— Боже, какая пошлость!
— Но она годится.
— Да, годится .
— Потому что он действительно сидит в зале на том же месте, в первом ряду, в середине. И не сводит глаз с занавеса, словно надеется усилием воли опять поднять его и увидеть на сцене свою Иоанну, которую любит бесконечно.
«Я хочу домой, — думала она. — Хочу остаться совсем одна, хочу заснуть в своем отеле. Сколько раз на дню можно искушать судьбу?» Потому что теперь, описывая ее нового поклонника, он явно говорит и увереннее и как бы с большей доверительностью.
— Минутку ты медлишь, потом окликаешь его по имени: «Мишель»! Имя — это единственное, что тебе известно о нем. Он оборачивается, глядит на тебя, но не делает движения тебе навстречу. Не улыбается, не приветствует тебя, никак не использует свое незаурядное обаяние.
— Так что же он делает, этот мерзавец?
— Ничего. Глядит на тебя глубоким пламенным взором, как бы вызывая тебя на разговор. Ты можешь счесть его гордецом или романтиком, но ясно одно — он не из разряда обычных людей, и он, уж конечно, не будет ни оправдываться, ни стесняться. Он пришел бросить тебе вызов. Он молод, европеизирован, хорошо одет. Человек действия, обеспеченный человек, без малейших признаков застенчивости. Вот так. — Иосиф говорил теперь от первого лица. — Ты направляешься ко мне, идешь по проходу, уже догадываясь, что разговор будет не таким, как ты воображала. Не я, а ты должна будешь объясняться. Ты вынимаешь из кармана браслет. Протягиваешь мне. Я неподвижен. Дождевые струйки очень идут тебе.
Дорога, петляя, шла в гору. Властность его тона и завораживающая монотонность поворотов заставляли ее все глубже погружаться в этот лабиринт.
— Ты говоришь что-то. Что именно?
Не дождавшись ее ответа, он предложил свой собственный:
— «Я с вами не знакома. Спасибо, Мишель, я польщена, но я вас не знаю и не могу принять этот подарок». Ты так скажешь? Наверное, так. А может быть, как-нибудь и лучше.
Она с трудом понимает, что он говорит. Она стоит перед ним в зале, протягивает ему коробку, глядя в его темные глаза. «И мои новые сапоги, — думает она, — длинные, коричневые, те, что я сама подарила себе на Рождество. Теперь дождь испортил их, но какая разница?»
Иосиф продолжил свою волшебную сказку:
— Я все еще не произнес ни слова. А ты по своему актерскому опыту отлично знаешь, что паузы сближают собеседников. Если этот несчастный не хочет говорить, то как должна поступить ты? Тебе ничего не остается, как продолжать говорить самой. Скажи теперь, с какими словами ты обращаешься ко мне.
Разбуженное воображение борется в ней с непривычной застенчивостью.
— Я спрашиваю его, кто он.
— Меня зовут Мишель.
— Это я знаю. Мишель, а дальше как?
— Ответа нет.
— Я спрашиваю тебя, зачем ты приехал в Ноттингем.
— Чтобы влюбиться в тебя. Дальше!
— О господи, Осси...
— Дальше!
— Но он не должен мне это говорить!
— Тогда говори ты!
— Я спорю с ним. Убеждаю его.
— Так, произнеси эти слова. Он ждет, Чарли! Говори!
— Я бы так сказала...
— Как?
— Послушайте, Мишель... Так мило с вашей стороны... я так польщена... но вы меня простите... подарок слишком дорогой.
Иосиф был разочарован.
— Чарли, ты должна придумать что-нибудь поубедительнее, — сухо и недовольно сказал он. — Он араб — даже если ты еще не знаешь этого, то догадываешься, — и ты отвергаешь его подарок. Постарайся представить себе ситуацию.
— Это было бы нечестно по отношению к вам, Мишель... Такие увлечения актрисами, актерами случаются сплошь и рядом, они в порядке вещей... Неразумно губить свою жизнь... во имя иллюзии.
— Хорошо. Продолжай.
Теперь отыскивать слова стало легче. Насилие ее раздражало, как раздражала воля любого режиссера, но то, что оно возымело действие, отрицать было бессмысленно.
