Вставайте и следуйте за мной.
Кван мгновенно понял, что это правда. Слишком уж странно держался Мортимер в конце беседы, слишком уж свято верил в способность Квана повернуть арест и суд к собственной выгоде. Слишком уж неохотно отправился к «телефону». Пленка кончилась, и это был сигнал: Мортимеру сказали «хватит». Вот же реалист. Мортимер полагал, что предательство – справедливая цена за возможность опубликовать историю Квана в журнале, который читают миллионы людей во всем мире.
Кван поднялся. Незнакомец уже двинулся прочь; он шагал вдоль изогнутой стеклянной стены в глубину зала. Кван последовал за ним к двери, на которой висела табличка с надписью на трех языках: «Аварийный выход. Сигнализация». Незнакомец толкнул дверь (сигнализация не сработала) и спустился по железной лесенке, преодолев четыре ступеньки. Кван поспешил за ним, не потрудившись закрыть дверь. Они пересекли уголок сада камней, вышли на мощенную плиткой тропку и направились к бассейну.
Кван посмотрел направо и увидел сквозь стеклянную стену троих коренастых здоровяков в светлосерых костюмах и при черных галстуках. Они растерянно топтались возле столика, за которым он еще недавно сидел. Один поднял глаза, заметил Квана и взволнованно указал на него рукой. Кван отвернулся и уставился на широкую голубую спину шедшего впереди гостя с Запада. Кто он такой? Выговор вроде не совсем американский, но совсем не британский и не австралийский. Канадец? Может, английский для него – второй язык? Откуда он узнал о Мортимере, о Ли Кване? Куда они направляются?
Обогнув бассейн, они миновали любителей солнечных ванн и прошли сквозь облако чуть прогорклых испарений кокосового масла. Потом прошагали мимо закутка смотрителя, где висели многочисленные полотенца, и приблизились к светло-зеленой дощатой изгороди высотой восемь футов. В ней была никак не обозначенная и едва заметная калитка. Незнакомец открыл ее, и они очутились в каком-то проулке. Под погрузочной платформой справа стояли мусорные баки. Улица была слева. Закрывая калитку, Кван обернулся и увидел троих легавых, бежавших нему вокруг бассейна.
Они гонятся за нами, – сообщил он.
– Калитка на замке.
Правда? Кван взглянул на калитку, но времени размышлять о ней больше не было: незнакомец быстро двигался к улице. Он не бежал, но шел очень широким шагом, и Кван был вынужден совсем по-детски пуститься трусцой, чтобы не отстать от него.
Возле тротуара чуть правее проулка в нарушение всех дорожных правил стояла белая «тойота», каких в Гонконге миллион. Незнакомец указал на пассажирскую дверцу.
– Залезайте.
Дверь была не заперта. Кван забрался в машину, салон которой напоминал раскаленную жаровню, и опустил стекло. Незнакомец тем временем устроился за рулем. Ключ уже торчал в замке зажигания. Незнакомец запустил мотор и втиснулся в транспортный поток. В этот миг Кван наконец спросил:
– Откуда вы все знаете?
Незнакомец улыбнулся, терпеливо и ловко ведя машину по запруженной транспортом улице.
– Вы – не участник заговора, – ответил он. – Ваше правительство называет вас так, но это неправда.
– Разумеется, неправда.
– Я тоже, – сказал незнакомец. – Но если я представлюсь, если поведаю, как узнал о том, что должно было с вами случиться и почему я решил в меру возможностей оказать вам содействие, мы оба превратимся в заговорщиков. А это уже антигосударственная деятельность.
– Правдоподобная отговорка. Что за…
– Конечно, отговорка, – незнакомец рассмеялся. – Но вы требовали ответа и получили его.
– Вы хотите сказать, что другого не будет?
– Ну, если угодно, вот вам еще один, – сказал незнакомец. – В следующий раз вам может не повезти, и вы попадетесь. Схватив вас, они спросят: «А кто помог тебе улизнуть в прошлый раз?» Мне будет спокойнее, если вы не сможете ответить им.
– Ну что ж, ладно, – решил Кван. – Это уже не отговорка. Это и впрямь удобно.
