Я чувствую себя такой несчастной лишь потому, что вижу, какая страшная пропасть лежит между нами. И вот я говорю себе: «Боже мой, все это ни к чему, ведь он совсем меня не понимает и никогда не понимал». Вам ясно, не правда ли?
Диксон удержался от гримасы, он боялся, что она увидит его отражение в оконном стекле.
– Да, – сказал он.
– Мне очень не хотелось вступать в объяснения, Джеймс. Все это такие банальные пустяки. Но, видимо, все-таки придется. – Она вздохнула. – Неужели вы не можете постичь разницу между… Нет, очевидно, вы не можете. Я скажу вам только одно: не знаю, впрочем, удовлетворит ли это вас. – Она повернулась к нему лицом и сказала уже гораздо менее спокойно: – Вчера, после того как вы ушли, я ни единой минуты не пробыла больше с Гор-Эрквартом. Он болтал с Кэрол Голдсмит. Все остальное время я – очень вам благодарна – провела с Бертраном. – Она повысила голос: – И вы сами можете догадаться, каково это…
– Да, вам не повезло, – перебил Диксон, боясь не выдержать характера. Им овладело огромное отвращение ко всему происходящему – не только к этому разговору, но и к бесцельной, ненужной игре, которую вели он и Маргарет. Кусая губы, он поклялся себе, что на этот раз не будет играть теми картами, которые ей заблагорассудится сдать. Он вспомнил слова Кэрол о том, что никогда нельзя бросать Маргарет спасательный круг. Ну что ж! Он только что это сделал в последний раз, он не станет больше терять времени, стараясь умиротворить ее, и не потому, что его душевные силы иссякли – хотя они действительно почти иссякли, – но потому, что это совершенно бесполезно.
– Послушайте, Маргарет, – сказал он. – Я не хочу обижать вас, и вы это отлично знаете, что бы вы там ни говорили. Но ради самой себя и ради меня тоже вы должны раз и навсегда кое-что понять. Я знаю, недавно вам пришлось много пережить. И вам известно, что я знаю это. Но вам нисколько не станет лучше, если вы будете думать обо мне и моем отношении к вам так, как вы, очевидно, думаете. Это только ухудшит дело. Я хочу сказать вот что: не делайте из меня громоотвода для ваших эмоций. Согласен, я, вероятно, наговорил лишнего о вчерашнем, но прав я или не прав, это не меняет сути дела. Я всегда буду вам другом, буду разговаривать с вами и относиться к вам с симпатией, но, Бога ради, не ставьте меня в ложное положение. Поймите же наконец, что вы меня совсем не интересуете как женщина, что меня к вам больше не тянет, – нет, подождите, дайте мне договорить. На этот раз вы должны выслушать меня до конца. Так вот, я говорю, что в этом отношении между нами все кончено, если только вообще что-то было. Я никого не виню. Я только хочу сказать, что в этом смысле вы должны сбросить меня со счетов. Вот как обстоит дело. И я даже не могу сказать, что огорчен, потому что какой смысл огорчаться из-за непоправимого, а я ничего тут поправить не могу, да и вы тоже. Вот и все.
– И вы воображаете, что ей нужен жалкий и скучный провинциальный учителишка вроде вас? – выпалила Маргарет, едва он успел замолчать. – Или она уже получила, что хотела? Быть может, ей был просто нужен…
– Прекратите этот вздор, Маргарет. Хоть на минуту перестаньте воображать, что вы на сцене!