— Ведь в этом суть нашей профессии, Мишель: мы создаем иллюзию. Публика занимает места в ожидании чуда, в надежде, что ее очаруют иллюзией. А актеры выходят на сцену в надежде очаровать. Что и произошло. И я не могу принять подарок... Мы обманули вас. Вот и все. Театр — это шулерство, Мишель. Вы понимаете, что это значит? Что такое шулерство? Вас провели.
— Я все еще не говорю ни слова.
— Так заставь его сказать что-нибудь!
— Зачем? Ты уже почувствовала неуверенность? Разве ты не ощущаешь ответственности за меня? Молодой парень, вот такой, как я, красивый, сорит деньгами, тратя их на орхидеи, на драгоценности...
— Конечно, ощущаю ответственность! Я же сказала!
— Так защити меня! — Голос его был настойчивым, нетерпеливым.
— Я и пытаюсь!
— Браслет этот обошелся мне в сотни фунтов. Как ты считаешь — в тысячи. Возможно, я украл его для тебя. Убил. Заложил полученное наследство. И все ради тебя. Я опьянен, Чарли! Будь милостивой! Прояви свою власть!
Мысленно Чарли видела, как садится рядом с Мишелем. Ее руки сложены на коленях; она наклоняется к нему, стараясь убедить, растолковать. Заботливо, по-матерински, по-сестрински. Дружески.
— Я говорю ему, что он будет разочарован, если узнает меня поближе.
— Точные слова, пожалуйста!
Она перевела дух и ринулась, как в воду:
— Послушайте, Мишель, я обычная девчонка, живущая в долг, и, поверьте, совсем не похожа на Жанну Д'Арк. Я не девственница и не солдат, и с тех пор, как меня вышибли из школы из-за... Нет, про это не надо. Я Чарли, несчастная потаскушка, из тех, каких в Европе тьма-тьмущая.
— Прекрасно. Дальше.
— И бросьте эти глупости, Мишель. Просто я хочу вам помочь, ясно? Поэтому возьмите это назад и берегите ваши деньги и ваши иллюзии, а вообще — спасибо. В самом деле — спасибо! Большое спасибо. От всей души.
— Но ты не хочешь , чтоб он берег свои иллюзии! — сухо возразил Иосиф. — Или хочешь?
— Ну, пускай тогда так: «Оставьте ваши иллюзии».
— Ну а под конец ты что сделаешь, чем закончишь?
— Тем и закончу. Положу браслет на кресло рядом с ним и уйду. Спасибо и все прочее, и — пока! Ноги в руки, и айда на автобусную остановку, тогда еще успею к волокнистому цыпленку в гостинице.
Лицо Иосифа выразило изумление, а рука, оставив руль, поднялась в сдержанно-умоляющем жесте.
— Но, Чарли, как ты можешь так обращаться со мной? Да знаешь ли ты, что этим, возможно, толкаешь меня на самоубийство? Или на то, чтобы скитаться одному всю ночь напролет под дождем по улицам Ноттингема, в то время как ты будешь нежиться в постели в окружении моих орхидей и любовных записок в элегантном отеле!
— Элегантном? Клоповник несчастный!
— Неужели у тебя нет чувства ответственности? У тебя, защитницы всех угнетенных? Ответственности за парня, которого ты пленила своей красотой, талантом, пылкостью революционерки?
Она попыталась остановить его, но он не дал ей это сделать.
— У тебя доброе сердце, Чарли. Другие на твоем месте могли бы принять Мишеля за хитрого соблазнителя. Только не ты. Ты веришь в людей. И соответственно говоришь в тот вечер с Мишелем. Мысль о себе тут не присутствует. Ты искренне растрогана его поступком.
Впереди на горизонте обозначились очертания полуразрушенной деревеньки, венчающей собой подъем. Потом промелькнули огни таверны.
— Так или иначе, твои слова неуместны. Ведь Мишель наконец-то решился заговорить с тобой, — сказал Иосиф, бросив на нее быстрый оценивающий взгляд. — Заговорить с мягким приятным акцентом, полуфранцузским-полуэкзотическим, обратиться к тебе откровенно и без всякого стеснения. Нет, он не собирается спорить с тобой, но ты его идеал, он жаждет стать твоим любовником и лучше всего — незамедлительно, для него ты Иоанна, хоть ты и сообщила ему, что тебя зовут Чарли. Он просит тебя поужинать с ним. Если после ужина тебе все-таки захочется его прогнать, что ж — тогда он будет решать, как быть с браслетом. Нет, говоришь ты, браслет он должен забрать сейчас, любовник у тебя есть, а кроме того, — не смешите меня, где это в Ноттингеме в половине одиннадцатого можно поужинать, да еще в такой промозглый субботний вечер! Верно я говорю? Звучит правдоподобно?
