В бутылочке оставалось всего три раскрошившихся таблетки аспирина. Я проглотил все сразу. Потом Джоан сварила кофе и держала чашку, чтобы я мог пить. В кофе было полно коньяку.
— Согреет, — коротко заметила она. — Слава богу, ты наконец перестал дрожать, Вот тут-то мне и стало покалывать пальцы. Покалывание превратилось в жжение. А потом начало казаться, будто пальцы зажали в тиски и закручивают все крепче и крепче. Вот-вот пальцы не выдержат давления и отвалятся.
Джоан отерла пот у меня со лба.
— Ну, все в порядке?
— Угу...
Она кивнула, подарила мне ослепительную улыбку, с детства заставлявшую вздрагивать мое сердце, и принялась пить кофе.
Боль была ужасной. И продолжалась слишком долго... Я опустил голову. А когда поднял, она глядела на меня, и ее глаза были полны слез, — Прошло?
— Более или менее.
Мы оба взглянули мне на руки, которые горели огнем.
— А ноги?
— В порядке.
— Надо промыть ссадины у тебя на спине.
— Нет, утром. Я слишком устал...
Она не спорила, Разрешила лечь в свою постель одетому. В ее черных брюках и голубом свитере я выглядел, как второсортный балетный танцор с похмелья В подушке была вмятина от ее головы. С чувством удовольствия я положил на нее свою голову. Джоан заметила мою улыбку и поняла ее правильно.
— Ты в первый раз в моей постели. Но и в последний!
— Имей жалость, Джоан!
Она уселась на краешек тахты и лукаво взглянула на меня.
— Это нехорошо для кузенов.
— А если бы мы ими не были?
— Но мы-то кузены! — вздохнула она.
Она наклонилась, и я не удержался. Обнял ее, притянул к себе и поцеловал по-настоящему. Я сделал это впервые в жизни и вложил в этот поцелуй все свое так долго сдерживаемое и подавляемое желание. Поцелуй получился слишком страстным, даже каким-то отчаянным. На секунду она расслабилась, смягчилась и ответила. Но так мимолетно, что я решил: это мне показалось.
Я отпустил ее. Она тут же вскочила и глянула на меня без гнева и без любви. Потом молча подошла к дивану в другом конце комнаты, завернулась в одеяло, улеглась и погасила свет.
В темноте до меня донесся ее спокойный голос:
— Спокойной ночи, Роб!
— Спокойной ночи, Джоан, — ответил я вежливо и уткнулся в ее подушку.
Глава 13
Время тянулось медленно, в комнате было тихо. Кровь в пальцах еще неистово пульсировала. Сегодня во второй половине дня они должны прийти в норму, и можно будет работать. Обязаны прийти в норму, вот и все!
Рассвело. Я услышал, как Джоан пошла в свою маленькую совмещенную кухню-ванную, чистила там зубы и варила свежий кофе. Донесся аромат жареного.
Субботнее утро. День Зимнего Кубка. Я медленно перевернулся с живота на бок. Все мышцы от шеи до талии были поражены скованностью.
В комнату вошла Джоан.
— Кофе.
— Спасибо.
— Как ты себя чувствуешь? — прозвучало совсем уж по-больничному.
— Жив. (Молчание.) Ну продолжай же, — не выдержал я, — Или стукни меня разок, или улыбнись. Но не стой с таким трагическим видом, будто сгорел Альберт-холл.
— Ну черт с ним, с Альберт-холлом, Роб! — ее лицо осветила улыбка.
— Мир?
— Мир.
Она даже присела на краешек тахты. Морщась от боли, я принял сидячее положение. Руки мои напоминали связки говяжьих сосисок.
— Который час?
— Около восьми. А что?
Восемь. Скачки начнутся в два тридцать. Я начал обратный счет. Мне надо быть в Аскоте самое позднее в час тридцать. А поездка туда в такси займет примерно пятьдесят минут. С возможными задержками — час. Чтобы привести себя в готовность, у меня остается примерно четыре с половиной часа, А чувствовал я себя так...
