И даже Ланцманн склонялся надо мной и, посмеиваясь, интересовался: «Итак, дорогой Жорж, у вас неприятности?» Голова болела, в глазах мелькали белые мотыльки.
Я встрепенулся. У меня нет времени предаваться бесплодным размышлениям, я должен двигаться вперед, все вперед, как взбесившийся локомотив, набитый по горло углем. Банда Зильбермана подкарауливает меня, Маленуа уже облизывается, а у меня против них только быстрота рефлексов. Я хотел подняться, но головокружение свалило меня на кровать. Голова раскалывалась на куски, ощущение было словно в висок вонзается отбойный молоток. Покорившись, я лег на спину, сложил на груди руки и решил дать себе два часа отдыха.
Проснулся я ровно через два часа. Все тело еще саднило от множества разнообразных ударов, полученных за последние дни, однако чувствовал я себя уже в форме — настолько, насколько мог в данном состоянии.
Было пять, начинало смеркаться. Я оделся в черное, допил молоко, поел витаминизированных хлопьев и вышел.
Я подъехал к телефонной кабинке, сделал глубокий вдох и набрал номер своего дома. Голос Марты — как удар кулаком под дых:
— Да?
— Я хотел бы повидаться с тобой.
Она мне ответила, причем в голосе у нее не было ни малейшего удивления, оттого что я позвонил:
— Сожалею, но вы ошиблись номером.
И она повесила трубку. Я привалился к стеклянной стенке кабинки. Марта не может разговаривать. У нее кто-то есть. Полиция? Сбиры Зильбермана? Марта не попыталась заманить меня в ловушку: она повесила трубку. Что это может значить? Сердце мое забилось от безумной надежды. Что, если Марта… Нет, нет, я не должен предаваться иллюзиям. Марта всего лишь платный агент организации мясников. Звери, переодевшиеся людьми… Фраза всплыла у меня совершенно неожиданно, уж не название ли это какой-то древнегреческой басни… Как бы то ни было, я не мог вернуться к себе и правильно сделал, что перебрался на лоно природы.
Перед тем как отвалить на юг Франции, мне нужно повидать двух человек. И от этих встреч зависит, отправлюсь я туда или на шесть футов под землю. Ланцманн и Зильберман… У Ланцманна имеется какая-то информация, которой я не знаю и которая мне необходима, прежде чем встретиться с Зильберманом. И я решил заглянуть к нему в кабинет. Он работает допоздна.
Машину я остановил довольно далеко от его дома и остаток пути прошел пешком, внимательно поглядывая на прохожих. Дверь в подъезде всегда открыта. Я вошел и поднялся на второй этаж. Там приложил ухо к двери: до меня долетел неразборчивый гул голосов. Значит, у Ланцманна пациент. Я поднялся на несколько ступенек и затаился в темноте, моля Бога, чтобы никто не вздумал пойти по лестнице.
Дом этот был спокойный, за те двадцать минут, что я прождал, лифт поднялся только один раз. Вдруг дверь отворилась. Выкатился тщедушный человечек и, горячо пожав руку великого кудесника, вошел в лифт, а сам целитель, провожая его, стоял в темных дверях. Я изготовился к броску. Дверь лифта закрылась за пациентом. Я ринулся в темноту. Мой уважаемый гуру поднял голову и наткнулся на кулак, которым я изо всей силы врезал ему между глаз. Отлетев назад, в коридор, он рухнул на безукоризненный зеленый палас, удивленно всхлипнув, причем удивление его было ничуть не меньше моего: это был не Ланцманн! Тем хуже, назад мне уже пути нет. Я захлопнул дверь ударом ноги, приподнял незнакомца за волосы и приставил ему к горлу нож.
— Где Ланцманн?
Незнакомец, высокий, худой тип, захлопал ресницами и выдавил:
— Что вы делаете? Отпустите меня!
Я вонзил лезвие на полсантиметра — показалась кровь, испачкавшая белый воротник его халата.
— Перестаньте! — взвизгнул он и, запинаясь, проблеял: — Ланцманна нету, я замещаю его.
— Где он?
— У вас за спиной, дорогой Жорж, — прозвучал из темноты насмешливый голос.
Я вздрогнул.
— Бросьте этот дурацкий нож и встаньте.