Наступило молчание; потом Маргарет, шатаясь, шагнула к нему, схватила за плечи и повисла на нем, не то теряя сознание, не то увлекая его на кровать. Очки ее свалились, но она не заметила этого, из горла вырывались странные звуки – короткие, низкие, не прекращающиеся стоны, шедшие, казалось, из глубины желудка, словно ее непрерывно тошнило. Диксон приподнял ее и усадил на кровать. Порой она издавала тихие, почти игривые вскрики. Ее лоб упирался ему в грудь. Диксон не мог понять, то ли ей дурно, то ли у нее припадок истерии, или она просто разрыдалась и не может справиться с собой. Во всяком случае, он совершенно не знал, что с ней делать. А Маргарет, осознав, что сидит на кровати рядом с ним, внезапно рухнула вперед, уткнувшись лицом в его колени. Через секунду он почувствовал, что штанина, прижатая к колену, становится сырой. Он попытался поднять Маргарет, но она оказалась неподъемно тяжелой. Плечи ее сотрясала такая частая дрожь, что Диксон счел это неестественным даже при данных обстоятельствах. Потом Маргарет приподнялась, все тело ее было напряжено, но по-прежнему дрожало мелкой дрожью, и она то пронзительно взвизгивала, то протяжно и громко стонала. Волосы упали ей на глаза, губы оттопырились, зубы стучали, лицо было мокрым не только от слез, но и от слюны. Диксон назвал ее по имени. Тогда она бросилась на кровать и стала метаться из стороны в сторону. Раскинув руки и извиваясь всем телом, она издала несколько громких воплей, потом затихла и только стонала при каждом выдохе. Диксон стиснул ее руки и закричал: «Маргарет! Маргарет!» Она взглянула на него расширенными глазами и стала вырываться, стараясь освободить руки. На лестнице послышались приближающиеся шаги – кто-то подымался и кто-то спускался, явно направляясь к его двери. Дверь открылась, и появился Билл Аткинсон, а за ним мисс Кэтлер. Диксон поднял голову…
– Истерика? – спросил Аткинсон и несколько раз ударил Маргарет по щекам. Слишком сильно, подумал Диксон.
Аткинсон оттолкнул его в сторону, присел на кровать, схватил Маргарет за плечи и энергично потряс.
– У меня в шкафу есть виски, сбегайте и принесите. Диксон выбежал из комнаты и помчался вверх по лестнице. Единственное, что он сейчас довольно отчетливо ощущал, это легкое удивление при мысли о том, что способ прекращения истерики, рекомендуемый романами и фильмами, оказался таким действенным и в жизни. Он разыскал виски: его руки так дрожали, что он чуть не уронил бутылку. Откупорив ее, он быстро глотнул, стараясь не поперхнуться. Когда он вернулся к себе, Маргарет почти успокоилась. Мисс Кэтлер, молча наблюдавшая за Аткинсоном и Маргарет, бросила на Диксона взгляд – не подозрительный и не укоризненный, а, скорее, ободряющий, и от этого он чуть не заплакал. Аткинсон повернулся к нему, но бутылку не взял.
– Дайте стакан или чашку.
Диксон достал из шкафа чашку, налил в нее виски и протянул Аткинсону. Мисс Кэтлер, как всегда исполненная благоговейного уважения к Аткинсону, стояла рядом с Диксоном и смотрела, как Аткинсон поит Маргарет виски.
Ему удалось приподнять Маргарет. Стоны прекратились, и дрожала она уже не так сильно. Лицо ее горело от пощечин. Когда Аткинсон поднес ей чашку ко рту, ее зубы застучали о край, и она шумно задышала. С жуткой последовательностью она глотнула, поперхнулась и закашлялась, опять глотнула, и опять закашлялась, и еще раз глотнула. Вскоре она перестала дрожать и обвела глазами присутствующих.
– Ради Бога, простите, – слабым голосом произнесла она.
– Ничего, детка, – ответил Аткинсон. – Покурим?
– Да, пожалуйста.
– Ну-ка, Джим!
Мисс Кэтлер улыбнулась всем троим, что-то пробормотала и тихонько вышла. Диксон дал закурить Аткинсону и Маргарет и закурил сам. Маргарет села на краю постели; Аткинсон все еще держал ее одной рукой за плечи.
– Это вы ударили меня по лицу? – спросила она.
– Да, детка. Вам все пошло на пользу. Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, гораздо лучше. Немножко кружится голова, но в общем нормально.
– Вот и ладно. Пока что постарайтесь не двигаться. Кладите сюда ноги и отдохните немножко.
– Право, не нужно…
Аткинсон положил ее ноги на кровать и снял с них туфли. Потом встал и, глядя на нее сверху вниз, сказал:
– Полежите минут десять – не меньше. Оставляю вас на попечение братца Джима. Выпейте еще виски, но Джиму не давайте. Я обещал его матери следить, чтобы он не спился. – Он повернул свое монгольское лицо к Диксону. – Ну как, старина, все в порядке?
– Да, спасибо, Билл. Огромное спасибо.
– Ну как, детка?
– Я вам так обязана, мистер Аткинсон. Вы просто замечательный. Не знаю, как вас благодарить.
