Домик был чуть побольше соседних на узкой улочке, которая ярдов через двести утыкалась в болото. Мистер Тенч сказал, волнуясь: — Может, посмотрите мое жилье? Не хочу хвастаться, но я лучший дантист здесь. Дом у меня неплохой. По здешним местам. — Гордость дрожала у него в голосе, точно неглубоко укоренившееся растеньице.
Он повел гостя за собой, заперев на ключ наружную дверь, вошел в столовую, где по обеим сторонам пустого стола стояли две качалки; керосиновая лампа, несколько номеров старых американских журналов, буфет. Он сказал:
— Сейчас дам стаканы, но прежде всего мне бы хотелось показать вам… вы же образованный человек… — Кабинет выходил окном во двор, где с жалкой, суетливой важностью расхаживало несколько индюшек. Бормашина, работающая от педали, зубоврачебное кресло, обитое кричащим ярко-красным плюшем, стеклянный шкафчик, где в беспорядке лежали пыльные инструменты. В кружке торчала козья ножка, испорченная спиртовка была задвинута в угол, и на всех полках валялись ватные тампоны.
— У вас хорошо, — сказал незнакомец.
— Правда, неплохо, — сказал мистер Тенч, — для такого городишка? Вы не можете себе представить, как здесь все трудно. Вот эта бормашина, — с горечью сказал он, — японского производства. Я пользуюсь ею всего месяц, а она уже срабатывается. Но американские мне не по средствам.
— Окно, — сказал незнакомец, — очень красивое. В раму был вставлен кусок витража: сквозь москитную сетку на двор с индюшками смотрела мадонна.
— Я достал его, — сказал мистер Тенч, — когда разоряли церковь. Как-то нехорошо — кабинет зубного врача без витража. Некультурно. Дома — то есть в Англии — обычно вставляли «Смеющегося кавалера» [картина голландского живописца Франса Гальса (1581(85)-1666); создана в 1624 г., находится в Лондоне, в музее «Уоллис коллекшн»], не знаю почему, или тюдоровскую розу [красно-белая роза в гербе короля Генриха VII (1457-1509), наследника Ланкастеров, женившегося на наследнице Йорков; символизировала объединение враждующих династий, в гербах которых были розы — в одном алого, в другом — белого цвета]. Но тут не до выбора. — Он отворил другую дверь и сказал: — Моя рабочая комната. — Первое, что здесь бросалось в глаза, была кровать под москитной сеткой. Мистер Тенч сказал: — Видите, у меня тесновато. — На одном конце верстака стоял кувшин с тазом, рядом мыльница; на другом — паяльная трубка, лоток с песком, щипцы, маленький тигель. — Слепки я делаю из песка, — сказал мистер Тенч. — Что еще здесь достанешь? — Он взял с верстака протез нижней челюсти. — Не всегда получается впору. И конечно, пациенты жалуются. — Потом положил протез на место и кивком головы показал на другой предмет, лежавший на верстаке, — нечто волокнистое и похожее на кишку с двумя маленькими штырями. — Незаращение неба, — сказал он. — Это моя первая попытка. Болезнь Кингсли. Не знаю, справлюсь ли. Но пробовать надо, не то отстанешь. — Рот у него приоткрылся, взгляд снова стал блуждающим; жара в комнатушке была невыносимой. Он будто заблудился в пещере среди окаменелостей и орудий далеких веков, о которых ему мало что было известно.
— Может, сядем?.. — сказал незнакомец.
Мистер Тенч тупо уставился на него.
— Откупорим бренди.
— А, да! Бренди.
Он достал из шкафчика под верстаком два стакана и протер их от песка. Потом они вернулись в столовую и сели в качалки. Мистер Тенч разлил бренди.
— А воды? — спросил незнакомец.
— Вода здесь ненадежная, — сказал мистер Тенч. — Маюсь ужасно. — Он положил руку на живот и сделал большой глоток из стакана. — Вы тоже выглядите неважно, — сказал он. Пригляделся повнимательнее. — Зубы у вас… — Одного клыка не хватало, а передние были темные от винного камня и кариозные. Он сказал: — Вам надо ими заняться.
— Зачем? — сказал незнакомец. Он держал стакан осторожно, точно бренди было зверьком, который пригрелся возле него, но не внушал ему доверия. Худой, хилый, он казался человеком ничтожным, к тому же умученным болезнями и беспокойным характером. Он сидел на самом краешке качалки, придерживая на коленях свой портфель, и виновато, с нежностью поглядывал на бренди, не поднося стакана к губам.