— Да уж! — не поднимая глаз, хмуро подтвердила она.
— И насчет ужина. Ты ведь согласна, что поужинать в Ноттингеме представляется тебе вещью совершенно нереальной?
— Только в китайском ресторане или рыбой с картошкой.
— И все же ты уже пошла на опасную уступку!
— Каким образом? — Она была уязвлена.
— Ты возразила, исходя из практических соображений: «Мы не можем поужинать вместе, потому что нет подходящего ресторана». С тем же успехом ты могла бы сказать, что не можешь переспать с ним, так как нет подходящей постели. Мишель это чувствует. Он отметает все твои возражения. Он знает место, он уже все устроил. Итак, поужинать можно. Почему бы и нет?
Съехав с автострады, Иосиф подкатил к покрытой гравием площадке возле таверны. Ошеломленная таким стремительным броском из выдуманного прошлого к действительному настоящему, странно возбужденная всеми этими утомительными упражнениями и успокоенная сознанием того, что в конце концов Мишель все же не увлек ее, Чарли не шевелилась. Не шевелился и Иосиф. Она повернулась к нему и в мерцании рекламных огней уловила направление его взгляда. Он глядел на ее руки, все еще сцепленные на коленях: правая рука лежала сверху. Его лицо, насколько она могла разглядеть в неверных отблесках реклам, было суровым, застывшим. Потянувшись к ней, уверенным и быстрым движением хирурга он сжал ей правую кисть и, отведя ее в сторону, приоткрыл другую руку — переливаясь и темноте, на ней сверкал золотой браслет.
— Ну что ж, поздравляю, — заметил он. — Вам. англичанкам, палец в рот не клади!
Она сердито отняла руку.
— А в чем дело? — отрезала она. — Ревнуешь, что ли?
Но он не обиделся. Лицо его не выражало ничего. «Кто ты? — в безнадежной тоске думала она. — Ты это он? Или он это ты? Или вообще никто?»
9
И все же, хотя она легко могла предположить совсем иное, не о ней думал в эту ночь Иосиф, да и Курц тоже, как, разумеется, и Мишель.
Задолго до того, как Чарли и ее мнимый любовник навсегда распрощались с виллой в пригороде Афин, а значит, когда они еще, согласно легенде, покоились в объятиях друг друга, убаюкивая свою страсть, Курц и Литвак сидели, целомудренно разделенные проходом, в креслах самолета «Люфтганзы» на пути в Мюнхен, являя собой подданных двух различных держав, соответственно Франции и Канады. Немедленно после приземления Курц поспешил в Олимпийскую деревню, где его с нетерпением ожидали так называемые фотографы-аргентинцы, Литвак же — в отель «Байериш Хоф», где его встретил эксперт, известный ему лишь как Джейкоб, меланхоличный, не от мира сего парень в засаленной замшевой куртке и с кипой крупномасштабных карт в дешевой пластмассовой папке. Под видом геодезиста Джейкоб перед тем в течение трех дней проводил тщательные исследования на автостраде Мюнхен-Зальцбург. Задача состояла в том, чтобы выяснить действие в различных погодных и транспортных условиях некоторого количества взрывчатки, подложенной на обочину рано утром в один из будних дней. За несколькими чашечками отличного кофе в гостиной отеля они обсудили предварительные расчеты Джейкоба, а затем, наняв машину, медленно проделали вдвоем все сто сорок километров означенного пути, раздражая своей медлительностью водителей спешащих автомобилей и останавливаясь почти всюду, где только можно было останавливаться и даже кое в каких местах, где останавливаться не разрешалось.
Из Зальцбурга Литвак один отправился в Вену, где его ожидал новый десант — свежий транспорт и свежие лица. В звукоизолированном зале израильского посольства Литвак проинструктировал этих людей, после чего, попутно сделав еще ряд дел не столь значительных, в частности прочитав последние сообщения из Мюнхена, на разбитом экскурсионном автобусе препроводил их к югославской границе, где его подопечные с увлеченностью истинных сезонных туристов осмотрели ряд городских автопарков, железнодорожных вокзалов и живописных рыночных площадей, а совершив это, рассредоточились по нескольким скромным пансионам в районе Филлаха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— Но она годится.