– Пустяки, детка. – Аткинсон кивнул им и вышел.
– Мне ужасно неприятно, что все так вышло, Джеймс, – сказала Маргарет, как только захлопнулась дверь.
– Это я виноват.
– Вы всегда так говорите. На этот раз я вам этого не позволю. Просто я не могла спокойно перенести ваших слов, вот и все. Я все время думала про себя: это невыносимо. Надо его остановить. А потом перестала владеть собой. Вот отчего все это получилось. И это ужасно глупо с моей стороны, потому что вы были абсолютно правы. Лучше уж сразу выяснить все до конца, а я вела себя, как форменная идиотка.
– Не надо себя упрекать. Это вышло независимо от вашей воли.
– Да, но я должна была справиться. Ради Бога, сядьте, Джеймс, и перестаньте бродить по комнате – вы действуете мне на нервы.
Диксон придвинул к кровати стул с плетеным сиденьем. Усевшись, он поглядел на Маргарет и вспомнил, как он вот так же сидел у ее кровати, когда пришел в больницу после ее попытки покончить с собой. Тогда она казалась гораздо более худой и слабой, волосы ее свисали на плечи, и все же она, пожалуй, производила менее удручающее впечатление, чем сейчас. Размазанная губная помада, мокрый нос, растрепанные жесткие волосы привели его в глубокое уныние.
– Я провожу вас к Уэлчам, – сказал он.
– Дорогой мой, об этом не может быть и речи. Лучше вам держаться от этого дома как можно дальше.
– Это мне совершенно безразлично. Впрочем, я могу и не заходить к ним. Я только доеду с вами на автобусе.
– Не говорите глупостей, Джеймс. Мне это вовсе не нужно. Я чувствую себя отлично. А если я выпью еще немного виски этого славного мистера Аткинсона, мне станет совсем хорошо. Будьте ангелом и налейте мне еще.
Выполняя ее просьбу, Диксон с облегчением подумал, что ему не придется тащиться с ней на автобусе. Что бы ни говорила Маргарет, он уже научился точно понимать, чего она хочет, и не сомневался, что сейчас она отказывается от его услуг совершенно искренне. Нельзя сказать, чтобы ему не было ее жаль, – нет, он жалел ее так, что бремя этой жалости казалось ему просто непосильным. И, как обычно, ему уже казалось, что во всем виноват он один. Не глядя на Маргарет, он протянул ей чашку. Он молчал. Но на этот раз не потому, что не мог высказать всего, а потому, что не знал, что сказать.
– Сейчас я допью виски, докурю сигарету и пойду. Автобус отходит без двадцати; это очень удобно. Дайте мне, пожалуйста, пепельницу, Джеймс.
Диксон протянул ей медную пепельницу с рельефным изображением допотопного военного корабля и надписью «Эскадренный миноносец флота Е. В. „Риббл“. Маргарет стряхнула на него пепел, потом спустила ноги с кровати и, вынув из сумочки пудреницу, стала приводить в порядок лицо.
– Странно, что все это кончилось так, не правда ли? – непринужденно заговорила она, глядясь в зеркальце. – Так некрасиво и недостойно. – Диксон молчал, и Маргарет, водя помадой по вытянутым губам, продолжала: – Впрочем, это все время было не слишком красиво. Так ведь? Я то и дело теряла самообладание, а вы не очень охотно помогали мне образумиться. Это, конечно, было нечестно по отношению к вам. – Накрасив губы, она снова посмотрелась в зеркальце. – Вы сделали все, что может сделать человек, и гораздо больше, чем сделал кто-либо другой, поверьте мне. Вам не в чем себя упрекнуть. Право, я даже не понимаю, как вы могли выдержать столько времени. Боюсь, что вам это никогда не доставляло удовольствия. Очень умно, что вы решили положить конец. – Маргарет захлопнула пудреницу и спрятала ее в сумочку.
– Вы же знаете, Маргарет, я вас очень люблю, – сказал Диксон. – Просто у нас с вами как-то ничего не получилось, вот и все.
– Я знаю, Джеймс. Ни о чем не беспокойтесь, я как-нибудь справлюсь.
– Непременно приходите ко мне, если у вас что-нибудь будет неладно. То есть в том случае, если я смогу вам помочь.
Маргарет слабо усмехнулась этой поправке.