Вооружен он или блефует?
— Я не блефую. Если вы не бросите нож, мне придется выстрелить. Я не могу рисковать.
Голос у него был спокойный. Неужели этот дьявол читает у меня в мыслях? Я отбросил нож, и незнакомец отполз вперед, потом, бледный от страха, встал, прижимая руку к шее.
— Спасибо, Анрио, — бросил Ланцманн. — Оставьте нас. Если вы мне понадобитесь, я вас позову.
Анрио провел пальцем по шее и с неудовольствием воззрился на измазавшую его кровь. Не произнеся ни слова, он ушел в одну из комнат и плотно закрыл за собой дверь.
Холодному прикосновению пистолетного ствола к моей спине вторил ледяной голос моего психоаналитика:
— Встаньте, Жорж. Идемте ко мне в кабинет. Нам надо побеседовать.
Я дошел до кабинета и машинально уселся на диван, безмолвного свидетеля стольких психоаналитических сеансов. Ланцманн, как обычно, опустился в свое кресло. Он был в элегантном сером костюме в клетку и держал меня под прицелом своего Р-38. Его серые шерстяные носки были подобраны в тон костюму. Ланцманн снял очки и свободной рукой помассировал переносицу.
— Жорж, вы причиняете мне бездну хлопот.
Я чувствовал себя скверным учеником, вызванным к благожелательному, но выведенному из терпения директору лицея. Наглость этого типа была просто беспредельна. Я открыл было рот, однако он не дал мне и слова вымолвить.
— Не говорите мне об этой нелепой истории с покушением. Вы преуспели в одном: совершили убийство, а ведь я хотел всего лишь помочь вам.
— Вам не кажется, что мне было трудно догадаться о ваших намерениях?
— Жорж, Жорж, это опять ваша паранойя! В конце концов, я вырвал вас из рук убийц, которые вас преследовали и которые перед этим зарезали молодого врача, я занялся вашим лечением, а вы не нашли ничего лучшего как сбежать, точно преступник с каторги, прикончив моего служащего.
— Вы заперли меня и пичкали наркотиками!
— Не говорите чуши! Вы бредили из-за высокой температуры.
Щелчком он сбил с брючины воображаемую пылинку. Меня переполняла неуверенность. И я услышал свой лепечущий голос:
— А зачем вы меня преследовали?
— Чтобы вас защитить!
— От кого?
— Да от вас же! Драгоценнейший Жорж, поймите, я ведь отнюдь не круглый идиот. Когда я вас лечил в клинике после той катастрофы, у вас вырвались кое-какие признания относительно вашей деятельности, ну выразимся так, не совсем законной… Потом вы решили лгать мне, а я решил выяснить поточней. И провел свое собственное расследование, о, можете мне поверить, крайне конфиденциально. А впоследствии увидел, что вы впадаете в манию преследования, и понял, что надо быть готовым вмешаться. Вы оказались на грани раздвоения личности со всеми вытекающими неприятными последствиями…
— Но вы же убедились, что я не бредил, что на мою жизнь действительно покушались!
Я вскочил. Ланцманн шевельнул пистолетом, веля мне сесть.
— Я не знаю, какое осиное гнездо вы разворошили, да и не желаю знать. По правде сказать, мне бы вообще не хотелось больше видеться с вами. Поверьте, Жорж, мое единственное желание, чтобы вы перестали считать меня врагом, покинули мой кабинет и никогда бы в нем больше не появлялись.
Во мне была гигантская усталость; в то же время я испытывал чувство покинутости и страшную злость — злость на Ланцманна за то, что он отказывается от меня, — и не мог преодолеть в себе детского ощущения брошенности. «Брошенный своим психоаналитиком, он сломался!» Дичь какая-то. А Ланцманн продолжал:
— Короче, я покидаю Женеву. Доктор Анрио заменит меня. Я чувствую, что устал, и решил устроить себе год седьмой.
— А почему так внезапно?
— Я не обязан давать вам отчет в своих действиях.
И вдруг я услышал, как произношу:
— Моя мать была еврейка.
Вырвалось у меня это совершенно неожиданно, можно сказать, вопреки самому себе, возможно, оттого что я сидел здесь, в этом тихом кабинете.
Ланцманн вздохнул:
— Жорж, мне казалось, что она была немкой и проституткой.