— Да, годится .
— Потому что он действительно сидит в зале на том же месте, в первом ряду, в середине. И не сводит глаз с занавеса, словно надеется усилием воли опять поднять его и увидеть на сцене свою Иоанну, которую любит бесконечно.
«Я хочу домой, — думала она. — Хочу остаться совсем одна, хочу заснуть в своем отеле. Сколько раз на дню можно искушать судьбу?» Потому что теперь, описывая ее нового поклонника, он явно говорит и увереннее и как бы с большей доверительностью.
— Минутку ты медлишь, потом окликаешь его по имени: «Мишель»! Имя — это единственное, что тебе известно о нем. Он оборачивается, глядит на тебя, но не делает движения тебе навстречу. Не улыбается, не приветствует тебя, никак не использует свое незаурядное обаяние.
— Так что же он делает, этот мерзавец?
— Ничего. Глядит на тебя глубоким пламенным взором, как бы вызывая тебя на разговор. Ты можешь счесть его гордецом или романтиком, но ясно одно — он не из разряда обычных людей, и он, уж конечно, не будет ни оправдываться, ни стесняться. Он пришел бросить тебе вызов. Он молод, европеизирован, хорошо одет. Человек действия, обеспеченный человек, без малейших признаков застенчивости. Вот так. — Иосиф говорил теперь от первого лица. — Ты направляешься ко мне, идешь по проходу, уже догадываясь, что разговор будет не таким, как ты воображала. Не я, а ты должна будешь объясняться. Ты вынимаешь из кармана браслет. Протягиваешь мне. Я неподвижен. Дождевые струйки очень идут тебе.
Дорога, петляя, шла в гору. Властность его тона и завораживающая монотонность поворотов заставляли ее все глубже погружаться в этот лабиринт.
— Ты говоришь что-то. Что именно?
Не дождавшись ее ответа, он предложил свой собственный:
— «Я с вами не знакома. Спасибо, Мишель, я польщена, но я вас не знаю и не могу принять этот подарок». Ты так скажешь? Наверное, так. А может быть, как-нибудь и лучше.
Она с трудом понимает, что он говорит. Она стоит перед ним в зале, протягивает ему коробку, глядя в его темные глаза. «И мои новые сапоги, — думает она, — длинные, коричневые, те, что я сама подарила себе на Рождество. Теперь дождь испортил их, но какая разница?»
Иосиф продолжил свою волшебную сказку:
— Я все еще не произнес ни слова. А ты по своему актерскому опыту отлично знаешь, что паузы сближают собеседников. Если этот несчастный не хочет говорить, то как должна поступить ты? Тебе ничего не остается, как продолжать говорить самой. Скажи теперь, с какими словами ты обращаешься ко мне.
Разбуженное воображение борется в ней с непривычной застенчивостью.
— Я спрашиваю его, кто он.
— Меня зовут Мишель.
— Это я знаю. Мишель, а дальше как?
— Ответа нет.
— Я спрашиваю тебя, зачем ты приехал в Ноттингем.
— Чтобы влюбиться в тебя. Дальше!
— О господи, Осси...
— Дальше!
— Но он не должен мне это говорить!
— Тогда говори ты!
— Я спорю с ним. Убеждаю его.
— Так, произнеси эти слова. Он ждет, Чарли! Говори!
— Я бы так сказала...
— Как?
— Послушайте, Мишель... Так мило с вашей стороны... я так польщена... но вы меня простите... подарок слишком дорогой.
Иосиф был разочарован.
— Чарли, ты должна придумать что-нибудь поубедительнее, — сухо и недовольно сказал он. — Он араб — даже если ты еще не знаешь этого, то догадываешься, — и ты отвергаешь его подарок. Постарайся представить себе ситуацию.
— Это было бы нечестно по отношению к вам, Мишель... Такие увлечения актрисами, актерами случаются сплошь и рядом, они в порядке вещей... Неразумно губить свою жизнь... во имя иллюзии.
— Хорошо. Продолжай.
Теперь отыскивать слова стало легче. Насилие ее раздражало, как раздражала воля любого режиссера, но то, что оно возымело действие, отрицать было бессмысленно.
— Ведь в этом суть нашей профессии, Мишель: мы создаем иллюзию. Публика занимает места в ожидании чуда, в надежде, что ее очаруют иллюзией. А актеры выходят на сцену в надежде очаровать. Что и произошло. И я не могу принять подарок... Мы обманули вас. Вот и все. Театр — это шулерство, Мишель. Вы понимаете, что это значит? Что такое шулерство? Вас провели.