– Разумеется, я приду, – сказала она, словно утешая ребенка.
Диксон поднял голову и взглянул на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Диксон удержался от гримасы, он боялся, что она увидит его отражение в оконном стекле.
– Да, – сказал он.
– Мне очень не хотелось вступать в объяснения, Джеймс. Все это такие банальные пустяки. Но, видимо, все-таки придется. – Она вздохнула. – Неужели вы не можете постичь разницу между… Нет, очевидно, вы не можете. Я скажу вам только одно: не знаю, впрочем, удовлетворит ли это вас. – Она повернулась к нему лицом и сказала уже гораздо менее спокойно: – Вчера, после того как вы ушли, я ни единой минуты не пробыла больше с Гор-Эрквартом. Он болтал с Кэрол Голдсмит. Все остальное время я – очень вам благодарна – провела с Бертраном. – Она повысила голос: – И вы сами можете догадаться, каково это…
– Да, вам не повезло, – перебил Диксон, боясь не выдержать характера. Им овладело огромное отвращение ко всему происходящему – не только к этому разговору, но и к бесцельной, ненужной игре, которую вели он и Маргарет. Кусая губы, он поклялся себе, что на этот раз не будет играть теми картами, которые ей заблагорассудится сдать. Он вспомнил слова Кэрол о том, что никогда нельзя бросать Маргарет спасательный круг. Ну что ж! Он только что это сделал в последний раз, он не станет больше терять времени, стараясь умиротворить ее, и не потому, что его душевные силы иссякли – хотя они действительно почти иссякли, – но потому, что это совершенно бесполезно.
– Послушайте, Маргарет, – сказал он. – Я не хочу обижать вас, и вы это отлично знаете, что бы вы там ни говорили. Но ради самой себя и ради меня тоже вы должны раз и навсегда кое-что понять. Я знаю, недавно вам пришлось много пережить. И вам известно, что я знаю это. Но вам нисколько не станет лучше, если вы будете думать обо мне и моем отношении к вам так, как вы, очевидно, думаете. Это только ухудшит дело. Я хочу сказать вот что: не делайте из меня громоотвода для ваших эмоций. Согласен, я, вероятно, наговорил лишнего о вчерашнем, но прав я или не прав, это не меняет сути дела. Я всегда буду вам другом, буду разговаривать с вами и относиться к вам с симпатией, но, Бога ради, не ставьте меня в ложное положение. Поймите же наконец, что вы меня совсем не интересуете как женщина, что меня к вам больше не тянет, – нет, подождите, дайте мне договорить. На этот раз вы должны выслушать меня до конца. Так вот, я говорю, что в этом отношении между нами все кончено, если только вообще что-то было. Я никого не виню. Я только хочу сказать, что в этом смысле вы должны сбросить меня со счетов. Вот как обстоит дело. И я даже не могу сказать, что огорчен, потому что какой смысл огорчаться из-за непоправимого, а я ничего тут поправить не могу, да и вы тоже. Вот и все.
– И вы воображаете, что ей нужен жалкий и скучный провинциальный учителишка вроде вас? – выпалила Маргарет, едва он успел замолчать. – Или она уже получила, что хотела? Быть может, ей был просто нужен…
– Прекратите этот вздор, Маргарет. Хоть на минуту перестаньте воображать, что вы на сцене!
