– Обе стороны, и защита и обвинение, выступили блестяще. – При этих моих словах Джимбо и Малыш Саймон с учтивыми улыбками поклонились друг другу, выражая удивительное для судебных баталий взаимное уважение. – Однако защита была достаточно убедительна, чтобы мы прислушались к ее доводам.
Вы бы видели, как от этих слов ожил и встрепенулся наш пленник. Еще мгновение назад его голова безвольно висела, поддерживаемая худыми грязными руками, и вот он уже озирается кругом, словно цыпленок, с такой же худой, как у него, шеей и с такими же птичьими правами в нашем клубе. Щеки жертвы порозовели, хотя до этого он поражал окружающих почти мертвенной бледностью. Глаза заблестели, наполнившись слезами благодарности.
Все сказанное мною было сказано с умыслом. Мне хотелось подольше помучить жертву, бросая ее из крайности в крайность и доводя тем самым до исступления. Мучения, отражавшиеся на лице пленника, возбуждали меня, пусть и не с такой силой, как это было от зрелища задыхавшегося врага или же от ласк кузины Долли, но все-таки действовали весьма приятно, напоминая мне возбуждение, испытываемое на уроках алгебры.
– Я, полноправный судья, признаю доводы защиты убедительными, – продолжал я. – Смертная казнь в отношении подозреваемого отменяется!
Тут сэр Джордж Мюррей-младший театральным жестом вскинул руку и застонал, всем своим видом изображая оскорбленное правосудие. Пленник вскочил со скамьи и с радостным возгласом кинулся было в мою сторону, дабы обнять с благодарностью своего освободителя, однако двое членов клуба, игравших в команде по регби и бывших весьма крепкими юношами, ухватили его за плечи и насильно усадили обратно.
– Я еще не закончил, – строгим тоном сказал я.
– Конечно, конечно, – закивал головой итонец, изобразив на лице понимание.
– Однако последний из указанных обвинителем пунктов слишком тяжел, чтобы оставить его без внимания.
Вы бы видели, как вздрогнул пленник. Казалось, что он аж подскочил на пару футов. Его радостное выражение лица сменилось сначала недоумением, а затем испугом.
– Но, ваша честь, – мягко положив ему руку на плечо, сказал Малыш Саймон, – это ведь не такое уж и страшное преступление – выдавать себя за кого-то другого. Пол моего подсудимого может поменяться. Ведь так? – с участием обратился он к жертве.
Тот часто закивал головой. К нему тотчас же подскочил Джордж.
– А ну признайся, скотина, – заорал он в самое лицо несчастному, обрызгивая его слюной, – что ты – баба!
Несчастный пленник отшатнулся от ужасного монстра, коим ему, без сомнения, казался Джимбо, и пискнул:
– Как вам будет угодно, сэр.
– Оглашаю решение суда! – торжественно объявил я. – Подсудимый, без сомнения, является виновным в том, что выдавал себя за другого, пытаясь ввести честных джентльменов, присутствующих здесь, в заблуждение. Так как подсудимый сам признался в преступлении, то наказание, выносимое решением суда присяжных, будет нестрогим.
Пленник, задерживавший во время моей речи дыхание, с шумом его выдохнул и облегченно обвел взглядом комнату и членов нашего достойного клуба.
– Каково же ваше решение, ваша честь? – чуть не хором спросили меня обвинитель и защитник.
– Наказание розгами! Сорок ударов!
Члены клуба вскочили, громко аплодируя моему решению и столь блестяще завершенному суду.
– Нет-нет, не надо, – взмолился плачущий пленник, но двое членов, те самые, которые играли со мной в команде, подхватили его за руки и кинули лицом вниз на скамью.
Несчастный итонец сильно ударился о сиденье и застонал. Малыш Саймон тотчас подскочил к нему и ловко связал под сиденьем руки. Затем он так же ловко связал заранее приготовленной веревкой ноги несчастного таким образом, что тот не мог уже пошевелиться, а лишь только плакал и стенал, моля нас о пощаде, но его никто не слушал. Джимбо смотал из своего большого и не слишком чистого носового платка кляп, который засунул в рот пленнику, после чего осторожно стянул с него штаны.
