Я люблю сырое кибби столь же сильно, как и печеное, а кибби с йогуртом даже больше.
– Готовишь сегодня лабанийи, Баба?
– Конечно, Бампер, а как же. Что ты еще хочешь? Сфееха? Бамее? Что угодно. У нас сегодня готовится много блюд – в банкетной комнате сидят две компании, ливанцы и сирийцы. Специальный заказ на десять блюд. И я, как сукин сын, весь чертов день готовлю. Когда у меня будет перерыв, я выйду к тебе, и мы вместе хлопнем по стаканчику арака, годится?
– Годится, Баба, – сказал я, доедая кибби, и стал смотреть, как работает Яссир. Он смешивал бараний фарш, дробленую пшеницу, лук, корицу и специи, смачивая руки в ледяной воде, чтобы смесь сохраняла пластичность. Кибби было обильно сдобрено кедровыми орехами, мясо обжарено на масле и протушено. Когда Яссер все подготовил, он разложил слой кибби на дне металлической сковороды, положил сверху слой особой начинки, а потом еще один слой кибби. Затем разрезал всю массу на сковороде на ромбические куски и стал тушить. Теперь я уже никак не мог сделать выбор – отведать ли мне кибби с йогуртом или просто тушеного. Да какого черта, съем и то, и то, подумал я, потому что был очень голоден.
– Смотри, Бампер, – сказал Яссер Хафиз, показывая на маленькие шарики кибби, которые лепил целый день. В центре каждого он сделал углубление, наполнил его начинкой из баранины и теперь варил в йогуртовом соусе.
Да, и те, и другие, решил я. Пора зайти в зал и начать с каких-нибудь закусок. Неожиданно я почувствовал, что не так уж и устал, зато более чем проголодался, а в мыслях у меня вертелась лишь восхитительная еда «Абд гарема».
Войдя в зал, я сразу заметил Ахмеда. Он улыбнулся и помахал мне рукой, приглашая за столик возле маленькой площадки для танцев, где одна из местных танцовщиц сможет покачать животом у меня перед носом. Ахмед был высок для араба, в свои тридцать лет он был младшим сыном Яссера и жил в Штатах с мальчишеских лет. Он утратил многие присущие арабам привычки и не целовал меня, подобно отцу и своим дядьям, когда они помогали обслуживать столики или готовили на кухне в суетливые вечера уик-энда.
– Рад, что ты сегодня пришел, Бампер, – сказал Ахмед с едва уловимым нью-йоркским акцентом, потому что его семья прожила там несколько лет перед переездом в Лос-Анжелес. Однако разговаривая с постоянными посетителями, он для колорита переходил на акцент уроженца Ближнего Востока.
– Неплохо бы чем-нибудь закусить, Ахмед. Я сегодня голодный.
– Хорошо, Бампер, хорошо, – сказал Ахмед и улыбнулся, прищурив темные глаза. – Я люблю смотреть, как ты ешь. – Он хлопнул в ладоши, подзывая симпатичную рыжую официантку в наряде обитательницы гарема.
«Абд гарем» был похож на все восточные рестораны, но крупнее большинства из них. На стенах висели сарацинские щиты, кривые сабли и имитации персидских гобеленов; обитые кожей кабинки и столы были темные и массивные и обильно украшены коваными бронзовыми изделиями. Несколько скрытых динамиков наполняли помещение успокаивающей арабской музыкой.
– Принеси Бамперу овечьих языков, Барбара. Что бы ты еще хотел, Бампер?
– Немного хумос ташини, Ахмед.
– Прекрасно. И хумос тоже, Барбара.
– А что принести выпить, Бампер? – спросила, улыбнувшись, Барбара.
– Ладно, принеси арака.
– Извини, пожалуйста, Бампер, – сказал Ахмед, – в ближайший час мне придется присматривать за банкетным залом. Потом я к тебе зайду, и мы вместе выпьем.
– Конечно, иди, парень, – кивнул я. – Кажется, у тебя там собралась приятная компания.
– Дела идут здорово, Бампер. Погоди немного, увидишь нашу новую исполнительницу танца живота.
Я кивнул и подмигнул Ахмеду, который заторопился в банкетный зал обслуживать большую компанию арабов. Со своего места я слышал, как они произносят тосты и смеются. Вечер был еще ранний, но они, кажется, успели основательно выпить.
