Мимо помоста проходит кавалерийский эскорт. За ним крупной рысью проезжают артиллерийские упряжки. Притихшая Красная площадь, затаив дыхание, слушает «Обращение к трудящемуся человечеству», которое по поручению Съезда Советов оглашает делегат съезда Евдокимов. Звучит «Интернационал». Все обнажают головы Войска становятся на караул. На площади появляются первые рабочие колонны. Впереди — Замоскворечье За ним — Красная Пресня.
4 часа дня. Колонна Сокольнического района, шедшая в это время по площади, останавливается. Могильная тишина. Слышатся тихие рыдания.
По всей Советской стране на пять минут приостанавливается работа. Мир прощается с Лениным.
Члены Политбюро поднимают гроб и несут к деревянному мавзолею. Впереди знаменосцы. У входа в мавзолей скрещиваются знамена, гроб скрывается.
На площади раздаются ружейные залпы. Сверкнули выхваченные из ножен клинки сабель. Тяжело вздохнул пушечный залп. За Москвой-рекой, по окраинам столицы, заплакали гудки паровозов, сирены станций, трубы заводов и фабрик.
В мавзолее устанавливают гроб. У изголовья выстраивается почетный караул курсантов школы имени ВЦИКа.
Из десяти тысяч знамен, принесенных на Красную площадь, двум знаменам отдана честь склониться над гробом Ленина — знаменам Коминтерна и Центрального Комитета Российской Коммунистической партии.
И вдруг в последнюю минуту среди членов Политбюро замечают пожилого крестьянина в коричневом поношенном зипуне.
Как он попал в мавзолей? Как миновал караул?
Он протягивает Калинину маленький красный флаг, обшитый черными полосами, и пакет.
— Грамота, — тихо говорит он.
В конверте грамота от крестьян Саранского уезда: они посылают своего делегата возложить знамя на гроб Ленина — вот он и выполняет их наказ.
И рядом с двумя прославленными знаменами Калинин кладет на гроб знамя, присланное саранскими крестьянами.
Руководители партии выходят из мавзолея, поднимаются на помост.
Молчание. Кто-то плачет.
Площадь начинает петь. Вся площадь. Все, кто на ней находится.
Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу…
Долгое время никто не движется.
Но вот пошли Сокольники. За ними Хамовники…
Уже сумерки, а колонны все идут и идут…
А в это время в Питере, переименованном накануне в Ленинград, на Марсовом поле пылают пятьдесят три костра — по числу лет, прожитых Лениным.
1924 г. И ДАЛЬШЕ
Две кассеты
Прощаясь с Лениным, Землячка как бы растворилась в народной массе: была со всеми, была частью всех, сердце ее наполняла безмерная скорбь, и одна мысль пронизывала ее существо — до последнего своего часа продолжать его дело.
Однако слова Сергея Ивановича Гусева вернули Землячку к реальной действительности — надо было срочно ехать в район, к Кобозеву.
Мало кто знает, как в дни похорон Ленина был пойман за руку один из ловкачей, готовых самые святые чувства обращать в деньги. Землячка запомнила этот случай.
С Кобозевым она познакомилась год назад, уже около года секретарствовала она в это время в Замоскворецком районе. Особое значение она придавала подбору кадров, умело подобранные работники решали успех каждого дела. Присматриваться к людям, изучать их она научилась в подполье. Она помнила, как знакомился с нею Владимир Ильич. Он умел отстранять от дела сомнительных и ненужных людей. На фронте Землячка не один раз наблюдала, как поведение того или иного человека решало успех сражения. Случалось, настоящему коммунисту удавалось увлечь в бой самый деморализованный полк, а иной комиссар не находил общего языка с хорошей воинской частью. Поэтому у нее была привычка самой знакомиться с каждым коммунистом, становившимся на учет в райкоме. Не так уж трудно потратить на нового человека десяток минут, а представление о нем создается, одного тут же благословишь на работу, а с другим встретишься не один раз, иной чем-то насторожит, а другого приметишь, и становится он одним из тех, на кого уверенно опираешься в повседневной работе.
Так Кобозев, придя становиться на учет, появился в кабинете Землячки.