— Пейте, — подбодрил незнакомца мистер Тенч (бренди-то было не его). — Это вас подкрепит. — Темный костюм и сутулая спина этого человека неприятно напомнили ему гроб с покойником. Да смерть уже была у него во рту, полном гнилых зубов. Мистер Тенч налил себе второй стакан. Он сказал: — Одиноко мне здесь. Приятно поговорить по-английски хотя бы с иностранцем. Не хотите ли посмотреть фотографию моих ребятишек? — Он вынул из бумажника пожелтевший снимок и протянул его незнакомцу. Два маленьких мальчика в саду. С трудом тащат лейку. — Правда, — сказал он, — это было шестнадцать лет назад.
— Теперь они молодые люди.
— Один умер.
— Ну что ж, — мягко проговорил незнакомец, — по крайней мере в христианской стране. — Он отпил из стакана и улыбнулся мистеру Тенчу глуповатой улыбкой.
— Да, правда, — недоумевающе сказал мистер Тенч. Он сплюнул мокроту и сказал: — Хотя для меня это не имеет особого значения. — И замолчал, уйдя мыслями куда-то в сторону; нижняя челюсть у него отвисла — он сидел серый, отсутствующий, но боль в желудке наконец напомнила ему, что надо подлить себе бренди. — Так… О чем мы говорили? Дети… а, да, дети. Странно, что остается у человека в памяти. Знаете, я эту лейку помню лучше, чем своих детей. Она стоила три шиллинга одиннадцать пенсов три фартинга. Зеленая. Мог бы показать вам ту лавку, где я ее купил. А дети… — Он уставился в стакан, разглядывая там свое прошлое. — Только и помню, как они плакали.
— Вы переписываетесь с ними?
— Нет, я прекратил переписку еще до приезда сюда. Какой смысл? Посылать им деньги я не мог. Не удивлюсь, если жена снова вышла замуж. Ее мать, наверно, обрадовалась бы, старая ведьма. Она меня никогда не любила.
Незнакомец тихо проговорил:
— Как это ужасно.
Мистер Тенч снова удивленно взглянул на своего собеседника. Тот сидел на краешке качалки, точно черный вопросительный знак, прикажут — уйдет, прикажут — останется. Трехдневная с проседью щетина придавала ему вид человека опустившегося, слабовольного. Из такого веревки можно вить. Он сказал:
— Я о жизни вообще. Что она делает с людьми!
— Допивайте свое бренди.
Незнакомец потянул из стакана. Будто балуя себя глоточком. Он сказал:
— Вы помните, как здесь было раньше — до «красных рубашек»? ["красные рубашки" — «антиклерикальные» военизированные отряды, созданные в начале тридцатых годов губернатором штата Табаско Томасом Гарридо Каннабалем, закрывшим в штате все церкви и потребовавшим от священников вступления в брак]
— Конечно, помню.
— Как тогда было хорошо.
— Разве? Что-то я этого не замечал.
— Тогда у людей был по крайней мере… Бог.
— В зубоврачебном деле это значения не имеет, — сказал мистер Тенч. Он подлил себе бренди из бутылки незнакомца. — Здесь всегда было плохо. Одиноко. О господи! В Англии сказали бы — романтика. Я думал: поживу здесь пять лет и уеду. Работы было много. Золотые зубы. А потом стоимость песо упала. И теперь мне уж не выбраться отсюда. Но когда-нибудь все-таки выберусь. — Он сказал: — Брошу работу. Уеду домой. Буду жить как подобает джентльмену. Это… — Он обвел рукой голую, убогую комнату. — Это все вон из памяти. Теперь уж недолго ждать. Я оптимист, — сказал мистер Тенч.
Незнакомец вдруг спросил:
— Сколько ему до Веракруса?
— Кому — ему?
— Пароходу.
Мистер Тенч хмуро проговорил:
— Сорок часов — и мы были бы там. «Дилигенция». Хорошая гостиница. И танцевальные залы есть. Веселый город.
— Действительно, как будто близко, — сказал незнакомец. — А билет? Сколько стоит билет?
— Это спросите Лопеса, — сказал мистер Тенч. — Он контрагент.
— Но Лопес…
— А, да, я забыл. Его расстреляли. В дверь кто-то постучал. Незнакомец сунул свой портфель под качалку, а мистер Тенч опасливо подошел к окну.