Закуски уже были готовы, и через пару минут официантка вернулась к моему столу с тонко нарезанными ломтиками овечьего языка, отваренного, со снятой кожицей и приправленного солью и чесноком, а также с большой миской хумоса, самого вкусного соуса в мире. Моя порция хумоса оказалась больше, чем у любого платного посетителя, к ней же прилагалась высокая стопка круглых плоских лепешек теплого сирийского хлеба, накрытая салфеткой. Я тут же обмакнул в хумос ломоть лепешки и едва не застонал от наслаждения, настолько это оказалось вкусно. Я ощутил вкус сезамовых семян, хотя они и были растерты в кремообразную массу вместе с бобами гарбанзо. Я полил соус сверху оливковым маслом и щедро пропитал маслом хлеб. Различил я и вкус гвоздики и давленого чеснока и едва не позабыл об овечьих языках, настолько мне понравился хумос.
– Вот твой арак, Бампер, – сказала Барбара, принося мне напиток и еще одну миску с хумосом, но уже поменьше первой. – Яссер не велел перебивать тебе аппетит языками и хумосом.
– Этому не бывать, малышка, – ответил я, проглотив огромную порцию языка с хлебом и запив ее араком. – Передай Баба, что я голоден, как племя бедуинов, и съем всю его кухню, так что пусть поостережется так говорить.
– И к тому же похотлив, как стадо козлов?
– Да, и это тоже ему передай, – усмехнулся я. Все девушки уже знали нашу с Яссером и Ахмедом любимую шутку.
Теперь, когда первый голод уже прошел, я начал ощущать боль в ноге и плече. Я разбавил водой арак, отчего тот помутнел, затем осмотрелся, не видит ли кто, и ослабил пояс. Весь ресторан пропах едой, и я улыбнулся себе под нос. Теперь я ел, отщипывая от лепешки по кусочку и стараясь держать себя не как обжора, потягивал арак и успел получить от Барбары, оказавшейся проворной и хорошей официанткой, три новых стаканчика. После этого боль стала утихать.
Я увидел носящегося между кухней, баром и банкетным залом Ахмеда и подумал о том, как Яссеру повезло с сыновьями. Все они теперь хорошо устроились в жизни. Последний младший сын остался помогать отцу. По залу медленно плыла арабская музыка, смешиваясь с ароматами еды. Мне стало чертовски жарко. Примерно через час появятся трое армян-музыкантов и начнут играть экзотическую музыку для танцовщиц, которых мне уже не терпелось посмотреть. Ахмед знал толк в танцовщицах.
– Все в порядке, Бампер? – окликнул меня Ахмед с арабским акцентом, потому что вокруг были посетители.
– В порядке, – расплылся я в улыбке, и он заторопился в очередной рейс на кухню.
Я начал раскачиваться под чувственное постукивание барабанов. Мне стало гораздо лучше, и я стал с восхищением разглядывать висящие на стенах ковры и другие украшения из «Тысячи и одной ночи» вроде кальянов, через которые теперь подростки курят наркоту, и различных мечей, подвешенных достаточно высоко, чтобы до них не смог дотянуться какой-нибудь пьяный и не начал собственный танец. Отличное место этот «Абд гарем», подумал я. Настоящий оазис посреди липкой и шумной части Голливуда, который обычно смотрится так фальшиво, что я его терпеть не могу.
Я заметил, что в баре сегодня помогает Халид, один из братьев Яссера, и предположил, что получу еще один усатый поцелуй, едва он меня заметит.
– Готов, Бампер? – спросила Барбара, обворожительно улыбаясь и мелкими шажками подкатывая к моему столику тележку с огромным подносом.
– Да, да, – нетерпеливо отозвался я, разглядывая тарелки с печеным кибби, кибби с йогуртом, фаршированными виноградными листьями и маленьким шампуром с шиш-кебабом.
– Яссер просил тебя приберечь место для десерта, Бампер, – сказала Барбара, оставляя меня наедине с лакомствами. В подобные минуты я не могу думать ни о чем, кроме того, что стоит передо мной на столе, и мне пришлось выдержать упорную битву с самим собой, чтобы есть помедленнее и смаковать еду, особенно виноградные листья, оказавшиеся для меня сюрпризом, потому что Яссер не готовит их каждый день. Полив листья йогуртом, я ощутил на языке острый аромат мяты, листьями были обернуты куочки смеси баранины, риса, сочной петрушки и специй. Яссер добавил к ним как раз достаточное на мой вкус количество лимонного сока.