— Я все еще не говорю ни слова.
— Так заставь его сказать что-нибудь!
— Зачем? Ты уже почувствовала неуверенность? Разве ты не ощущаешь ответственности за меня? Молодой парень, вот такой, как я, красивый, сорит деньгами, тратя их на орхидеи, на драгоценности...
— Конечно, ощущаю ответственность! Я же сказала!
— Так защити меня! — Голос его был настойчивым, нетерпеливым.
— Я и пытаюсь!
— Браслет этот обошелся мне в сотни фунтов. Как ты считаешь — в тысячи. Возможно, я украл его для тебя. Убил. Заложил полученное наследство. И все ради тебя. Я опьянен, Чарли! Будь милостивой! Прояви свою власть!
Мысленно Чарли видела, как садится рядом с Мишелем. Ее руки сложены на коленях; она наклоняется к нему, стараясь убедить, растолковать. Заботливо, по-матерински, по-сестрински. Дружески.
— Я говорю ему, что он будет разочарован, если узнает меня поближе.
— Точные слова, пожалуйста!
Она перевела дух и ринулась, как в воду:
— Послушайте, Мишель, я обычная девчонка, живущая в долг, и, поверьте, совсем не похожа на Жанну Д'Арк. Я не девственница и не солдат, и с тех пор, как меня вышибли из школы из-за... Нет, про это не надо. Я Чарли, несчастная потаскушка, из тех, каких в Европе тьма-тьмущая.
— Прекрасно. Дальше.
— И бросьте эти глупости, Мишель. Просто я хочу вам помочь, ясно? Поэтому возьмите это назад и берегите ваши деньги и ваши иллюзии, а вообще — спасибо. В самом деле — спасибо! Большое спасибо. От всей души.
— Но ты не хочешь , чтоб он берег свои иллюзии! — сухо возразил Иосиф. — Или хочешь?
— Ну, пускай тогда так: «Оставьте ваши иллюзии».
— Ну а под конец ты что сделаешь, чем закончишь?
— Тем и закончу. Положу браслет на кресло рядом с ним и уйду. Спасибо и все прочее, и — пока! Ноги в руки, и айда на автобусную остановку, тогда еще успею к волокнистому цыпленку в гостинице.
Лицо Иосифа выразило изумление, а рука, оставив руль, поднялась в сдержанно-умоляющем жесте.
— Но, Чарли, как ты можешь так обращаться со мной? Да знаешь ли ты, что этим, возможно, толкаешь меня на самоубийство? Или на то, чтобы скитаться одному всю ночь напролет под дождем по улицам Ноттингема, в то время как ты будешь нежиться в постели в окружении моих орхидей и любовных записок в элегантном отеле!
— Элегантном? Клоповник несчастный!
— Неужели у тебя нет чувства ответственности? У тебя, защитницы всех угнетенных? Ответственности за парня, которого ты пленила своей красотой, талантом, пылкостью революционерки?
Она попыталась остановить его, но он не дал ей это сделать.
— У тебя доброе сердце, Чарли. Другие на твоем месте могли бы принять Мишеля за хитрого соблазнителя. Только не ты. Ты веришь в людей. И соответственно говоришь в тот вечер с Мишелем. Мысль о себе тут не присутствует. Ты искренне растрогана его поступком.
Впереди на горизонте обозначились очертания полуразрушенной деревеньки, венчающей собой подъем. Потом промелькнули огни таверны.
— Так или иначе, твои слова неуместны. Ведь Мишель наконец-то решился заговорить с тобой, — сказал Иосиф, бросив на нее быстрый оценивающий взгляд. — Заговорить с мягким приятным акцентом, полуфранцузским-полуэкзотическим, обратиться к тебе откровенно и без всякого стеснения. Нет, он не собирается спорить с тобой, но ты его идеал, он жаждет стать твоим любовником и лучше всего — незамедлительно, для него ты Иоанна, хоть ты и сообщила ему, что тебя зовут Чарли. Он просит тебя поужинать с ним. Если после ужина тебе все-таки захочется его прогнать, что ж — тогда он будет решать, как быть с браслетом. Нет, говоришь ты, браслет он должен забрать сейчас, любовник у тебя есть, а кроме того, — не смешите меня, где это в Ноттингеме в половине одиннадцатого можно поужинать, да еще в такой промозглый субботний вечер! Верно я говорю? Звучит правдоподобно?