— Нет, она была еврейка, девушка из высшего общества. Ее депортировали в Аушвиц. Там она встретила моего отца, Лукаса фон Клаузена. А потом родила от него Грегора и меня.
— Я вижу, ваша автобиография непрерывно пополняется новыми подробностями…
Но даже его саркастический тон не мог удержать меня от исповеди. Я испытывал жгучую потребность говорить.
— Доктор, я был в Дрездене и встретился там с человеком, который знал моего брата. Он сообщил мне, что мой брат раскрыл заговор, из-за чего меня уже не знаю сколько раз пытались убить. Поверьте, я не сочиняю! Они преследуют меня, думая, что я — это он.
Ланцманн критически оглядел меня:
— И кто же эти «они»?
— Нацисты.
— Ах, нацисты, ну разумеется… Жорж, вам не кажется, что ваши призраки несколько архаичны?
— Это старые нацисты, которые держатся за свои химеры. Они создали тайную организацию «Железная Роза» и расползлись по всему миру.
— Да, да… А Носферату и Фантомас тоже являются членами этой организации.
Я с ненавистью взглянул на него:
— Но вы же сами сказали мне, что Лукас фон Клаузен — старый фашист.
— За то, как ваш расстроенный мозг перерабатывает полученную от меня информацию, ответственны только вы, Жорж, и никто другой.
И тут я заметил, что он в перчатках. В рыжих перчатках, совершенно не подходящих к его костюму. На кой ему перчатки? В кабинете было жарко. Ланцманн поймал мой взгляд и расплылся в своей обычной белозубой улыбке.
— Руки в перчатках — руки убийцы… Я собрался выходить, сесть в машину. Вы удовлетворены?
Но во мне поднималась, как ледяная вода, странная уверенность: не собирался он садиться ни в какую машину, он собирается убить меня. Я встряхнул головой, чтобы прогнать эту мысль. Ланцманн — не убийца, он мой психоаналитик, мы у него в кабинете, и здесь я в безопасности. И если он целится из Р-38 мне в грудь, то только потому, что уверен: перед ним опасный безумец. И я понимал его. Вполне возможно, что я обезумел, и уж совершенно точно, был опасен. Я глубоко вздохнул и попытался расслабиться. Ланцманн улыбнулся:
— Ну как, лучше?
— Немножко.
— Превосходно. Извините меня, но я должен ехать.
Он шевельнул пистолетом, давая мне знак подняться.
— Идите первым, Жорж. Имея дело с сыном нациста, я предпочитаю придерживаться мер безопасности.
Его попытка пошутить не удалась. Все тело у меня как бы застыло, спешно посылая мне короткий сигнал: «Не поворачивайся к нему спиной». Да, возможно, я безумен и опасен, но я уже столько раз сохранял жизнь, доверившись интуиции. Я приподнялся с мягкого дивана с расслабленным видом человека, еще не вполне пришедшего в себя, и в следующую секунду журнальный столик, который я швырнул ногою, ударил милейшего доктора Ланцманна в бедро. Теряя равновесие, он выстрелил. Пуля свистнула у меня над ухом, я нырнул ему между ногами, он стал валиться, и я с несказанным удовольствием услышал, как он треснулся головой о стену. Секунду-другую мы боролись: я старался вырвать у него пистолет, он старался направить его на меня, но куда бедному доктору было против энергии моего отчаяния.
Я встал, держа пистолет, и тут в кабинет ворвался напуганный выстрелом бедняга Анрио. Увидев, что я вооружен, он прилип к стене. Ланцманн вытирал рот, из которого сочилась струйка крови.
— Жорж, вы ведете себя крайне глупо!
От него несло кислым потом, и я знал, что это запах страха. В этот миг великий целитель Ланцманн показался старым, слабым и каким-то съежившимся. Я указал Анрио на кресло:
— Сядьте сюда!
Он поспешно исполнил приказ, бросая испуганные взгляды на коллегу. Ланцманн водрузил на нос очки, свалившиеся во время нашего единоборства.
— Ну и чем мы теперь займемся? Поиграем в шарады?