Через некоторое время, когда я сидел, полностью умиротворенный, и потягивал вино, ко мне снова подошла Барбара.
– Может, немного выпечки, Бампер? – с улыбкой спросила она. – Не хочешь ли баклавы?
– О, нет, Барбара, – с трудом отозвался я, вяло приподнимая ладонь. – Это будет уже чересчур. Нет, только не баклава.
– Хорошо, – рассмеялась она. – Яссер приготовил для тебя нечто особенное. Ты оставил в желудке местечко?
– Увы, нет, – с грустью произнес я, когда она повезла прочь тележку с пустыми тарелками.
Арабы настолько дружелюбны и приветливы, и им так нравится смотреть, как я ем, что я стал бы себя ненавидеть, если бы испортил весь тяжкий труд повара и не удержал в себе съеденное. Живот мой раздулся настолько, что мне пришлось отодвинуть стул на два дюйма от стола, а рубашка на животе так натянулась, что едва не отскакивали пуговицы. Я вспомнил Толстяка из старой мультипликационной серии «Веселый Джек» и то, как я всегда смеялся, когда у бедняги отскакивали пуговицы. Правда, сам я тогда был молод и строен.
Через пару минут Барбара вернулась с огромным стаканом для шербета.
– Муш-муш! – воскликнул я. – Целый год мне не доводилось полакомиться муш-мушем.
Барбара улыбнулась и сказала:
– Яссер говорит, что сам Аллах послал тебя сегодня вечером, потому что он сделал сегодня твой любимый десерт и при этом вспоминал тебя.
– Муш-муш! – прошептал я, когда Барбара ушла, зачерпнул полную ложку, положил ее в рот и подержал на языке, наслаждаясь сладостью абрикосов и вкусом лимонной цедры. Я вспомнил, как жена Яссера Ясмине однажды на моих глазах смешивала растертые абрикосы с лимонной цедрой и сахаром, а потом перемешивала абрикосовое пюре со взбитыми сливками. Затем всю эту массу охладили. Все они знали, что я это лакомство просто обожаю, и поэтому я закончил сегодняшнее пиршество, опустошив еще две чашки муш-муша. Барбара последний раз унесла посуду со стола, а Ахмед и Яссер присоединились ко мне на десять минут.
Есть арабская молитва, которая переводится примерно так: «Дай мне, Господи, хорошее пищеварение, и что-нибудь переваривать». Это единственная из слышанных мной молитв, содержащих глубокий смысл, и я подумал, что если бы верил в бога, то не стал бы у него ничего выпрашивать или бормотать дурацкие обещания. Эта арабская молитва заключает в себе все, что я хотел бы Ему сказать, и все, что я от него ожидал бы, поэтому хотя я в Него и не верю, но все же произношу ее до и после обеда в «Абд гареме». Иногда даже и при других обстоятельствах. А иногда и дома.
Когда появились армяне, я с радостью увидел, что на оуде сегодня играет старый Камиан. Сейчас он редко играет в «Абд гареме». С ним были его внуки Бердж и Джордж. Каждому было ясно, что это его внуки – все трое были высокие, худые, с ястребиными носами и горящими под черными ресницами глазами. Бердж играл на скрипке, а самый младший Джордж, которому не было и двадцати, играл на барабанах «дарбука». Для обоих молодых людей это были самые подходящие инструменты. Они хорошие музыканты, но слушать я буду старого Камиана, дергающего и бьющего по струнам оуда черенком орлиного пера. Оуд похож на лютню и не имеет ладов, как гитара, но тем не менее пальцы старика с невероятной скоростью танцуют по грифу инструмента. Когда я вижу его тонкие хрупкие пальцы, мелькающие по двенадцати струнам, у меня пересыхает в горле и бегут по коже мурашки.
Однажды я сидел в ресторане в полдень, когда шли репетиции новых танцовщиц, и старый Камиан рассказывал детям Берджа армянские сказки. Я сидел, прикрытый вышитой бисером занавеской, и слушал, как Камиан говорил о горячих конях Армении, о гранатовых деревьях, полных жемчугов и рубинов, и о Хаза-нар-Бульбуле, волшебном соловье, знающем тысячу песен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48