Незнакомец снова расхохотался.
– Нет, ну какова благодарность!
Кван почувствовал, что краснеет.
– Пожалуйста, извините. Я так растерялся. Все произошло в мгновение ока… Разумеется, я благодарен вам. Вы спасли мне жизнь!
– Употребите ее с толком, – посоветовал незнакомец.
Они сели на паром и отправились на островок Ламма. Его маленькие домишки поблескивали на солнце. Во время плавания оба вылезли из «тойоты» и подошли к поручням, чтобы подышать прохладным морским воздухом и полюбоваться искристым миром.
– Вам придется покинуть Гонконг, – сказал незнакомец. – У вас больше нет веских причин оставаться здесь.
– Ума не приложу, куда податься, – ответил Кван. Похоже, он всецело вверил себя этому человеку, спасшему его от смерти, и предоставил ему планировать свою дальнейшую жизнь. – И понятия не имею, как мне уехать.
– Думаю, морем. – Незнакомец указал на воду. Из гавани Гонконга как раз выходил здоровенный пассажирский теплоход, похожий на овальный свадебный торт и украшенный американским флагом на корме. – На этих судах служит множество выходцев с Востока. Особенно на камбузе. – Он улыбнулся Квану. – Из такого образованного человека, как вы, получится прекрасный мойщик посуды.
– У меня нет никаких бумаг.
– А может, кто-то из ваших знакомых знается с каким-нибудь служащим пароходства? – предположил незнакомец.
– Возможно, те люди, у которых я живу.
– Меня бы это не удивило. Попытайте счастья, спросите. – Незнакомец снова кивнул на удаляющийся лайнер. – Такие корабли ходят куда угодно. За шесть месяцев они совершают кругосветное плавание. Через Суэц, Средиземное море. Можете сойти на берег в Генуе или Барселоне, а если есть охота, плывите до самой Флориды.
Кван взглянул на корабль.
– Америка… – сказал он.
Аннаниил
Право слово, не люблю я так делать дела. Неуклюже, с переполохом, со всякими там лжечудесами. Это вроде как ляпы в романе: запертые двери открываются, сигнализация не звонит и так далее.
Виной всему, конечно же, спешка и Его стремление раз и навсегда навести тут порядок. По большому счету, думается, не страшно, если по ходу дела я еще немножечко усугублю нынешний кавардак. Хотя должен признать, что это самым оскорбительным образом противоречит моему стремлению к совершенству.
Кроме того, я должен быть уверен, что никто из главных действующих лиц не заметит этих отклонений от законов физики. К счастью, нынешний век отмечен печатью безверия, и чудеса не находят широкого признания. В других местах и в другое время такая топорная работа нипочем не сошла бы мне с рук, но эти времена давно канули в Лету. Сегодня люди предпочитают быть обманутыми или руководствоваться принципом: «Этому должно быть какое-то объяснение». Просто они его еще не нашли.
И все же меня не оставляет чувство раскаяния. Как жаль, что я призван сейчас, а не в эпоху, которая была бы достойна моих дарований! Но, с другой стороны, я все яснее вижу, почему люди так обрыдли Ему.
6
В Сан-Себастьяне они беседовали со священником, который полагал, что земная жизнь не имеет вообще никакой ценности, а боль и страдания призваны лишь обеспечить смертным радость и покой в загробном мире. Он утверждал, что богатеи, которые дурно обращаются с созданиями Господа, после смерти будут жестоко наказаны огнем. А еще с гордостью объявил, что не принадлежит к числу священнослужителей, занимающихся общественной деятельностью.
Непонятно, думала Мария-Елена, что проку от такого человека моему работодателю, врачу из ВОЗ (Всемирной организации здравоохранения), который считает, что у нас вовсе нет никакой жизни, кроме земной, что боль и страдания следует утолять при первой возможности, не важно, что и когда заболит, а толстосумов, которые дурно обращаются с созданиями Господа, надобно выбрасывать из общества, как больные саженцы с виноградника. Но в Сан-Себастьяне больше никого не было. Врач наезжал в городок дай Бог раз в месяц, отчеты его не имели никакой ценности, и все уже успели это понять. Статистическими данными располагал только отец Томас; он вел учет рождений и смертей, недугов и уродств, злодеяний химических убийц.