Наступило молчание; потом Маргарет, шатаясь, шагнула к нему, схватила за плечи и повисла на нем, не то теряя сознание, не то увлекая его на кровать. Очки ее свалились, но она не заметила этого, из горла вырывались странные звуки – короткие, низкие, не прекращающиеся стоны, шедшие, казалось, из глубины желудка, словно ее непрерывно тошнило. Диксон приподнял ее и усадил на кровать. Порой она издавала тихие, почти игривые вскрики. Ее лоб упирался ему в грудь. Диксон не мог понять, то ли ей дурно, то ли у нее припадок истерии, или она просто разрыдалась и не может справиться с собой. Во всяком случае, он совершенно не знал, что с ней делать. А Маргарет, осознав, что сидит на кровати рядом с ним, внезапно рухнула вперед, уткнувшись лицом в его колени. Через секунду он почувствовал, что штанина, прижатая к колену, становится сырой. Он попытался поднять Маргарет, но она оказалась неподъемно тяжелой. Плечи ее сотрясала такая частая дрожь, что Диксон счел это неестественным даже при данных обстоятельствах. Потом Маргарет приподнялась, все тело ее было напряжено, но по-прежнему дрожало мелкой дрожью, и она то пронзительно взвизгивала, то протяжно и громко стонала. Волосы упали ей на глаза, губы оттопырились, зубы стучали, лицо было мокрым не только от слез, но и от слюны. Диксон назвал ее по имени. Тогда она бросилась на кровать и стала метаться из стороны в сторону. Раскинув руки и извиваясь всем телом, она издала несколько громких воплей, потом затихла и только стонала при каждом выдохе. Диксон стиснул ее руки и закричал: «Маргарет! Маргарет!» Она взглянула на него расширенными глазами и стала вырываться, стараясь освободить руки. На лестнице послышались приближающиеся шаги – кто-то подымался и кто-то спускался, явно направляясь к его двери. Дверь открылась, и появился Билл Аткинсон, а за ним мисс Кэтлер. Диксон поднял голову…
– Истерика? – спросил Аткинсон и несколько раз ударил Маргарет по щекам. Слишком сильно, подумал Диксон.
Аткинсон оттолкнул его в сторону, присел на кровать, схватил Маргарет за плечи и энергично потряс.
– У меня в шкафу есть виски, сбегайте и принесите. Диксон выбежал из комнаты и помчался вверх по лестнице. Единственное, что он сейчас довольно отчетливо ощущал, это легкое удивление при мысли о том, что способ прекращения истерики, рекомендуемый романами и фильмами, оказался таким действенным и в жизни. Он разыскал виски: его руки так дрожали, что он чуть не уронил бутылку. Откупорив ее, он быстро глотнул, стараясь не поперхнуться. Когда он вернулся к себе, Маргарет почти успокоилась. Мисс Кэтлер, молча наблюдавшая за Аткинсоном и Маргарет, бросила на Диксона взгляд – не подозрительный и не укоризненный, а, скорее, ободряющий, и от этого он чуть не заплакал. Аткинсон повернулся к нему, но бутылку не взял.
– Дайте стакан или чашку.
Диксон достал из шкафа чашку, налил в нее виски и протянул Аткинсону. Мисс Кэтлер, как всегда исполненная благоговейного уважения к Аткинсону, стояла рядом с Диксоном и смотрела, как Аткинсон поит Маргарет виски.
Ему удалось приподнять Маргарет. Стоны прекратились, и дрожала она уже не так сильно. Лицо ее горело от пощечин. Когда Аткинсон поднес ей чашку ко рту, ее зубы застучали о край, и она шумно задышала. С жуткой последовательностью она глотнула, поперхнулась и закашлялась, опять глотнула, и опять закашлялась, и еще раз глотнула. Вскоре она перестала дрожать и обвела глазами присутствующих.
– Ради Бога, простите, – слабым голосом произнесла она.
– Ничего, детка, – ответил Аткинсон. – Покурим?
– Да, пожалуйста.
– Ну-ка, Джим!
Мисс Кэтлер улыбнулась всем троим, что-то пробормотала и тихонько вышла. Диксон дал закурить Аткинсону и Маргарет и закурил сам. Маргарет села на краю постели; Аткинсон все еще держал ее одной рукой за плечи.
– Это вы ударили меня по лицу? – спросила она.
– Да, детка. Вам все пошло на пользу. Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, гораздо лучше. Немножко кружится голова, но в общем нормально.
– Вот и ладно. Пока что постарайтесь не двигаться. Кладите сюда ноги и отдохните немножко.
– Право, не нужно…
Аткинсон положил ее ноги на кровать и снял с них туфли. Потом встал и, глядя на нее сверху вниз, сказал:
– Полежите минут десять – не меньше. Оставляю вас на попечение братца Джима. Выпейте еще виски, но Джиму не давайте. Я обещал его матери следить, чтобы он не спился. – Он повернул свое монгольское лицо к Диксону. – Ну как, старина, все в порядке?
– Да, спасибо, Билл. Огромное спасибо.
– Ну как, детка?
– Я вам так обязана, мистер Аткинсон. Вы просто замечательный. Не знаю, как вас благодарить.
– Пустяки, детка. – Аткинсон кивнул им и вышел.
