданности и не имею отчетливого представления о ситуации.
– А кто его имеет? – иронически заметил Козырев.
В немногих словах он обрисовал события последних дней. 13-го состоялось решение эвакуировать в Куйбышев часть партийных и правительственных учреждений, за исключением Государственного Комитета Обороны, и весь дипломатический корпус. Многие учреждения направлялись в различные города Поволжья, на Урал, в Среднюю Азию. Дата эвакуации не была определена, но 16-го, когда положение на фронте стало критическим, был отдан приказ начать ее немедленно. В тот же день вечером большинство сотрудников наркомата и выехали.
– А мы тут последние из могикан, – невесело усмехнулся Козырев, поясняя присутствие своей группы в здании. – Собираем документы в дорогу. Через час вылетаем, вместе с Вячеславом Михайловичем. Хочешь с нами? Вячеслав Михайлович, конечно, не будет против.
Предложение было очень заманчивое, но оно, к сожалению, не оставляло мне времени заехать домой за вещами, хотя бы самыми необходимыми – как для меня самого, так и для семьи. Эвакуация в другой город в военное время – это ведь не туристская поездка. Было ясно, что до возвращения наркомата в Москву пройдет немалый срок.
Я поблагодарил Козырева за предупредительность, но вынужден был отказаться.
– Ну, тогда устраивайся сам, как знаешь, – развел руками Козырев. – А мы через десять минут едем в Кремль, за наркомом, и оттуда – в аэропорт.
Я сказал, что найду какой-нибудь способ выехать завтра или в крайнем случае послезавтра, попросил Козырева сообщить об этом Молотову и попрощался с коллегами.
* * *
Прикидывая в уме свои возможности выехать из Москвы в Куйбышев, я возлагал свои надежды прежде всего на завод «Шарикоподшипник». Как мне было известно еще до поездки в Казань, он исподволь уже приступил к эвакуации оборудования и личного состава в несколько городов на Волге и за Волгой, включая Куйбышев. У меня были связи в парткоме завода, и я воспользовался ими, получив место в пассажирском поезде, отправлявшемся в Куйбышев 21-го вечером.
Правда, с датой отправки произошла неувязка, отнюдь не редкая в пору всеобщего смятения во второй половине октября. Когда я в назначенное время явился с вещами к месту погрузки, выяснилось, что поезд отойдет только на следующий день. Но делать было нечего, об отказе не могло быть и речи. Другой такой возможности у меня не предвиделось.
Поезд, в котором мне предстояло ехать, состоял из паровоза и вагонов подмосковной электрички. Видимо, основной подвижной состав к тому времени был выведен с Московского железнодорожного узла. Я сам наблюдал, какое множество поездов проследовало за двое суток по одной лишь Казанской железной дороге.
В вагоне, не приспособленном для дальних путешествий, я и добирался до Куйбышева. Добирался весьма «экстравагантным» маршрутом и с бесчисленными стоянками, отчего поездка невероятно затянулась. Задержки поезда начались за Рязанью, где все время пропускали встречные воинские и товарные поезда – тоже, наверное, военного назначения.
В Ряжске наш поезд, вместо того чтобы повернуть на восток, к Пензе, неожиданно двинулся дальше на юг, к Мичуринску. Двинулся с убийственной медлительностью, в длиннейшей очереди пассажирских и грузовых составов, застревавших у каждого семафора. От Мичуринска нас повезли обратно к Ряжску и уж оттуда направили на Пензу.
В общем, до Пензы ехали почти 10 суток. Я был в отчаянии от немыслимо медленного продвижения. В Пензе я попытался пересесть на какой-нибудь другой поезд, идущий на восток с более или менее нормальной скоростью, но без всякого успеха. Не удалось и позвонить в Куйбышев по междугородному телефону: линия была занята для военных и правительственных нужд. Посланная из Пензы телеграмма в наркомат – с просьбой об оказании содействия, – по-видимому, так и не дошла до адресата. В довершение бед в этом городе, где мы проторчали больше суток, я из-за напрасных хлопот едва не отстал от поезда. Вскочил я в вагон буквально на ходу – захлопнутую было дверь приоткрыли для меня мои попутчики.