Мария-Елена переводила так точно и бесстрастно, как только могла. Сидевший рядом с ней Джек (доктор Джон Остон из Стокбриджа, Массачусетс, США) нудно и настырно задавал вопросы, заполнял строчки бланков и вносил свои замечания. Писал он густыми черными чернилами мелким иероглифическим почерком, недоступным никакому пониманию. Мария-Елена (Мария-Елена Родригес, уроженка Альта-Кампа, Бразилия, и жительница Рио, а потом – столицы, Бразилиа) переводила сухие вопросы Джека на грубый португальский, затем переводила пофигистские ворчливые ответы священника на английский и стойко соблюдала нейтралитет.
Это было заметно даже по голосу. Мария-Елена приглушала и обесцвечивала свое глубокое контральто, в нем не слышалось той полнозвучной мощи, которая некогда наполняла огромные концертные залы Сан-Паулу и Рио. Толпы зрителей вскакивали, рукоплескали, обливались слезами, с ревом подхватывали припевы, а она расхаживала по сцене, и ее переполняла любовь к ним. И к себе самой.
Только вот теперь она отпелась и больше не расхаживала.
Все трое сидели под сенью высокою дерева возле блеклого глинобитного строения, приютившего церковь, из темного придела которой они вынесли раскладные стулья. Две женщины в черном, пришедшие порознь, шепотом бормотали свои молитвы. Свистящие звуки витали в воздухе, будто призраки змей. Неподалеку на буром поле в тени самолета примостился пилот; он читал фуметти, местные комиксы, проиллюстрированные не рисунками, а постановочными фотографиями. На заднем плане жарилась на солнцепеке деревня. Почти все обитатели сейчас были на фабрике (ее заслоняли бурые холмы), а их дети – в фабричной школе. Школа была единственным благом, сопутствовавшим появлению фабрики, которая принесла сюда еще и ужас, и смерть.
Отец Томас невозмутимо вспоминал мертворожденных младенцев, детей, появившихся на свет без рук, глаз или мозгов.
Его рассказ тек по сообщающимся сосудам, через Марию-Елену к Джеку, и звучал совершенно бесстрастно. Мария-Елена размышляла о своих собственных детях, двух мертвых малышах, но эти мысли, равно как и раздумья о собственной судьбе, никак не отражались на ее словах, обращенных к врачу и священнику.
Интересно, что скажет отец Томас, если она поведает ему о своих тщетных попытках стать матерью, о том, как ее покинул Пако? О том, что, разделяя его убежденность, она тоже считает себя грязной и оскверненной. О том, что Пако умер, не дождавшись разрешения их спора. А вот что он скажет: «Господь посылает тебе испытание, дитя мое. Промысел Его неисповедим. Мы не можем понять Его, мы можем лишь склонить головы пред волей Его и обрести покой в мысли о том, что Небеса видят наши страдания и вознаградят нас за них. На Небесах – наш Бог, наш Спаситель, Его ангелы и святые, и пребывают они в вечной радости. Аминь».
Наконец Джек заполнил все свои бланки, а отец Томас закончил повествование о многолетних напастях. Все трое поднялись с раскладных стульчиков и потянулись, потом отнесли стульчики обратно в храм, где продолжали шепелявить старухи, никак не желавшие угомониться и замолчать. Когда собеседники снова вышли на солнцепек, отец Томас сказал Марии-Елене:
– Передайте ему, пожалуйста, что нам не нужна медицина. Нам нужна вера в Господа.
– Нет, не передам, – ответила Мария-Елена и наконец позволила себе бросить на священника ненавидящий взгляд.
Святой отец обиженно отступил на шаг и зыркнул на Марию-Елену.
– В чем там дело? – спросил Джек.
– Пустяки, – ответила она.