Столпившимся вокруг членам клуба открылись белоснежные ягодицы.
– Настоящая женская попа, – с видом знатока заявил сэр Джордж Мюррей-младший.
Ко мне подошел Малыш Саймон, неся на руках, словно шпаги, несколько розг. Я принялся тщательно выбирать ту, которой буду наказывать несчастного, изредка бросая в его сторону косые взгляды. Пленник затих, со страхом ожидая начала порки, и, дрожа всем телом, следил, как я со свистом рассекал воздух розгой, как гнул ее в руках, проверяя гибкость и одновременно прочность лозы. Наконец, выбрав подходящую, я неторопливо подошел, примерился и с силой опустил розгу на белые ягодицы, тут же обагрившиеся кровью. Пленник взвыл от резкой боли и невыносимого унижения. Члены клуба разом выдохнули, следя за каждым моим движением.
Люди любят смотреть на мучения других. Хотя никто никогда не признается в этом, однако каждый из нас, знакомый с грамотой, хоть раз да заглядывал в запретные издания работ де Сада, млея от возбуждения. И я, стоя рядом с остальными членами клуба, тоже млел, втайне радуясь, что придумал такое замечательное развлечение.
* * *
Вечером того же дня Джимбо зашел ко мне. Я валялся на кровати и заново переживал то, что произошло сегодня в клубе.
Поинтересовавшись, не занят ли я чем-нибудь важным, Джимбо уселся в кресло и закурил сигару. Я поигрывал в воздухе тростью, ожидая, что же скажет мой приятель. Тот долгое время хранил молчание и, как и подобает истинному джентльмену, пускал клубы дыма, но затем внимательно посмотрел на меня и через силу засмеялся:
– Да, Джек, здорово мы повеселились.
– Здорово, – согласился я, ожидая, чем же закончится внезапный приход сэра Джорджа Мюррея-младшего.
И тот продолжил:
– А ты это ловко придумал. С наказанием. Да. А попа у него и вправду женская. Ты хорошо запер комнату?
– Да.
Дело в том, что мы не стали пока что отпускать нашего пленника, пару раз падавшего в обморок от боли. Я распорядился, чтобы Малыш Саймон накрыл его зад смоченной в воде тряпкой. Так делали наказанные ученики, чтобы спала опухоль и на зад можно было садиться. Так наш итонец и лежал на скамье связанный, с кляпом во рту и с мокрой тряпкой на заднице. Теперь же Джимбо, который еще с самого начала суда подумал о том же, о чем и я, пришел ко мне с этой идеей, так внезапно пронзившей мой мозг, едва он произнес: «Вы не только не знакомы с манерами, но еще и ведете себя, как девчонка!»
Джордж еще немного помялся и под моим взглядом, а как вы помните, я стал влиять на него, предложил:
– У него действительно задница женская. Давай попользуем его.
Есть ли нужда объяснять, что означало это «попользуем»? Тот, кто учился в закрытом раздельном университете, знал, сколь сильны там гомосексуальные традиции. Часто старшие склоняли к сожительству младших насильно. Подобное поведение и называлось «попользовать». Иногда строптивого боя, который к тому же в чем-либо провинился перед хозяином, пользовал не только сам хозяин, но и его друзья, по тем или иным причинам желавшие гомосексуальных связей с применением жестокости.
Сам же я еще ни разу не имел мальчика. Один раз меня ласкал Малыш Саймон, но это не было сделано с ним насильно, а скорее из обоюдного любопытства. Теперь же Джимбо предлагал мне попользовать совершенно незнакомого юнца, причем сделать это вдвоем, что еще больше возбуждало мое любопытство. Я считал тогда, считаю и сейчас, что есть люди, которым необходимо все попробовать, все испытать в жизни. Поэтому я согласился с предложением приятеля. Мы тут же отправились в комнату, где проводились заседания Большого оксфордского клуба. Юнец лежал на том же месте, на котором мы его оставили, и, видимо, спал, потому что, когда мы вошли, он, повернув голову и взглянув на нас, не сразу сообразил, где находится. Лишь только когда Джимбо, совершенно не смущаясь меня, приспустил штаны, пристроился к нему сзади и откинул мокрую тряпку, несчастный начал умолять не делать этого. Я пригнулся к лицу пленника и пообещал, что после этого мы его отпустим, и юнец притих, только тихо постанывал.