Он только что демобилизовался из армии. Настоящий политработник, убежденный коммунист, он не отсиживался в тылу, а принимал непосредственное участие в боях. Коммунист молодой, но закалку прошел неплохую: фронт, бои, тяжелые переходы…
Перед Землячкой лежало его личное дело. Анкета его была в порядке, и она не стала спрашивать его о том, на что он уже ответил в анкете. Она как-то вернулась мыслью в свое прошлое. Знает ли товарищ Кобозев, что разделило социал-демократов на Втором съезде? Он знал. А знает ли он, какую борьбу пришлось вести Ленину с «левыми коммунистами» при заключении Брестского мира? Это он тоже знал.
— Мы пошлем вас заниматься искусством, — сказала Землячка.
— Каким искусством? — испугался Кобозев.
— Искусством кино, — пояснила Землячка. — Знаете, как высоко оценивает кино Ленин? Мы пошлем вас директором кинофабрики.
На Житной улице находилась фабрика, принадлежавшая в прошлом крупному кинодельцу Ханжонкову. Туда требовалось послать крепкого коммуниста.
— Не справлюсь, — возразил Кобозев. — В этом деле я, извиняюсь, как свинья в апельсинах.
— Справитесь, — безапелляционно сказала Землячка. — Не боги горшки обжигают. После Октября некоторые большевики боялись идти в министры. А теперь ничего, управляют.
Так Кобозев стал директором кинофабрики.
Комиссия Дзержинского поручила Госкино заснять похороны Ленина на пленку.
Не успела Землячка вернуться из Горок в Москву, как в райком приехал Дзержинский.
— Едемте, Розалия Самойловна, на кинофабрику. Есть сигнал.
Дальнейший разговор происходил уже в кабинете Кобозева.
— Кто руководил съемкой в Горках?
— Оператор Левицкий.
— Пленка проявлена?
Землячка и Дзержинский первыми увидели кадры, на которых были запечатлены проводы Ленина из Горок.
Снова была боль, снова подступал комок к горлу, и нельзя было позволить себе заплакать, нельзя было поддаться чувствам.
— Товарищ Кобозев, вы какого мнения о Левицком? — поинтересовался Дзержинский.
— Как вам сказать… — Кобозев насторожился. — Ничего не замечал.
— Нет, нет, я не высказываю никаких подозрений в отношении Левицкого, — успокоил его Дзержинский. — Но хочу предупредить, надо проявить величайшую бдительность, чтобы отснятый материал не ускользнул за границу.
Кобозев не очень понимал, почему Дзержинский придает этому такое значение, похороны Ленина не тайна, ведь все снимается так, как происходит на самом деле…
Кобозев ничего не говорил, спрашивали его глаза, фабрикой он управлял неплохо, но искусством кино, увы, еще не овладел.
— Важно и что снять, и как снять, — пояснила Землячка. — Вы понимаете, товарищ Кобозев, что снимают сейчас ваши операторы? Все, что имеет отношение к Ленину… Да нет, вы сами понимаете!
— Одно и то же можно показать и так, и этак, — добавил Дзержинский. — Весь мир потрясен смертью Ленина. Крупнейшие деятели капиталистических государств отдают ему должное, и лишь эмигрантская сволочь выражает свою радость. Понимаете, что они могут сделать, если им в руки попадут эти драгоценные кадры?…
— "Не давайте святыни псам, и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими", — процитировала Землячка.
Кобозев вопросительно взглянул на Землячку: откуда это?
— Из евангелия, — ответила она на его молчаливый вопрос. — По-моему, очень к месту.
Дзержинский и Землячка уехали, оставив Кобозева наэлектризованным.
— Мы вас предупредили, — сказал Дзержинский на прощанье.
На Красную площадь Кобозев направил Добржанского. Опытный оператор. Пожалуй, лучшего на фабрике не было.
— Как только закончатся похороны, сразу же возвращайтесь на фабрику, — предупредил его Кобозев. — Со всем отснятым материалом.
В пять часов пополудни Добржанский был уже на фабрике. Однако Землячка опередила его.