— Осторожность никогда не мешает, — сказал он. — У хороших дантистов есть враги.
Слабый голосок взмолился:
— Я друг, — и мистер Тенч отворил дверь. Солнце мгновенно ворвалось в комнату белокипенной полосой.
На пороге стоял мальчик; ему нужен был доктор. На голове у него сидела широкополая шляпа, глаза были карие, взгляд — бессмысленный. За ним фыркали и били копытами по горячей, утрамбованной земле два мула. Мистер Тенч сказал, что он не доктор, а зубной врач. Оглянувшись, он увидел, что незнакомец совсем утонул в качалке и взгляд у него такой, точно он молится, просит о милосердии. Мальчик сказал, что больна его мать, что в городе есть новый доктор, а у старого лихорадка и он с места не сдвинется.
Что-то шевельнулось в мозгу мистера Тенча. Он сказал, будто делая открытие:
— Да ведь вы же врач?
— Нет, нет. Мне надо поспеть на пароход.
— А вы разве не говорили, что…
— Я передумал.
— Но пароход еще долго простоит, — сказал мистер Тенч. — Они никогда не ходят по расписанию. — И спросил мальчика, далеко ли ехать. Мальчик ответил, что шесть лиг.
— Слишком далеко, — сказал мистер Тенч. — Уходи. Кого-нибудь еще найдешь. — И обратился к незнакомцу: — Как быстро слухи расходятся. Теперь про вас, наверно, все в городе знают.
— Я ничем не смогу помочь, — взволнованно проговорил незнакомец. Он смиренно ждал, что мистер Тенч подтвердит это.
— Уходи, — сказал мистер Тенч. Мальчик не шевельнулся. Он с бесконечным терпением стоял на палящем солнце, заглядывая в комнату. Он сказал, что его мать умирает. Карие глаза ничего не выражали. Такова жизнь. Ты рождаешься, твои родители умирают, ты стареешь, ты умираешь сам.
— Если она при смерти, — сказал мистер Тенч, — тогда доктор ей ни к чему.
Но незнакомец неохотно поднялся, словно прозвучал приказ, которого он не мог ослушаться. Он грустно сказал:
— Всегда так случается. Вот как сейчас.
— Вам же надо успеть на пароход.
— Не успею, — сказал он. — Так решено, чтобы я не успел. — В нем кипела немощная ярость. — Дайте мне мою бутылку. — Он надолго припал к ней, не сводя глаз с равнодушного мальчика, со спаленной солнцем улицы, со стервятников, круживших в небе, как черные мухи в глазах.
— Но если она умирает… — сказал мистер Тенч.
— Знаю я этот народ. Она умирает так же, как я.
— Вы же ей ничем не поможете.
Мальчик смотрел на них, будто его это не касалось. Спор на иностранном языке был для него явлением отвлеченным — он тут ни при чем. Он будет ждать до тех пор, пока доктор не выйдет.
— Ничего вы не знаете, — яростно сказал незнакомец. — Так все говорят, всегда так говорят: вы ничем не поможете. — Выпитое бренди оказывало свое действие. Он проговорил с глубочайшей горечью: — Я слышу, как это твердят во всем мире.
— Ну что ж, — сказал мистер Тенч. — Будет другой пароход. Через две недели. Или через три. Вам-то хорошо. Вы можете выбраться отсюда. У вас здесь не вложено капитала. — Он подумал о своих капиталовложениях: японская бормашина, зубоврачебное кресло, спиртовка, и щипцы, и маленький тигель, где плавят золото для зубов. Все вложено в эту страну.
— Vamos [пойдем (исп.)], — сказал незнакомец мальчику. Потом повернулся и поблагодарил мистера Тенча за то, что мистер Тенч дал ему возможность отдохнуть от жары. Он говорил с вымученным достоинством, привычным мистеру Тенчу, — с достоинством человека, который боится ожидаемой боли, но мужественно опускается в зубоврачебное кресло. Может, ему неприятна поездка верхом на муле? Незнакомец сказал со старомодной учтивостью: — Я буду молиться за вас.