Мы попользовали пленника. Это было интересно, но не так, как было с кузиной Долли. Лишь возбуждение от ощущения чего-то нового скрасило половой акт. Затем я немного поговорил с ним, прежде чем отпустить на все четыре стороны.
– Послушай, если ты кому-нибудь расскажешь о том, что здесь с тобой было, мы все станем отрицать, – сказал я юнцу на прощание. – Нас много, и все мы будем утверждать, что ничего не было и ты на нас наговариваешь. Когда столько человек одновременно отрицают то, что утверждает один, ему не верят. К тому же ты прославишься. Поверь, никто не захочет дружить с человеком, которого сначала выпороли, а затем еще и попользовали. Думаю, тебе лучше молчать, иначе у тебя на всю жизнь будет клеймо. Ты все понял? А теперь можешь идти.
Итонец никому ничего не рассказал. Такого позора он не вынес бы. Что ж, это было даже к лучшему, решили мы с Джимбо. Бедняга проглотил обиду. Таков удел слабых и безвольных.
Только не подумайте, что я гомосексуалист. Признаюсь, мне не понравилось иметь мальчишку. В этом не было ничего приятного. Напротив, я ощущал себя кем-то другим. Гораздо приятнее было ожидать этого, нежели делать.
После этого я уже ни разу не пользовал мужчину. Зато мы с Джимбо частенько посещали полуподпольный публичный дом, стоявший чуть поодаль университетского городка, в Оксфорде. О нем знали все жители, но никто не требовал закрыть заведение, так как все понимали, что молодежи, которая учится в университете, просто необходимо изредка выпускать пар, как образно выражался мой дедуля. Дело в том, что разрешенные в больших городах типа Лондона публичные дома имели страшную репутацию в таких тихих заводях, коей являлся Оксфорд, поэтому жители подобных маленьких городков единодушно требовали закрытия заведений.
Проститутки, обслуживавшие нас в подпольном публичном доме, имели довольно потасканный вид, но что это значило, когда твоя юношеская гиперсексуальность требовала немедленного выхода. Мы приятно проводили время, постоянно требуя у мадам распорядительницы заведения новеньких девушек. Там же, в публичном доме, ожидая, когда подадут шампанское, сидя на плюшевом диване и беспечно пролистывая свежую газету, я натолкнулся на заметку, привлекшую мое внимание знакомым названием, вынесенным в заголовок. Я тогда учился уже на последнем курсе. В заметке говорилось о том, что в Суссексе, недалеко от деревни Фулворт, в поместье известного аристократа и филантропа сгорела усадьба. Во время пожара погибли все обитатели усадьбы, в том числе сэр Чарльз с супругой. Полиция не исключает умышленный поджог.
Я несколько раз перечитал заметку, и лишь тогда до меня дошло, что сгорели мои родители. Я тут же выскочил наружу, поймал кеб и помчался на вокзал. Лишь на следующий день я прибыл в родовое гнездо, увидев то, что от него осталось. Полиция и пожарные уже разобрали завал. Погуляв по пепелищу, я с тяжелым сердцем возвратился в Оксфорд. Так я стал единственным владельцем значительного состояния, носителем титула, а также, что было немаловажно, я стал совершенно свободен и мог распоряжаться собственной жизнью как вздумается. Не то чтобы я очень уж сокрушался по поводу потери родителей. Как я описывал выше, они слишком старались влиять на мою личную жизнь, не имея на то никаких оснований. Они не были ни умны, ни добры, единственной их заслугой было родить и вырастить меня, что они и сделали. Думаю, что едва лишь их миссия исчерпала себя, как они тотчас же были отправлены Провидением на тот свет. И чем больше я об этом думаю, тем ясней прихожу к выводу, что Провидение само вело меня все эти годы, отводя от подводных камней реальной жизни, давая уроки на ошибках других и старательно ведя туда, куда я, в конце концов, и пришел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34