Сегодня им придали нового летчика, тщедушного доходягу с бурой кожей и лихими усищами. Он увидел, как пассажиры шагают через поле, удаляясь от церкви, поднялся и заулыбался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Кван мгновенно понял, что это правда. Слишком уж странно держался Мортимер в конце беседы, слишком уж свято верил в способность Квана повернуть арест и суд к собственной выгоде. Слишком уж неохотно отправился к «телефону». Пленка кончилась, и это был сигнал: Мортимеру сказали «хватит». Вот же реалист. Мортимер полагал, что предательство – справедливая цена за возможность опубликовать историю Квана в журнале, который читают миллионы людей во всем мире.
Кван поднялся. Незнакомец уже двинулся прочь; он шагал вдоль изогнутой стеклянной стены в глубину зала. Кван последовал за ним к двери, на которой висела табличка с надписью на трех языках: «Аварийный выход. Сигнализация». Незнакомец толкнул дверь (сигнализация не сработала) и спустился по железной лесенке, преодолев четыре ступеньки. Кван поспешил за ним, не потрудившись закрыть дверь. Они пересекли уголок сада камней, вышли на мощенную плиткой тропку и направились к бассейну.
Кван посмотрел направо и увидел сквозь стеклянную стену троих коренастых здоровяков в светлосерых костюмах и при черных галстуках. Они растерянно топтались возле столика, за которым он еще недавно сидел. Один поднял глаза, заметил Квана и взволнованно указал на него рукой. Кван отвернулся и уставился на широкую голубую спину шедшего впереди гостя с Запада. Кто он такой? Выговор вроде не совсем американский, но совсем не британский и не австралийский. Канадец? Может, английский для него – второй язык? Откуда он узнал о Мортимере, о Ли Кване? Куда они направляются?
Обогнув бассейн, они миновали любителей солнечных ванн и прошли сквозь облако чуть прогорклых испарений кокосового масла. Потом прошагали мимо закутка смотрителя, где висели многочисленные полотенца, и приблизились к светло-зеленой дощатой изгороди высотой восемь футов. В ней была никак не обозначенная и едва заметная калитка. Незнакомец открыл ее, и они очутились в каком-то проулке. Под погрузочной платформой справа стояли мусорные баки. Улица была слева. Закрывая калитку, Кван обернулся и увидел троих легавых, бежавших нему вокруг бассейна.
Они гонятся за нами, – сообщил он.
– Калитка на замке.
Правда? Кван взглянул на калитку, но времени размышлять о ней больше не было: незнакомец быстро двигался к улице. Он не бежал, но шел очень широким шагом, и Кван был вынужден совсем по-детски пуститься трусцой, чтобы не отстать от него.
Возле тротуара чуть правее проулка в нарушение всех дорожных правил стояла белая «тойота», каких в Гонконге миллион. Незнакомец указал на пассажирскую дверцу.
– Залезайте.
Дверь была не заперта. Кван забрался в машину, салон которой напоминал раскаленную жаровню, и опустил стекло. Незнакомец тем временем устроился за рулем. Ключ уже торчал в замке зажигания. Незнакомец запустил мотор и втиснулся в транспортный поток. В этот миг Кван наконец спросил:
– Откуда вы все знаете?
Незнакомец улыбнулся, терпеливо и ловко ведя машину по запруженной транспортом улице.
– Вы – не участник заговора, – ответил он. – Ваше правительство называет вас так, но это неправда.
– Разумеется, неправда.
– Я тоже, – сказал незнакомец. – Но если я представлюсь, если поведаю, как узнал о том, что должно было с вами случиться и почему я решил в меру возможностей оказать вам содействие, мы оба превратимся в заговорщиков. А это уже антигосударственная деятельность.
– Правдоподобная отговорка. Что за…
– Конечно, отговорка, – незнакомец рассмеялся. – Но вы требовали ответа и получили его.
– Вы хотите сказать, что другого не будет?
– Ну, если угодно, вот вам еще один, – сказал незнакомец. – В следующий раз вам может не повезти, и вы попадетесь. Схватив вас, они спросят: «А кто помог тебе улизнуть в прошлый раз?» Мне будет спокойнее, если вы не сможете ответить им.
– Ну что ж, ладно, – решил Кван. – Это уже не отговорка. Это и впрямь удобно.