— Рад был гостю, — сказал мистер Тенч. Незнакомец сел в седло, и мальчик первым медленно двинулся вперед под ярким солнцем, к болоту, в глубь страны. Незнакомец оттуда и вышел утром посмотреть на «Генерала Обрегона». Теперь он возвращался обратно. Выпитое бренди заставляло его чуть сильнее покачиваться в седле… А вот и конец улицы, и он виднеется маленький, унылый, понурый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Он повел гостя за собой, заперев на ключ наружную дверь, вошел в столовую, где по обеим сторонам пустого стола стояли две качалки; керосиновая лампа, несколько номеров старых американских журналов, буфет. Он сказал:
— Сейчас дам стаканы, но прежде всего мне бы хотелось показать вам… вы же образованный человек… — Кабинет выходил окном во двор, где с жалкой, суетливой важностью расхаживало несколько индюшек. Бормашина, работающая от педали, зубоврачебное кресло, обитое кричащим ярко-красным плюшем, стеклянный шкафчик, где в беспорядке лежали пыльные инструменты. В кружке торчала козья ножка, испорченная спиртовка была задвинута в угол, и на всех полках валялись ватные тампоны.
— У вас хорошо, — сказал незнакомец.
— Правда, неплохо, — сказал мистер Тенч, — для такого городишка? Вы не можете себе представить, как здесь все трудно. Вот эта бормашина, — с горечью сказал он, — японского производства. Я пользуюсь ею всего месяц, а она уже срабатывается. Но американские мне не по средствам.
— Окно, — сказал незнакомец, — очень красивое. В раму был вставлен кусок витража: сквозь москитную сетку на двор с индюшками смотрела мадонна.
— Я достал его, — сказал мистер Тенч, — когда разоряли церковь. Как-то нехорошо — кабинет зубного врача без витража. Некультурно. Дома — то есть в Англии — обычно вставляли «Смеющегося кавалера» [картина голландского живописца Франса Гальса (1581(85)-1666); создана в 1624 г., находится в Лондоне, в музее «Уоллис коллекшн»], не знаю почему, или тюдоровскую розу [красно-белая роза в гербе короля Генриха VII (1457-1509), наследника Ланкастеров, женившегося на наследнице Йорков; символизировала объединение враждующих династий, в гербах которых были розы — в одном алого, в другом — белого цвета]. Но тут не до выбора. — Он отворил другую дверь и сказал: — Моя рабочая комната. — Первое, что здесь бросалось в глаза, была кровать под москитной сеткой. Мистер Тенч сказал: — Видите, у меня тесновато. — На одном конце верстака стоял кувшин с тазом, рядом мыльница; на другом — паяльная трубка, лоток с песком, щипцы, маленький тигель. — Слепки я делаю из песка, — сказал мистер Тенч. — Что еще здесь достанешь? — Он взял с верстака протез нижней челюсти. — Не всегда получается впору. И конечно, пациенты жалуются. — Потом положил протез на место и кивком головы показал на другой предмет, лежавший на верстаке, — нечто волокнистое и похожее на кишку с двумя маленькими штырями. — Незаращение неба, — сказал он. — Это моя первая попытка. Болезнь Кингсли. Не знаю, справлюсь ли. Но пробовать надо, не то отстанешь. — Рот у него приоткрылся, взгляд снова стал блуждающим; жара в комнатушке была невыносимой. Он будто заблудился в пещере среди окаменелостей и орудий далеких веков, о которых ему мало что было известно.
— Может, сядем?.. — сказал незнакомец.
Мистер Тенч тупо уставился на него.
— Откупорим бренди.
— А, да! Бренди.
Он достал из шкафчика под верстаком два стакана и протер их от песка. Потом они вернулись в столовую и сели в качалки. Мистер Тенч разлил бренди.
— А воды? — спросил незнакомец.
— Вода здесь ненадежная, — сказал мистер Тенч. — Маюсь ужасно. — Он положил руку на живот и сделал большой глоток из стакана. — Вы тоже выглядите неважно, — сказал он. Пригляделся повнимательнее. — Зубы у вас… — Одного клыка не хватало, а передние были темные от винного камня и кариозные. Он сказал: — Вам надо ими заняться.
— Зачем? — сказал незнакомец. Он держал стакан осторожно, точно бренди было зверьком, который пригрелся возле него, но не внушал ему доверия. Худой, хилый, он казался человеком ничтожным, к тому же умученным болезнями и беспокойным характером. Он сидел на самом краешке качалки, придерживая на коленях свой портфель, и виновато, с нежностью поглядывал на бренди, не поднося стакана к губам.