Разговаривал Кобозев, Землячка молчала.
— Ну как? — обратился он к Добржанскому.
— Отснял.
— Сколько метров?
— Сто двадцать.
— Давайте, — Кобозев протянул руку. — Будем проявлять.
Добржанский подал кассету.
— А сколько было кассет?
— Две.
— А где другая? — спросил Кобозев.
— Засветил, — сказал Добржанский.
— Дайте-ка ее сюда, — приказал Кобозев.
— Я же вам говорю, пленка засвечена, — сказал Добржанский, выкладывая на стол вторую кассету. — Смотрите… — Он хотел было открыть кассету.
— Ни в коем случае, — вмешалась Землячка, кладя руку на кассету. — Ни в коем случае.
Добржанский потянул кассету из-под руки Землячки, но тут Кобозев сообразил, что здесь что-то неблагополучно.
Он отмахнул руку Добржанского и придвинул обе кассеты к себе.
— Нет уж, не трогайте, — сказал Кобозев. — Засвечено так засвечено, но все-таки попытаемся проявить всю пленку.
Добржанский побледнел, ему стало не по себе.
— Вы свободны, — сказал Кобозев. — Ваша помощь в лаборатории не понадобится.
— Я подожду, — сказала Землячка Кобозеву. — А вы идите в лабораторию, пусть все делается при вас.
Кобозев ушел. Землячка ждала. «Нет, из него будет толк, — думала она о Кобозеве. — Кажется, сообразил, в чем дело».
Он действительно сообразил.
— Розалия Самойловна! — взволнованно сказал Кобозев, входя обратно в кабинет и едва ли не впервые называя Землячку по имени-отчеству. — Добржанский, оказывается, заснял не сто двадцать, а двести сорок метров, и неплохо заснял…
Землячка сняла трубку телефона, попросила соединить ее с Дзержинским.
— Феликс Эдмундович, — сказала она. — Все идет так, как мы и думали.
— Сейчас буду, — ответил Дзержинский.
Он не заставил себя ждать.
— Оператор предъявил одну кассету, — доложил Кобозев. — А на самом деле заснял две.
— А как же это выяснилось? — полюбопытствовал Дзержинский.
— Помог товарищ Гусев, — пояснила Землячка. — Подошел ко мне на площади, говорит, посмотрите, что-то киносъемщик очень уж суетится, крутил, крутил, поставил новую кассету, а первую запрятал, я видел ясно, не просто уложил в сумку, а запрятывал, очень было заметно. Ну, я и поспешила сюда.
— Выражаю вам благодарность… — Дзержинский тоже слегка улыбнулся. — А теперь и я кое-что объясню. Позавчера в Москву из Риги прибыл господин Дорсет. Кинооператор фирмы Пате. Эта знаменитая фирма поручила ему заснять похороны. Мы не дали разрешения. Снимать можно по-разному. Получив отказ, Дорсет установил контакты с Добржанским. Вчера они встретились, и, как это теперь очевидно, одна кассета предназначалась нам, а другая фирме Пате. Мы пока еще не знаем, что было обещано Добржанскому, но важно, что господин Дорсет уедет с пустыми руками.
Кобозев во все глаза смотрел на Дзержинского.
— К вам у нас никаких претензий, но это урок бдительности, — произнес Феликс Эдмундович и поднялся со стула. — А теперь покажите нам всю отснятую пленку.
Весна в Ростове
Куда ее только не бросает… Судьба — говорят в таких случаях. Но для нее судьба воплощена в образе Центрального Комитета. Куда только не посылала ее партия! Ей знакомы чуть ли не все крупные города Европы, а о России и говорить не приходится, свою страну она изъездила вдоль и поперек. От Минска до Екатеринбурга, от Риги до Батуми.
Месяца еще не прошло, как она покинула Москву. Два года проработала секретарем райкома в Замоскворечье. А теперь она в Ростове.
Ростов-на-Дону. Большой южный город. Крупный железнодорожный узел. Речной порт. Множество промышленных предприятий.
Теперь Землячка член Юго-Восточного бюро ЦК. Заведует организационным отделом.