Незнакомец снова расхохотался.
– Нет, ну какова благодарность!
Кван почувствовал, что краснеет.
– Пожалуйста, извините. Я так растерялся. Все произошло в мгновение ока… Разумеется, я благодарен вам. Вы спасли мне жизнь!
– Употребите ее с толком, – посоветовал незнакомец.
Они сели на паром и отправились на островок Ламма. Его маленькие домишки поблескивали на солнце. Во время плавания оба вылезли из «тойоты» и подошли к поручням, чтобы подышать прохладным морским воздухом и полюбоваться искристым миром.
– Вам придется покинуть Гонконг, – сказал незнакомец. – У вас больше нет веских причин оставаться здесь.
– Ума не приложу, куда податься, – ответил Кван. Похоже, он всецело вверил себя этому человеку, спасшему его от смерти, и предоставил ему планировать свою дальнейшую жизнь. – И понятия не имею, как мне уехать.
– Думаю, морем. – Незнакомец указал на воду. Из гавани Гонконга как раз выходил здоровенный пассажирский теплоход, похожий на овальный свадебный торт и украшенный американским флагом на корме. – На этих судах служит множество выходцев с Востока. Особенно на камбузе. – Он улыбнулся Квану. – Из такого образованного человека, как вы, получится прекрасный мойщик посуды.
– У меня нет никаких бумаг.
– А может, кто-то из ваших знакомых знается с каким-нибудь служащим пароходства? – предположил незнакомец.
– Возможно, те люди, у которых я живу.
– Меня бы это не удивило. Попытайте счастья, спросите. – Незнакомец снова кивнул на удаляющийся лайнер. – Такие корабли ходят куда угодно. За шесть месяцев они совершают кругосветное плавание. Через Суэц, Средиземное море. Можете сойти на берег в Генуе или Барселоне, а если есть охота, плывите до самой Флориды.
Кван взглянул на корабль.
– Америка… – сказал он.
Аннаниил
Право слово, не люблю я так делать дела. Неуклюже, с переполохом, со всякими там лжечудесами. Это вроде как ляпы в романе: запертые двери открываются, сигнализация не звонит и так далее.
Виной всему, конечно же, спешка и Его стремление раз и навсегда навести тут порядок. По большому счету, думается, не страшно, если по ходу дела я еще немножечко усугублю нынешний кавардак. Хотя должен признать, что это самым оскорбительным образом противоречит моему стремлению к совершенству.
Кроме того, я должен быть уверен, что никто из главных действующих лиц не заметит этих отклонений от законов физики. К счастью, нынешний век отмечен печатью безверия, и чудеса не находят широкого признания. В других местах и в другое время такая топорная работа нипочем не сошла бы мне с рук, но эти времена давно канули в Лету. Сегодня люди предпочитают быть обманутыми или руководствоваться принципом: «Этому должно быть какое-то объяснение». Просто они его еще не нашли.
И все же меня не оставляет чувство раскаяния. Как жаль, что я призван сейчас, а не в эпоху, которая была бы достойна моих дарований! Но, с другой стороны, я все яснее вижу, почему люди так обрыдли Ему.
6
В Сан-Себастьяне они беседовали со священником, который полагал, что земная жизнь не имеет вообще никакой ценности, а боль и страдания призваны лишь обеспечить смертным радость и покой в загробном мире. Он утверждал, что богатеи, которые дурно обращаются с созданиями Господа, после смерти будут жестоко наказаны огнем. А еще с гордостью объявил, что не принадлежит к числу священнослужителей, занимающихся общественной деятельностью.
Непонятно, думала Мария-Елена, что проку от такого человека моему работодателю, врачу из ВОЗ (Всемирной организации здравоохранения), который считает, что у нас вовсе нет никакой жизни, кроме земной, что боль и страдания следует утолять при первой возможности, не важно, что и когда заболит, а толстосумов, которые дурно обращаются с созданиями Господа, надобно выбрасывать из общества, как больные саженцы с виноградника. Но в Сан-Себастьяне больше никого не было. Врач наезжал в городок дай Бог раз в месяц, отчеты его не имели никакой ценности, и все уже успели это понять. Статистическими данными располагал только отец Томас; он вел учет рождений и смертей, недугов и уродств, злодеяний химических убийц.