— Пейте, — подбодрил незнакомца мистер Тенч (бренди-то было не его). — Это вас подкрепит. — Темный костюм и сутулая спина этого человека неприятно напомнили ему гроб с покойником. Да смерть уже была у него во рту, полном гнилых зубов. Мистер Тенч налил себе второй стакан. Он сказал: — Одиноко мне здесь. Приятно поговорить по-английски хотя бы с иностранцем. Не хотите ли посмотреть фотографию моих ребятишек? — Он вынул из бумажника пожелтевший снимок и протянул его незнакомцу. Два маленьких мальчика в саду. С трудом тащат лейку. — Правда, — сказал он, — это было шестнадцать лет назад.
— Теперь они молодые люди.
— Один умер.
— Ну что ж, — мягко проговорил незнакомец, — по крайней мере в христианской стране. — Он отпил из стакана и улыбнулся мистеру Тенчу глуповатой улыбкой.
— Да, правда, — недоумевающе сказал мистер Тенч. Он сплюнул мокроту и сказал: — Хотя для меня это не имеет особого значения. — И замолчал, уйдя мыслями куда-то в сторону; нижняя челюсть у него отвисла — он сидел серый, отсутствующий, но боль в желудке наконец напомнила ему, что надо подлить себе бренди. — Так… О чем мы говорили? Дети… а, да, дети. Странно, что остается у человека в памяти. Знаете, я эту лейку помню лучше, чем своих детей. Она стоила три шиллинга одиннадцать пенсов три фартинга. Зеленая. Мог бы показать вам ту лавку, где я ее купил. А дети… — Он уставился в стакан, разглядывая там свое прошлое. — Только и помню, как они плакали.
— Вы переписываетесь с ними?
— Нет, я прекратил переписку еще до приезда сюда. Какой смысл? Посылать им деньги я не мог. Не удивлюсь, если жена снова вышла замуж. Ее мать, наверно, обрадовалась бы, старая ведьма. Она меня никогда не любила.
Незнакомец тихо проговорил:
— Как это ужасно.
Мистер Тенч снова удивленно взглянул на своего собеседника. Тот сидел на краешке качалки, точно черный вопросительный знак, прикажут — уйдет, прикажут — останется. Трехдневная с проседью щетина придавала ему вид человека опустившегося, слабовольного. Из такого веревки можно вить. Он сказал:
— Я о жизни вообще. Что она делает с людьми!
— Допивайте свое бренди.
Незнакомец потянул из стакана. Будто балуя себя глоточком. Он сказал:
— Вы помните, как здесь было раньше — до «красных рубашек»? ["красные рубашки" — «антиклерикальные» военизированные отряды, созданные в начале тридцатых годов губернатором штата Табаско Томасом Гарридо Каннабалем, закрывшим в штате все церкви и потребовавшим от священников вступления в брак]
— Конечно, помню.
— Как тогда было хорошо.
— Разве? Что-то я этого не замечал.
— Тогда у людей был по крайней мере… Бог.
— В зубоврачебном деле это значения не имеет, — сказал мистер Тенч. Он подлил себе бренди из бутылки незнакомца. — Здесь всегда было плохо. Одиноко. О господи! В Англии сказали бы — романтика. Я думал: поживу здесь пять лет и уеду. Работы было много. Золотые зубы. А потом стоимость песо упала. И теперь мне уж не выбраться отсюда. Но когда-нибудь все-таки выберусь. — Он сказал: — Брошу работу. Уеду домой. Буду жить как подобает джентльмену. Это… — Он обвел рукой голую, убогую комнату. — Это все вон из памяти. Теперь уж недолго ждать. Я оптимист, — сказал мистер Тенч.
Незнакомец вдруг спросил:
— Сколько ему до Веракруса?
— Кому — ему?
— Пароходу.
Мистер Тенч хмуро проговорил:
— Сорок часов — и мы были бы там. «Дилигенция». Хорошая гостиница. И танцевальные залы есть. Веселый город.
— Действительно, как будто близко, — сказал незнакомец. — А билет? Сколько стоит билет?
— Это спросите Лопеса, — сказал мистер Тенч. — Он контрагент.
— Но Лопес…
— А, да, я забыл. Его расстреляли. В дверь кто-то постучал. Незнакомец сунул свой портфель под качалку, а мистер Тенч опасливо подошел к окну.
— Осторожность никогда не мешает, — сказал он. — У хороших дантистов есть враги.