Характер ее деятельности нигде не меняется. Ее задача сплачивать и вести людей на борьбу за дело партии. За дело партии, которая потеряла Ленина… Без него все значительно сложнее. Ленина нет, а дело его осталось.
В Москве еще зима, а здесь весна в полном разгаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
4 часа дня. Колонна Сокольнического района, шедшая в это время по площади, останавливается. Могильная тишина. Слышатся тихие рыдания.
По всей Советской стране на пять минут приостанавливается работа. Мир прощается с Лениным.
Члены Политбюро поднимают гроб и несут к деревянному мавзолею. Впереди знаменосцы. У входа в мавзолей скрещиваются знамена, гроб скрывается.
На площади раздаются ружейные залпы. Сверкнули выхваченные из ножен клинки сабель. Тяжело вздохнул пушечный залп. За Москвой-рекой, по окраинам столицы, заплакали гудки паровозов, сирены станций, трубы заводов и фабрик.
В мавзолее устанавливают гроб. У изголовья выстраивается почетный караул курсантов школы имени ВЦИКа.
Из десяти тысяч знамен, принесенных на Красную площадь, двум знаменам отдана честь склониться над гробом Ленина — знаменам Коминтерна и Центрального Комитета Российской Коммунистической партии.
И вдруг в последнюю минуту среди членов Политбюро замечают пожилого крестьянина в коричневом поношенном зипуне.
Как он попал в мавзолей? Как миновал караул?
Он протягивает Калинину маленький красный флаг, обшитый черными полосами, и пакет.
— Грамота, — тихо говорит он.
В конверте грамота от крестьян Саранского уезда: они посылают своего делегата возложить знамя на гроб Ленина — вот он и выполняет их наказ.
И рядом с двумя прославленными знаменами Калинин кладет на гроб знамя, присланное саранскими крестьянами.
Руководители партии выходят из мавзолея, поднимаются на помост.
Молчание. Кто-то плачет.
Площадь начинает петь. Вся площадь. Все, кто на ней находится.
Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу…
Долгое время никто не движется.
Но вот пошли Сокольники. За ними Хамовники…
Уже сумерки, а колонны все идут и идут…
А в это время в Питере, переименованном накануне в Ленинград, на Марсовом поле пылают пятьдесят три костра — по числу лет, прожитых Лениным.
1924 г. И ДАЛЬШЕ
Две кассеты
Прощаясь с Лениным, Землячка как бы растворилась в народной массе: была со всеми, была частью всех, сердце ее наполняла безмерная скорбь, и одна мысль пронизывала ее существо — до последнего своего часа продолжать его дело.
Однако слова Сергея Ивановича Гусева вернули Землячку к реальной действительности — надо было срочно ехать в район, к Кобозеву.
Мало кто знает, как в дни похорон Ленина был пойман за руку один из ловкачей, готовых самые святые чувства обращать в деньги. Землячка запомнила этот случай.
С Кобозевым она познакомилась год назад, уже около года секретарствовала она в это время в Замоскворецком районе. Особое значение она придавала подбору кадров, умело подобранные работники решали успех каждого дела. Присматриваться к людям, изучать их она научилась в подполье. Она помнила, как знакомился с нею Владимир Ильич. Он умел отстранять от дела сомнительных и ненужных людей. На фронте Землячка не один раз наблюдала, как поведение того или иного человека решало успех сражения. Случалось, настоящему коммунисту удавалось увлечь в бой самый деморализованный полк, а иной комиссар не находил общего языка с хорошей воинской частью. Поэтому у нее была привычка самой знакомиться с каждым коммунистом, становившимся на учет в райкоме. Не так уж трудно потратить на нового человека десяток минут, а представление о нем создается, одного тут же благословишь на работу, а с другим встретишься не один раз, иной чем-то насторожит, а другого приметишь, и становится он одним из тех, на кого уверенно опираешься в повседневной работе.
Так Кобозев, придя становиться на учет, появился в кабинете Землячки.