Характер и объем данных записок не позволяют распространяться обо всех злоключениях, впечатлениях и переживаниях, которыми столь богаты были 16 суток моей железнодорожной одиссеи. Да, именно 16 суток понадобилось, чтобы добраться от Москвы до Куйбышева – расстояние, которое в мирное время поезд преодолевал за сутки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Когда я вышел от него, в секретариате меня остановил его помощник Абрамов.
– Драпаешь? – насмешливо спросил он. – В немецкий котел боишься угодить?
Я ответил ему так, как он того заслуживал. Мгновенная стычка с этим желчным человеком немного расстроила меня, но по пути на вокзал я уже забыл о ней.
* * *
13-го я прибыл в Казань. Прямо с вокзала устремился к пристани на Волге, откуда пароходик местного сообщения переправил меня в Верхний Услон. Никаких признаков транспорта я в Верхнем Услоне не обнаружил и потому двинулся на высокий обрывистый берег пешком, таща на плече тяжеленный чемодан.
Отчаянные письма и телеграммы жены, к сожалению, ничуть не преувеличивали тягот и лишений моих близких. Младший сын действительно был очень плох, семья действительно сидела на голодном пайке, и в легкой постройке дачного типа, в которой они жили, было чертовски холодно. За неполные два дня, проведенные в Верхнем Услоне, я сумел решить проблему с дровами, для чего пришлось крупно поговорить с нераспорядительными работниками сельсовета, и добился заверений, что паек для эвакуированных семей будет доведен до нормы. Пустых заверений, как выяснилось впоследствии!
Не мог только ничем помочь несчастному ребенку. Но каким-то чудом вскоре после моего отъезда ему стало значительно лучше. Расставание с семьей было тягостным. Я с горечью сознавал, что мало в чем облегчил ее участь.
* * *
На железнодорожном вокзале в Казани билетов на Москву касса почему-то не продавала. Тщетно я и несколько офицеров потрясали своими командировочными удостоверениями перед кассиром и дежурным по вокзалу, твердя им о необходимости своевременно вернуться к месту службы. Ответ был лаконичен и невразумителен: билеты не продаются – до особого распоряжения. О причине такого положения нам предоставлялось строить любые догадки.
В ту ночь я ночевал в переполненном пассажирами зале ожидания, сидя на цементном полу и прислонившись спиной к стене. О возвращении в Верхний Услон на ночь нечего было и помышлять – на вечерний пароход уже не поспевал. Кроме того, где-то в сознании время от времени вспыхивала искорка надежды: вдруг этот странный запрет на продажу билетов на Москву будет отменен, и я все же тронусь в путь.
Поздно вечером 15-го я услышал по радио сообщение Совинформбюро, которое, как мне казалось, отчасти приоткрывало завесу тайны. «В течение ночи с 14-го на 15-е октября, – говорилось в нем, – положение на Западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону». Не этим ли прорывом объясняется запрет въезда в столицу? Если учесть, что 12-го немцы взяли Калугу, а 14-го – Калинин и находились в окрестностях Можайска, то становилось очевидным, что линия фронта быстро приближается к Москве.
Срок моей командировки истекал, на другой день я уже должен был быть в наркомате. Но и 16-го никакие настояния, теперь обращенные к начальнику вокзала, не помогли. «Поезда на Москву сегодня не будет», – раздраженно объявил он мне и офицерам и от каких-либо объяснений отказался.
Вторую и третью ночь я ночевал в квартире пожилого вокзального носильщика, татарина по национальности. Он предоставил мне скрипучий топчан в комнате, где проживала его семья из пяти человек.
18-го утром касса наконец продала нам билеты, и мы отправились в путь в полупустом поезде. Но какой же необычной была эта поездка! До Москвы ехали двое суток с лишним. И в течение этих двух суток чуть ли не на всех станциях поезд сиротливо стоял на запасном пути, пропуская один за другим составы из Москвы, до отказа набитые пассажирами. Они переполняли не только вагоны, но и тамбуры, ютились на ступенях, держась за поручни, и даже стояли на буферах. Это зрелище живо напомнило мне дорожные муки периода гражданской войны, когда всеобщая разруха особенно болезненно отразилась на железнодорожном транспорте.