Слабый голосок взмолился:
— Я друг, — и мистер Тенч отворил дверь. Солнце мгновенно ворвалось в комнату белокипенной полосой.
На пороге стоял мальчик; ему нужен был доктор. На голове у него сидела широкополая шляпа, глаза были карие, взгляд — бессмысленный. За ним фыркали и били копытами по горячей, утрамбованной земле два мула. Мистер Тенч сказал, что он не доктор, а зубной врач. Оглянувшись, он увидел, что незнакомец совсем утонул в качалке и взгляд у него такой, точно он молится, просит о милосердии. Мальчик сказал, что больна его мать, что в городе есть новый доктор, а у старого лихорадка и он с места не сдвинется.
Что-то шевельнулось в мозгу мистера Тенча. Он сказал, будто делая открытие:
— Да ведь вы же врач?
— Нет, нет. Мне надо поспеть на пароход.
— А вы разве не говорили, что…
— Я передумал.
— Но пароход еще долго простоит, — сказал мистер Тенч. — Они никогда не ходят по расписанию. — И спросил мальчика, далеко ли ехать. Мальчик ответил, что шесть лиг.
— Слишком далеко, — сказал мистер Тенч. — Уходи. Кого-нибудь еще найдешь. — И обратился к незнакомцу: — Как быстро слухи расходятся. Теперь про вас, наверно, все в городе знают.
— Я ничем не смогу помочь, — взволнованно проговорил незнакомец. Он смиренно ждал, что мистер Тенч подтвердит это.
— Уходи, — сказал мистер Тенч. Мальчик не шевельнулся. Он с бесконечным терпением стоял на палящем солнце, заглядывая в комнату. Он сказал, что его мать умирает. Карие глаза ничего не выражали. Такова жизнь. Ты рождаешься, твои родители умирают, ты стареешь, ты умираешь сам.
— Если она при смерти, — сказал мистер Тенч, — тогда доктор ей ни к чему.
Но незнакомец неохотно поднялся, словно прозвучал приказ, которого он не мог ослушаться. Он грустно сказал:
— Всегда так случается. Вот как сейчас.
— Вам же надо успеть на пароход.
— Не успею, — сказал он. — Так решено, чтобы я не успел. — В нем кипела немощная ярость. — Дайте мне мою бутылку. — Он надолго припал к ней, не сводя глаз с равнодушного мальчика, со спаленной солнцем улицы, со стервятников, круживших в небе, как черные мухи в глазах.
— Но если она умирает… — сказал мистер Тенч.
— Знаю я этот народ. Она умирает так же, как я.
— Вы же ей ничем не поможете.
Мальчик смотрел на них, будто его это не касалось. Спор на иностранном языке был для него явлением отвлеченным — он тут ни при чем. Он будет ждать до тех пор, пока доктор не выйдет.
— Ничего вы не знаете, — яростно сказал незнакомец. — Так все говорят, всегда так говорят: вы ничем не поможете. — Выпитое бренди оказывало свое действие. Он проговорил с глубочайшей горечью: — Я слышу, как это твердят во всем мире.
— Ну что ж, — сказал мистер Тенч. — Будет другой пароход. Через две недели. Или через три. Вам-то хорошо. Вы можете выбраться отсюда. У вас здесь не вложено капитала. — Он подумал о своих капиталовложениях: японская бормашина, зубоврачебное кресло, спиртовка, и щипцы, и маленький тигель, где плавят золото для зубов. Все вложено в эту страну.
— Vamos [пойдем (исп.)], — сказал незнакомец мальчику. Потом повернулся и поблагодарил мистера Тенча за то, что мистер Тенч дал ему возможность отдохнуть от жары. Он говорил с вымученным достоинством, привычным мистеру Тенчу, — с достоинством человека, который боится ожидаемой боли, но мужественно опускается в зубоврачебное кресло. Может, ему неприятна поездка верхом на муле? Незнакомец сказал со старомодной учтивостью: — Я буду молиться за вас.
— Рад был гостю, — сказал мистер Тенч. Незнакомец сел в седло, и мальчик первым медленно двинулся вперед под ярким солнцем, к болоту, в глубь страны. Незнакомец оттуда и вышел утром посмотреть на «Генерала Обрегона». Теперь он возвращался обратно. Выпитое бренди заставляло его чуть сильнее покачиваться в седле… А вот и конец улицы, и он виднеется маленький, унылый, понурый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36