Мария-Елена переводила так точно и бесстрастно, как только могла. Сидевший рядом с ней Джек (доктор Джон Остон из Стокбриджа, Массачусетс, США) нудно и настырно задавал вопросы, заполнял строчки бланков и вносил свои замечания. Писал он густыми черными чернилами мелким иероглифическим почерком, недоступным никакому пониманию. Мария-Елена (Мария-Елена Родригес, уроженка Альта-Кампа, Бразилия, и жительница Рио, а потом – столицы, Бразилиа) переводила сухие вопросы Джека на грубый португальский, затем переводила пофигистские ворчливые ответы священника на английский и стойко соблюдала нейтралитет.
Это было заметно даже по голосу. Мария-Елена приглушала и обесцвечивала свое глубокое контральто, в нем не слышалось той полнозвучной мощи, которая некогда наполняла огромные концертные залы Сан-Паулу и Рио. Толпы зрителей вскакивали, рукоплескали, обливались слезами, с ревом подхватывали припевы, а она расхаживала по сцене, и ее переполняла любовь к ним. И к себе самой.
Только вот теперь она отпелась и больше не расхаживала.
Все трое сидели под сенью высокою дерева возле блеклого глинобитного строения, приютившего церковь, из темного придела которой они вынесли раскладные стулья. Две женщины в черном, пришедшие порознь, шепотом бормотали свои молитвы. Свистящие звуки витали в воздухе, будто призраки змей. Неподалеку на буром поле в тени самолета примостился пилот; он читал фуметти, местные комиксы, проиллюстрированные не рисунками, а постановочными фотографиями. На заднем плане жарилась на солнцепеке деревня. Почти все обитатели сейчас были на фабрике (ее заслоняли бурые холмы), а их дети – в фабричной школе. Школа была единственным благом, сопутствовавшим появлению фабрики, которая принесла сюда еще и ужас, и смерть.
Отец Томас невозмутимо вспоминал мертворожденных младенцев, детей, появившихся на свет без рук, глаз или мозгов.
Его рассказ тек по сообщающимся сосудам, через Марию-Елену к Джеку, и звучал совершенно бесстрастно. Мария-Елена размышляла о своих собственных детях, двух мертвых малышах, но эти мысли, равно как и раздумья о собственной судьбе, никак не отражались на ее словах, обращенных к врачу и священнику.
Интересно, что скажет отец Томас, если она поведает ему о своих тщетных попытках стать матерью, о том, как ее покинул Пако? О том, что, разделяя его убежденность, она тоже считает себя грязной и оскверненной. О том, что Пако умер, не дождавшись разрешения их спора. А вот что он скажет: «Господь посылает тебе испытание, дитя мое. Промысел Его неисповедим. Мы не можем понять Его, мы можем лишь склонить головы пред волей Его и обрести покой в мысли о том, что Небеса видят наши страдания и вознаградят нас за них. На Небесах – наш Бог, наш Спаситель, Его ангелы и святые, и пребывают они в вечной радости. Аминь».
Наконец Джек заполнил все свои бланки, а отец Томас закончил повествование о многолетних напастях. Все трое поднялись с раскладных стульчиков и потянулись, потом отнесли стульчики обратно в храм, где продолжали шепелявить старухи, никак не желавшие угомониться и замолчать. Когда собеседники снова вышли на солнцепек, отец Томас сказал Марии-Елене:
– Передайте ему, пожалуйста, что нам не нужна медицина. Нам нужна вера в Господа.
– Нет, не передам, – ответила Мария-Елена и наконец позволила себе бросить на священника ненавидящий взгляд.
Святой отец обиженно отступил на шаг и зыркнул на Марию-Елену.
– В чем там дело? – спросил Джек.
– Пустяки, – ответила она.
Сегодня им придали нового летчика, тщедушного доходягу с бурой кожей и лихими усищами. Он увидел, как пассажиры шагают через поле, удаляясь от церкви, поднялся и заулыбался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52