Я промолчал. Ланцманн уставился в меня своими большими светлыми глазами, и человеческого в них было столько же, сколько в объективе фотоаппарата. Мне стало не по себе под этим его взглядом. Он заговорил ровным, холодным голосом, как у няньки-робота:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Я встрепенулся. У меня нет времени предаваться бесплодным размышлениям, я должен двигаться вперед, все вперед, как взбесившийся локомотив, набитый по горло углем. Банда Зильбермана подкарауливает меня, Маленуа уже облизывается, а у меня против них только быстрота рефлексов. Я хотел подняться, но головокружение свалило меня на кровать. Голова раскалывалась на куски, ощущение было словно в висок вонзается отбойный молоток. Покорившись, я лег на спину, сложил на груди руки и решил дать себе два часа отдыха.
Проснулся я ровно через два часа. Все тело еще саднило от множества разнообразных ударов, полученных за последние дни, однако чувствовал я себя уже в форме — настолько, насколько мог в данном состоянии.
Было пять, начинало смеркаться. Я оделся в черное, допил молоко, поел витаминизированных хлопьев и вышел.
Я подъехал к телефонной кабинке, сделал глубокий вдох и набрал номер своего дома. Голос Марты — как удар кулаком под дых:
— Да?
— Я хотел бы повидаться с тобой.
Она мне ответила, причем в голосе у нее не было ни малейшего удивления, оттого что я позвонил:
— Сожалею, но вы ошиблись номером.
И она повесила трубку. Я привалился к стеклянной стенке кабинки. Марта не может разговаривать. У нее кто-то есть. Полиция? Сбиры Зильбермана? Марта не попыталась заманить меня в ловушку: она повесила трубку. Что это может значить? Сердце мое забилось от безумной надежды. Что, если Марта… Нет, нет, я не должен предаваться иллюзиям. Марта всего лишь платный агент организации мясников. Звери, переодевшиеся людьми… Фраза всплыла у меня совершенно неожиданно, уж не название ли это какой-то древнегреческой басни… Как бы то ни было, я не мог вернуться к себе и правильно сделал, что перебрался на лоно природы.
Перед тем как отвалить на юг Франции, мне нужно повидать двух человек. И от этих встреч зависит, отправлюсь я туда или на шесть футов под землю. Ланцманн и Зильберман… У Ланцманна имеется какая-то информация, которой я не знаю и которая мне необходима, прежде чем встретиться с Зильберманом. И я решил заглянуть к нему в кабинет. Он работает допоздна.
Машину я остановил довольно далеко от его дома и остаток пути прошел пешком, внимательно поглядывая на прохожих. Дверь в подъезде всегда открыта. Я вошел и поднялся на второй этаж. Там приложил ухо к двери: до меня долетел неразборчивый гул голосов. Значит, у Ланцманна пациент. Я поднялся на несколько ступенек и затаился в темноте, моля Бога, чтобы никто не вздумал пойти по лестнице.
Дом этот был спокойный, за те двадцать минут, что я прождал, лифт поднялся только один раз. Вдруг дверь отворилась. Выкатился тщедушный человечек и, горячо пожав руку великого кудесника, вошел в лифт, а сам целитель, провожая его, стоял в темных дверях. Я изготовился к броску. Дверь лифта закрылась за пациентом. Я ринулся в темноту. Мой уважаемый гуру поднял голову и наткнулся на кулак, которым я изо всей силы врезал ему между глаз. Отлетев назад, в коридор, он рухнул на безукоризненный зеленый палас, удивленно всхлипнув, причем удивление его было ничуть не меньше моего: это был не Ланцманн! Тем хуже, назад мне уже пути нет. Я захлопнул дверь ударом ноги, приподнял незнакомца за волосы и приставил ему к горлу нож.
— Где Ланцманн?
Незнакомец, высокий, худой тип, захлопал ресницами и выдавил:
— Что вы делаете? Отпустите меня!
Я вонзил лезвие на полсантиметра — показалась кровь, испачкавшая белый воротник его халата.
— Перестаньте! — взвизгнул он и, запинаясь, проблеял: — Ланцманна нету, я замещаю его.
— Где он?
— У вас за спиной, дорогой Жорж, — прозвучал из темноты насмешливый голос.
Я вздрогнул.
— Бросьте этот дурацкий нож и встаньте.
Вооружен он или блефует?
— Я не блефую. Если вы не бросите нож, мне придется выстрелить. Я не могу рисковать.