В Москву мы приехали только утром 20-го. В залах ожидания Казанского вокзала и на платформах толпились тысячи людей, ждавших подачи очередного поезда. Городской транспорт, если не считать метро, работал с большими перебоями. Не надеясь на него, я на метро добрался от вокзала до станции «Парк культуры имени Горького», а оттуда пешком до дома, на Большой Калужской, где переоделся и привел себя в порядок перед тем, как явиться в наркомат. Несколько раз звонил в отдел, но трубку почему-то никто не брал. Не желая больше терять время, двинулся в наркомат без предупреждения.
* * *
И вот я на Кузнецком мосту, возле здания Наркоминдела. Но тщетно пытаюсь войти в него. Дверь подъезда, которым я обычно пользовался, наглухо закрыта. В недоумении принялся звонить и стучать в дверь, однако без всякого результата. Внезапно завыла сирена воздушной тревоги – с явным запозданием, ибо буквально в ту же минуту над Кузнецким мостом с оглушительным ревом пронеслась тройка низко летящих немецких самолетов. Вслед за растерянными прохожими я в поисках хоть какого-то укрытия вбежал в соседнюю парикмахерскую. Лишь после того как самолеты пролетели, услышал где-то вдали стрельбу зениток.
«Что бы это значило? – спрашивал я себя. – Что Москва стала беззащитна перед немецкой авиацией? Или же эти самолеты каким-то обманным способом проскользнули мимо нашей пригородной противовоздушной обороны?» Этот мысленный вопрос так и остался тогда без ответа. Но по счастливому стечению обстоятельств – если в данном случае можно так выразиться – я тут же получил ответ на другой вопрос, занимавший меня не менее первого: как быть дальше, если наркомат эвакуировался полностью?
В парикмахерской, среди укрывшихся в ней прохожих, к великой своей радости, увидел одну из знакомых наркоматских машинисток и обратился к ней с расспросами. От нее я узнал, что большинство сотрудников наркомата еще 16-го выехали в Куйбышев. Часть канцелярского персонала была при этом сокращена, в том числе и сама Елизавета Федоровна.
– Сейчас вы в наркомате никого не найдете, – прибавила она. – Разве что попытаете счастья в наркомовском подъезде. Там, кажется, еще есть какие-то признаки жизни.
В подъезде, который именовался «наркомовским», после первого же звонка дверь отворилась. Предъявив бойцу охраны наркоматский пропуск, я сказал, что только что вернулся из командировки и хотел бы повидаться с кем-либо из сотрудников, получить информацию и совет о том, что делать.
– В здании никого не осталось, – сурово заявил охранник, намереваясь закрыть дверь перед самым моим носом и окончательно отрезать меня от наркомата.
– Но раз вы дежурите в подъезде, – напористо возразил я, – стало быть, кто-то здесь все же есть.
– Козырев здесь, – пошел он все-таки на уступку.
– Вот и прекрасно, у него все и узнаю.
Через несколько минут я поднялся в секретариат Молотова, где нашел его помощника С. П. Козырева и двух референтов, разбиравших какие-то бумаги и складывавших их в портфели.
– Откуда ты взялся? – изумился при виде меня Козырев.
– Из Казани.
– Ах да, ты ведь к своим ездил. Но почему ты оттуда прямиком в Куйбышев не подался? Как раз сегодня все наши туда прибывают.
Я объяснил ему, что, будучи в Казани, понятия не имел обо всем происходящем в Москве. Сказал, что, едва сойдя с поезда, все время натыкаюсь на неожиданности и не имею отчетливого представления о ситуации.
– А кто его имеет? – иронически заметил Козырев.
В немногих словах он обрисовал события последних дней. 13-го состоялось решение эвакуировать в Куйбышев часть партийных и правительственных учреждений, за исключением Государственного Комитета Обороны, и весь дипломатический корпус. Многие учреждения направлялись в различные города Поволжья, на Урал, в Среднюю Азию. Дата эвакуации не была определена, но 16-го, когда положение на фронте стало критическим, был отдан приказ начать ее немедленно. В тот же день вечером большинство сотрудников наркомата и выехали.