Он только что демобилизовался из армии. Настоящий политработник, убежденный коммунист, он не отсиживался в тылу, а принимал непосредственное участие в боях. Коммунист молодой, но закалку прошел неплохую: фронт, бои, тяжелые переходы…
Перед Землячкой лежало его личное дело. Анкета его была в порядке, и она не стала спрашивать его о том, на что он уже ответил в анкете. Она как-то вернулась мыслью в свое прошлое. Знает ли товарищ Кобозев, что разделило социал-демократов на Втором съезде? Он знал. А знает ли он, какую борьбу пришлось вести Ленину с «левыми коммунистами» при заключении Брестского мира? Это он тоже знал.
— Мы пошлем вас заниматься искусством, — сказала Землячка.
— Каким искусством? — испугался Кобозев.
— Искусством кино, — пояснила Землячка. — Знаете, как высоко оценивает кино Ленин? Мы пошлем вас директором кинофабрики.
На Житной улице находилась фабрика, принадлежавшая в прошлом крупному кинодельцу Ханжонкову. Туда требовалось послать крепкого коммуниста.
— Не справлюсь, — возразил Кобозев. — В этом деле я, извиняюсь, как свинья в апельсинах.
— Справитесь, — безапелляционно сказала Землячка. — Не боги горшки обжигают. После Октября некоторые большевики боялись идти в министры. А теперь ничего, управляют.
Так Кобозев стал директором кинофабрики.
Комиссия Дзержинского поручила Госкино заснять похороны Ленина на пленку.
Не успела Землячка вернуться из Горок в Москву, как в райком приехал Дзержинский.
— Едемте, Розалия Самойловна, на кинофабрику. Есть сигнал.
Дальнейший разговор происходил уже в кабинете Кобозева.
— Кто руководил съемкой в Горках?
— Оператор Левицкий.
— Пленка проявлена?
Землячка и Дзержинский первыми увидели кадры, на которых были запечатлены проводы Ленина из Горок.
Снова была боль, снова подступал комок к горлу, и нельзя было позволить себе заплакать, нельзя было поддаться чувствам.
— Товарищ Кобозев, вы какого мнения о Левицком? — поинтересовался Дзержинский.
— Как вам сказать… — Кобозев насторожился. — Ничего не замечал.
— Нет, нет, я не высказываю никаких подозрений в отношении Левицкого, — успокоил его Дзержинский. — Но хочу предупредить, надо проявить величайшую бдительность, чтобы отснятый материал не ускользнул за границу.
Кобозев не очень понимал, почему Дзержинский придает этому такое значение, похороны Ленина не тайна, ведь все снимается так, как происходит на самом деле…
Кобозев ничего не говорил, спрашивали его глаза, фабрикой он управлял неплохо, но искусством кино, увы, еще не овладел.
— Важно и что снять, и как снять, — пояснила Землячка. — Вы понимаете, товарищ Кобозев, что снимают сейчас ваши операторы? Все, что имеет отношение к Ленину… Да нет, вы сами понимаете!
— Одно и то же можно показать и так, и этак, — добавил Дзержинский. — Весь мир потрясен смертью Ленина. Крупнейшие деятели капиталистических государств отдают ему должное, и лишь эмигрантская сволочь выражает свою радость. Понимаете, что они могут сделать, если им в руки попадут эти драгоценные кадры?…
— "Не давайте святыни псам, и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими", — процитировала Землячка.
Кобозев вопросительно взглянул на Землячку: откуда это?
— Из евангелия, — ответила она на его молчаливый вопрос. — По-моему, очень к месту.
Дзержинский и Землячка уехали, оставив Кобозева наэлектризованным.
— Мы вас предупредили, — сказал Дзержинский на прощанье.
На Красную площадь Кобозев направил Добржанского. Опытный оператор. Пожалуй, лучшего на фабрике не было.
— Как только закончатся похороны, сразу же возвращайтесь на фабрику, — предупредил его Кобозев. — Со всем отснятым материалом.
В пять часов пополудни Добржанский был уже на фабрике. Однако Землячка опередила его.
Разговаривал Кобозев, Землячка молчала.
— Ну как? — обратился он к Добржанскому.
— Отснял.
— Сколько метров?
— Сто двадцать.
— Давайте, — Кобозев протянул руку. — Будем проявлять.
Добржанский подал кассету.