— Да уж! — не поднимая глаз, хмуро подтвердила она.
— И насчет ужина. Ты ведь согласна, что поужинать в Ноттингеме представляется тебе вещью совершенно нереальной?
— Только в китайском ресторане или рыбой с картошкой.
— И все же ты уже пошла на опасную уступку!
— Каким образом? — Она была уязвлена.
— Ты возразила, исходя из практических соображений: «Мы не можем поужинать вместе, потому что нет подходящего ресторана». С тем же успехом ты могла бы сказать, что не можешь переспать с ним, так как нет подходящей постели. Мишель это чувствует. Он отметает все твои возражения. Он знает место, он уже все устроил. Итак, поужинать можно. Почему бы и нет?
Съехав с автострады, Иосиф подкатил к покрытой гравием площадке возле таверны. Ошеломленная таким стремительным броском из выдуманного прошлого к действительному настоящему, странно возбужденная всеми этими утомительными упражнениями и успокоенная сознанием того, что в конце концов Мишель все же не увлек ее, Чарли не шевелилась. Не шевелился и Иосиф. Она повернулась к нему и в мерцании рекламных огней уловила направление его взгляда. Он глядел на ее руки, все еще сцепленные на коленях: правая рука лежала сверху. Его лицо, насколько она могла разглядеть в неверных отблесках реклам, было суровым, застывшим. Потянувшись к ней, уверенным и быстрым движением хирурга он сжал ей правую кисть и, отведя ее в сторону, приоткрыл другую руку — переливаясь и темноте, на ней сверкал золотой браслет.
— Ну что ж, поздравляю, — заметил он. — Вам. англичанкам, палец в рот не клади!
Она сердито отняла руку.
— А в чем дело? — отрезала она. — Ревнуешь, что ли?
Но он не обиделся. Лицо его не выражало ничего. «Кто ты? — в безнадежной тоске думала она. — Ты это он? Или он это ты? Или вообще никто?»
9
И все же, хотя она легко могла предположить совсем иное, не о ней думал в эту ночь Иосиф, да и Курц тоже, как, разумеется, и Мишель.
Задолго до того, как Чарли и ее мнимый любовник навсегда распрощались с виллой в пригороде Афин, а значит, когда они еще, согласно легенде, покоились в объятиях друг друга, убаюкивая свою страсть, Курц и Литвак сидели, целомудренно разделенные проходом, в креслах самолета «Люфтганзы» на пути в Мюнхен, являя собой подданных двух различных держав, соответственно Франции и Канады. Немедленно после приземления Курц поспешил в Олимпийскую деревню, где его с нетерпением ожидали так называемые фотографы-аргентинцы, Литвак же — в отель «Байериш Хоф», где его встретил эксперт, известный ему лишь как Джейкоб, меланхоличный, не от мира сего парень в засаленной замшевой куртке и с кипой крупномасштабных карт в дешевой пластмассовой папке. Под видом геодезиста Джейкоб перед тем в течение трех дней проводил тщательные исследования на автостраде Мюнхен-Зальцбург. Задача состояла в том, чтобы выяснить действие в различных погодных и транспортных условиях некоторого количества взрывчатки, подложенной на обочину рано утром в один из будних дней. За несколькими чашечками отличного кофе в гостиной отеля они обсудили предварительные расчеты Джейкоба, а затем, наняв машину, медленно проделали вдвоем все сто сорок километров означенного пути, раздражая своей медлительностью водителей спешащих автомобилей и останавливаясь почти всюду, где только можно было останавливаться и даже кое в каких местах, где останавливаться не разрешалось.
Из Зальцбурга Литвак один отправился в Вену, где его ожидал новый десант — свежий транспорт и свежие лица. В звукоизолированном зале израильского посольства Литвак проинструктировал этих людей, после чего, попутно сделав еще ряд дел не столь значительных, в частности прочитав последние сообщения из Мюнхена, на разбитом экскурсионном автобусе препроводил их к югославской границе, где его подопечные с увлеченностью истинных сезонных туристов осмотрели ряд городских автопарков, железнодорожных вокзалов и живописных рыночных площадей, а совершив это, рассредоточились по нескольким скромным пансионам в районе Филлаха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87