– Мне ужасно неприятно, что все так вышло, Джеймс, – сказала Маргарет, как только захлопнулась дверь.
– Это я виноват.
– Вы всегда так говорите. На этот раз я вам этого не позволю. Просто я не могла спокойно перенести ваших слов, вот и все. Я все время думала про себя: это невыносимо. Надо его остановить. А потом перестала владеть собой. Вот отчего все это получилось. И это ужасно глупо с моей стороны, потому что вы были абсолютно правы. Лучше уж сразу выяснить все до конца, а я вела себя, как форменная идиотка.
– Не надо себя упрекать. Это вышло независимо от вашей воли.
– Да, но я должна была справиться. Ради Бога, сядьте, Джеймс, и перестаньте бродить по комнате – вы действуете мне на нервы.
Диксон придвинул к кровати стул с плетеным сиденьем. Усевшись, он поглядел на Маргарет и вспомнил, как он вот так же сидел у ее кровати, когда пришел в больницу после ее попытки покончить с собой. Тогда она казалась гораздо более худой и слабой, волосы ее свисали на плечи, и все же она, пожалуй, производила менее удручающее впечатление, чем сейчас. Размазанная губная помада, мокрый нос, растрепанные жесткие волосы привели его в глубокое уныние.
– Я провожу вас к Уэлчам, – сказал он.
– Дорогой мой, об этом не может быть и речи. Лучше вам держаться от этого дома как можно дальше.
– Это мне совершенно безразлично. Впрочем, я могу и не заходить к ним. Я только доеду с вами на автобусе.
– Не говорите глупостей, Джеймс. Мне это вовсе не нужно. Я чувствую себя отлично. А если я выпью еще немного виски этого славного мистера Аткинсона, мне станет совсем хорошо. Будьте ангелом и налейте мне еще.
Выполняя ее просьбу, Диксон с облегчением подумал, что ему не придется тащиться с ней на автобусе. Что бы ни говорила Маргарет, он уже научился точно понимать, чего она хочет, и не сомневался, что сейчас она отказывается от его услуг совершенно искренне. Нельзя сказать, чтобы ему не было ее жаль, – нет, он жалел ее так, что бремя этой жалости казалось ему просто непосильным. И, как обычно, ему уже казалось, что во всем виноват он один. Не глядя на Маргарет, он протянул ей чашку. Он молчал. Но на этот раз не потому, что не мог высказать всего, а потому, что не знал, что сказать.
– Сейчас я допью виски, докурю сигарету и пойду. Автобус отходит без двадцати; это очень удобно. Дайте мне, пожалуйста, пепельницу, Джеймс.
Диксон протянул ей медную пепельницу с рельефным изображением допотопного военного корабля и надписью «Эскадренный миноносец флота Е. В. „Риббл“. Маргарет стряхнула на него пепел, потом спустила ноги с кровати и, вынув из сумочки пудреницу, стала приводить в порядок лицо.
– Странно, что все это кончилось так, не правда ли? – непринужденно заговорила она, глядясь в зеркальце. – Так некрасиво и недостойно. – Диксон молчал, и Маргарет, водя помадой по вытянутым губам, продолжала: – Впрочем, это все время было не слишком красиво. Так ведь? Я то и дело теряла самообладание, а вы не очень охотно помогали мне образумиться. Это, конечно, было нечестно по отношению к вам. – Накрасив губы, она снова посмотрелась в зеркальце. – Вы сделали все, что может сделать человек, и гораздо больше, чем сделал кто-либо другой, поверьте мне. Вам не в чем себя упрекнуть. Право, я даже не понимаю, как вы могли выдержать столько времени. Боюсь, что вам это никогда не доставляло удовольствия. Очень умно, что вы решили положить конец. – Маргарет захлопнула пудреницу и спрятала ее в сумочку.
– Вы же знаете, Маргарет, я вас очень люблю, – сказал Диксон. – Просто у нас с вами как-то ничего не получилось, вот и все.
– Я знаю, Джеймс. Ни о чем не беспокойтесь, я как-нибудь справлюсь.
– Непременно приходите ко мне, если у вас что-нибудь будет неладно. То есть в том случае, если я смогу вам помочь.
Маргарет слабо усмехнулась этой поправке.
– Разумеется, я приду, – сказала она, словно утешая ребенка.
Диксон поднял голову и взглянул на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46