— А сколько было кассет?
— Две.
— А где другая? — спросил Кобозев.
— Засветил, — сказал Добржанский.
— Дайте-ка ее сюда, — приказал Кобозев.
— Я же вам говорю, пленка засвечена, — сказал Добржанский, выкладывая на стол вторую кассету. — Смотрите… — Он хотел было открыть кассету.
— Ни в коем случае, — вмешалась Землячка, кладя руку на кассету. — Ни в коем случае.
Добржанский потянул кассету из-под руки Землячки, но тут Кобозев сообразил, что здесь что-то неблагополучно.
Он отмахнул руку Добржанского и придвинул обе кассеты к себе.
— Нет уж, не трогайте, — сказал Кобозев. — Засвечено так засвечено, но все-таки попытаемся проявить всю пленку.
Добржанский побледнел, ему стало не по себе.
— Вы свободны, — сказал Кобозев. — Ваша помощь в лаборатории не понадобится.
— Я подожду, — сказала Землячка Кобозеву. — А вы идите в лабораторию, пусть все делается при вас.
Кобозев ушел. Землячка ждала. «Нет, из него будет толк, — думала она о Кобозеве. — Кажется, сообразил, в чем дело».
Он действительно сообразил.
— Розалия Самойловна! — взволнованно сказал Кобозев, входя обратно в кабинет и едва ли не впервые называя Землячку по имени-отчеству. — Добржанский, оказывается, заснял не сто двадцать, а двести сорок метров, и неплохо заснял…
Землячка сняла трубку телефона, попросила соединить ее с Дзержинским.
— Феликс Эдмундович, — сказала она. — Все идет так, как мы и думали.
— Сейчас буду, — ответил Дзержинский.
Он не заставил себя ждать.
— Оператор предъявил одну кассету, — доложил Кобозев. — А на самом деле заснял две.
— А как же это выяснилось? — полюбопытствовал Дзержинский.
— Помог товарищ Гусев, — пояснила Землячка. — Подошел ко мне на площади, говорит, посмотрите, что-то киносъемщик очень уж суетится, крутил, крутил, поставил новую кассету, а первую запрятал, я видел ясно, не просто уложил в сумку, а запрятывал, очень было заметно. Ну, я и поспешила сюда.
— Выражаю вам благодарность… — Дзержинский тоже слегка улыбнулся. — А теперь и я кое-что объясню. Позавчера в Москву из Риги прибыл господин Дорсет. Кинооператор фирмы Пате. Эта знаменитая фирма поручила ему заснять похороны. Мы не дали разрешения. Снимать можно по-разному. Получив отказ, Дорсет установил контакты с Добржанским. Вчера они встретились, и, как это теперь очевидно, одна кассета предназначалась нам, а другая фирме Пате. Мы пока еще не знаем, что было обещано Добржанскому, но важно, что господин Дорсет уедет с пустыми руками.
Кобозев во все глаза смотрел на Дзержинского.
— К вам у нас никаких претензий, но это урок бдительности, — произнес Феликс Эдмундович и поднялся со стула. — А теперь покажите нам всю отснятую пленку.
Весна в Ростове
Куда ее только не бросает… Судьба — говорят в таких случаях. Но для нее судьба воплощена в образе Центрального Комитета. Куда только не посылала ее партия! Ей знакомы чуть ли не все крупные города Европы, а о России и говорить не приходится, свою страну она изъездила вдоль и поперек. От Минска до Екатеринбурга, от Риги до Батуми.
Месяца еще не прошло, как она покинула Москву. Два года проработала секретарем райкома в Замоскворечье. А теперь она в Ростове.
Ростов-на-Дону. Большой южный город. Крупный железнодорожный узел. Речной порт. Множество промышленных предприятий.
Теперь Землячка член Юго-Восточного бюро ЦК. Заведует организационным отделом.
Характер ее деятельности нигде не меняется. Ее задача сплачивать и вести людей на борьбу за дело партии. За дело партии, которая потеряла Ленина… Без него все значительно сложнее. Ленина нет, а дело его осталось.
В Москве еще зима, а здесь весна в полном разгаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39