– А мы тут последние из могикан, – невесело усмехнулся Козырев, поясняя присутствие своей группы в здании. – Собираем документы в дорогу. Через час вылетаем, вместе с Вячеславом Михайловичем. Хочешь с нами? Вячеслав Михайлович, конечно, не будет против.
Предложение было очень заманчивое, но оно, к сожалению, не оставляло мне времени заехать домой за вещами, хотя бы самыми необходимыми – как для меня самого, так и для семьи. Эвакуация в другой город в военное время – это ведь не туристская поездка. Было ясно, что до возвращения наркомата в Москву пройдет немалый срок.
Я поблагодарил Козырева за предупредительность, но вынужден был отказаться.
– Ну, тогда устраивайся сам, как знаешь, – развел руками Козырев. – А мы через десять минут едем в Кремль, за наркомом, и оттуда – в аэропорт.
Я сказал, что найду какой-нибудь способ выехать завтра или в крайнем случае послезавтра, попросил Козырева сообщить об этом Молотову и попрощался с коллегами.
* * *
Прикидывая в уме свои возможности выехать из Москвы в Куйбышев, я возлагал свои надежды прежде всего на завод «Шарикоподшипник». Как мне было известно еще до поездки в Казань, он исподволь уже приступил к эвакуации оборудования и личного состава в несколько городов на Волге и за Волгой, включая Куйбышев. У меня были связи в парткоме завода, и я воспользовался ими, получив место в пассажирском поезде, отправлявшемся в Куйбышев 21-го вечером.
Правда, с датой отправки произошла неувязка, отнюдь не редкая в пору всеобщего смятения во второй половине октября. Когда я в назначенное время явился с вещами к месту погрузки, выяснилось, что поезд отойдет только на следующий день. Но делать было нечего, об отказе не могло быть и речи. Другой такой возможности у меня не предвиделось.
Поезд, в котором мне предстояло ехать, состоял из паровоза и вагонов подмосковной электрички. Видимо, основной подвижной состав к тому времени был выведен с Московского железнодорожного узла. Я сам наблюдал, какое множество поездов проследовало за двое суток по одной лишь Казанской железной дороге.
В вагоне, не приспособленном для дальних путешествий, я и добирался до Куйбышева. Добирался весьма «экстравагантным» маршрутом и с бесчисленными стоянками, отчего поездка невероятно затянулась. Задержки поезда начались за Рязанью, где все время пропускали встречные воинские и товарные поезда – тоже, наверное, военного назначения.
В Ряжске наш поезд, вместо того чтобы повернуть на восток, к Пензе, неожиданно двинулся дальше на юг, к Мичуринску. Двинулся с убийственной медлительностью, в длиннейшей очереди пассажирских и грузовых составов, застревавших у каждого семафора. От Мичуринска нас повезли обратно к Ряжску и уж оттуда направили на Пензу.
В общем, до Пензы ехали почти 10 суток. Я был в отчаянии от немыслимо медленного продвижения. В Пензе я попытался пересесть на какой-нибудь другой поезд, идущий на восток с более или менее нормальной скоростью, но без всякого успеха. Не удалось и позвонить в Куйбышев по междугородному телефону: линия была занята для военных и правительственных нужд. Посланная из Пензы телеграмма в наркомат – с просьбой об оказании содействия, – по-видимому, так и не дошла до адресата. В довершение бед в этом городе, где мы проторчали больше суток, я из-за напрасных хлопот едва не отстал от поезда. Вскочил я в вагон буквально на ходу – захлопнутую было дверь приоткрыли для меня мои попутчики.
Характер и объем данных записок не позволяют распространяться обо всех злоключениях, впечатлениях и переживаниях, которыми столь богаты были 16 суток моей железнодорожной одиссеи. Да, именно 16 суток понадобилось, чтобы добраться от Москвы до Куйбышева – расстояние, которое в мирное время поезд преодолевал за сутки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80