Голос у него был спокойный. Неужели этот дьявол читает у меня в мыслях? Я отбросил нож, и незнакомец отполз вперед, потом, бледный от страха, встал, прижимая руку к шее.
— Спасибо, Анрио, — бросил Ланцманн. — Оставьте нас. Если вы мне понадобитесь, я вас позову.
Анрио провел пальцем по шее и с неудовольствием воззрился на измазавшую его кровь. Не произнеся ни слова, он ушел в одну из комнат и плотно закрыл за собой дверь.
Холодному прикосновению пистолетного ствола к моей спине вторил ледяной голос моего психоаналитика:
— Встаньте, Жорж. Идемте ко мне в кабинет. Нам надо побеседовать.
Я дошел до кабинета и машинально уселся на диван, безмолвного свидетеля стольких психоаналитических сеансов. Ланцманн, как обычно, опустился в свое кресло. Он был в элегантном сером костюме в клетку и держал меня под прицелом своего Р-38. Его серые шерстяные носки были подобраны в тон костюму. Ланцманн снял очки и свободной рукой помассировал переносицу.
— Жорж, вы причиняете мне бездну хлопот.
Я чувствовал себя скверным учеником, вызванным к благожелательному, но выведенному из терпения директору лицея. Наглость этого типа была просто беспредельна. Я открыл было рот, однако он не дал мне и слова вымолвить.
— Не говорите мне об этой нелепой истории с покушением. Вы преуспели в одном: совершили убийство, а ведь я хотел всего лишь помочь вам.
— Вам не кажется, что мне было трудно догадаться о ваших намерениях?
— Жорж, Жорж, это опять ваша паранойя! В конце концов, я вырвал вас из рук убийц, которые вас преследовали и которые перед этим зарезали молодого врача, я занялся вашим лечением, а вы не нашли ничего лучшего как сбежать, точно преступник с каторги, прикончив моего служащего.
— Вы заперли меня и пичкали наркотиками!
— Не говорите чуши! Вы бредили из-за высокой температуры.
Щелчком он сбил с брючины воображаемую пылинку. Меня переполняла неуверенность. И я услышал свой лепечущий голос:
— А зачем вы меня преследовали?
— Чтобы вас защитить!
— От кого?
— Да от вас же! Драгоценнейший Жорж, поймите, я ведь отнюдь не круглый идиот. Когда я вас лечил в клинике после той катастрофы, у вас вырвались кое-какие признания относительно вашей деятельности, ну выразимся так, не совсем законной… Потом вы решили лгать мне, а я решил выяснить поточней. И провел свое собственное расследование, о, можете мне поверить, крайне конфиденциально. А впоследствии увидел, что вы впадаете в манию преследования, и понял, что надо быть готовым вмешаться. Вы оказались на грани раздвоения личности со всеми вытекающими неприятными последствиями…
— Но вы же убедились, что я не бредил, что на мою жизнь действительно покушались!
Я вскочил. Ланцманн шевельнул пистолетом, веля мне сесть.
— Я не знаю, какое осиное гнездо вы разворошили, да и не желаю знать. По правде сказать, мне бы вообще не хотелось больше видеться с вами. Поверьте, Жорж, мое единственное желание, чтобы вы перестали считать меня врагом, покинули мой кабинет и никогда бы в нем больше не появлялись.
Во мне была гигантская усталость; в то же время я испытывал чувство покинутости и страшную злость — злость на Ланцманна за то, что он отказывается от меня, — и не мог преодолеть в себе детского ощущения брошенности. «Брошенный своим психоаналитиком, он сломался!» Дичь какая-то. А Ланцманн продолжал:
— Короче, я покидаю Женеву. Доктор Анрио заменит меня. Я чувствую, что устал, и решил устроить себе год седьмой.
— А почему так внезапно?
— Я не обязан давать вам отчет в своих действиях.
И вдруг я услышал, как произношу:
— Моя мать была еврейка.
Вырвалось у меня это совершенно неожиданно, можно сказать, вопреки самому себе, возможно, оттого что я сидел здесь, в этом тихом кабинете.
Ланцманн вздохнул:
— Жорж, мне казалось, что она была немкой и проституткой.
— Нет, она была еврейка, девушка из высшего общества. Ее депортировали в Аушвиц. Там она встретила моего отца, Лукаса фон Клаузена. А потом родила от него Грегора и меня.
— Я вижу, ваша автобиография непрерывно пополняется новыми подробностями…
Но даже его саркастический тон не мог удержать меня от исповеди. Я испытывал жгучую потребность говорить.
— Доктор, я был в Дрездене и встретился там с человеком, который знал моего брата. Он сообщил мне, что мой брат раскрыл заговор, из-за чего меня уже не знаю сколько раз пытались убить. Поверьте, я не сочиняю! Они преследуют меня, думая, что я — это он.
Ланцманн критически оглядел меня:
— И кто же эти «они»?
— Нацисты.
— Ах, нацисты, ну разумеется… Жорж, вам не кажется, что ваши призраки несколько архаичны?
— Это старые нацисты, которые держатся за свои химеры. Они создали тайную организацию «Железная Роза» и расползлись по всему миру.
— Да, да… А Носферату и Фантомас тоже являются членами этой организации.
Я с ненавистью взглянул на него:
— Но вы же сами сказали мне, что Лукас фон Клаузен — старый фашист.
— За то, как ваш расстроенный мозг перерабатывает полученную от меня информацию, ответственны только вы, Жорж, и никто другой.
И тут я заметил, что он в перчатках. В рыжих перчатках, совершенно не подходящих к его костюму. На кой ему перчатки? В кабинете было жарко. Ланцманн поймал мой взгляд и расплылся в своей обычной белозубой улыбке.
— Руки в перчатках — руки убийцы… Я собрался выходить, сесть в машину. Вы удовлетворены?
Но во мне поднималась, как ледяная вода, странная уверенность: не собирался он садиться ни в какую машину, он собирается убить меня. Я встряхнул головой, чтобы прогнать эту мысль. Ланцманн — не убийца, он мой психоаналитик, мы у него в кабинете, и здесь я в безопасности. И если он целится из Р-38 мне в грудь, то только потому, что уверен: перед ним опасный безумец. И я понимал его. Вполне возможно, что я обезумел, и уж совершенно точно, был опасен. Я глубоко вздохнул и попытался расслабиться. Ланцманн улыбнулся:
— Ну как, лучше?
— Немножко.
— Превосходно. Извините меня, но я должен ехать.
Он шевельнул пистолетом, давая мне знак подняться.
— Идите первым, Жорж. Имея дело с сыном нациста, я предпочитаю придерживаться мер безопасности.
Его попытка пошутить не удалась. Все тело у меня как бы застыло, спешно посылая мне короткий сигнал: «Не поворачивайся к нему спиной». Да, возможно, я безумен и опасен, но я уже столько раз сохранял жизнь, доверившись интуиции. Я приподнялся с мягкого дивана с расслабленным видом человека, еще не вполне пришедшего в себя, и в следующую секунду журнальный столик, который я швырнул ногою, ударил милейшего доктора Ланцманна в бедро. Теряя равновесие, он выстрелил. Пуля свистнула у меня над ухом, я нырнул ему между ногами, он стал валиться, и я с несказанным удовольствием услышал, как он треснулся головой о стену. Секунду-другую мы боролись: я старался вырвать у него пистолет, он старался направить его на меня, но куда бедному доктору было против энергии моего отчаяния.
Я встал, держа пистолет, и тут в кабинет ворвался напуганный выстрелом бедняга Анрио. Увидев, что я вооружен, он прилип к стене. Ланцманн вытирал рот, из которого сочилась струйка крови.
— Жорж, вы ведете себя крайне глупо!
От него несло кислым потом, и я знал, что это запах страха. В этот миг великий целитель Ланцманн показался старым, слабым и каким-то съежившимся. Я указал Анрио на кресло:
— Сядьте сюда!
Он поспешно исполнил приказ, бросая испуганные взгляды на коллегу. Ланцманн водрузил на нос очки, свалившиеся во время нашего единоборства.
— Ну и чем мы теперь займемся? Поиграем в шарады?
Я промолчал. Ланцманн уставился в меня своими большими светлыми глазами, и человеческого в них было столько же, сколько в объективе фотоаппарата. Мне стало не по себе под этим его взглядом. Он заговорил ровным, холодным голосом, как у няньки-робота:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35