К какому же способу прибегнуть? Турецкие бани с парилкой и массажем? Но у меня слишком ободрана кожа. Можно размяться в гимнастическом зале. Можно проехаться в парке верхом — это было бы наилучшим выходом в любой день, кроме субботы, когда парк набит ребятишками...
— В чем дело? — спросила Джоан.
Я ей объяснил.
— Ты это всерьез? Ты действительно собираешься? Сегодня?!
— Собираюсь, — Ну ты же не в форме!
— Об этом и идет речь, как побыстрее вернуть форму.
— Но тебе нужно хоть денек отлежаться в постели.
— Завтра полежу. А сегодня я скачу на Образце — участвую в борьбе за Зимний Кубок, Она пыталась настаивать, но я объяснил, почему мне это так нужно. Насчет ненависти Кемп-Лора к жокеям и про все, что случилось со мной накануне вечером. Это заняло много времени. Передавая ей эпизод в пустой кладовой, я прятал глаза. Мне почему-то ужасно неприятно было говорить об этом зверстве. Даже ей. А повторить это я уже не смогу никому.
— Все понятно, — сказала она. — Так с чего начнем?
— С горячей ванны и завтрака. И если можно, послушаем сводку погоды.
Она включила радио. Передавали какой-то модерновый концерт. Наконец истерическая музыка прекратилась и последовал прогноз погоды.
«Во многих частях страны прошлой ночью отмечались слабые заморозки, — настораживающе мягким голосом сообщил диктор. — Сегодня они ожидаются вновь, особенно на открытых местах. В большинстве районов в ближайшие несколько дней ожидается сохранение холодной погоды.»
И далее:
"Прослушайте объявление:
Распорядители скачек в Аскоте обследовали скаковую дорожку в восемь утра и сделали следующее заявление: на ипподроме прошлой ночью была отмечена температура два или три градуса мороза. Но так как земля у барьеров защищена соломой, скачки состоятся обязательно."
Джоан выключила радио.
— Ты окончательно решил ехать?
— Бесповоротно.
— Тогда, пожалуй... Я вчера смотрела эту передачу... «На скаковой дорожке»...
— Да ну!
— Если я дома, иногда смотрю ее с тех пор, как ты в ней начал участвовать.
— И что?
— Он, — теперь ей не надо было объяснять, кого она имеет в виду, — почти все время говорил о Зимнем Кубке: о лошадях и тренерах и т, д. Я все ожидала, что он тебя назовет, но он все насчет того, какая замечательная лошадь Образец, а о тебе — ни словечка. Он объявил: это такие важные скачки, что он сам лично будет комментировать финиш и возьмет интервью у победителя. И если тебе удастся выиграть — ему придется описывать, как ты это сделал. Что само по себе будет для него достаточно горькой пилюлей. А потом еще публично поздравлять тебя на виду у нескольких миллионов зрителей...
Я смотрел на нее пораженный.
— Грандиозная идея!
— Помнишь, как он интервьюировал тебя после той скачки на второй день Рождества?
— Это была та самая скачка, которая и решила мою судьбу, Слушай, но ты довольно старательно смотрела эти передачи!
Ее это немного озадачило.
— Ну... А разве не тебя я видела прошлым летом на своем концерте в Бирмингаме?
— А я-то думал, что прожекторы слепят вам глаза! — Я откинул одеяло. При свете дня черные брюки выглядели еще более несуразно, — Пожалуй, пора действовать. У тебя есть бинты и что-нибудь дезинфицирующее?
— Всего несколько обрывков эластичного пластыря.
— А бритва?
— Я снимаю ею с ног пушок, — извиняющимся голосом объявила она, — Я составлю список, что нужно, и сбегаю в аптеку. Я быстро.
Когда она ушла, я выбрался из постели и залез в ванну. Сказать это — просто, а сделать куда труднее. Ощущение такое, будто слишком старательная прачка пропустила меня лишний раз через отжимной пресс. Поразительно, что сотворил со мной Кемп-Лор при помощи столь примитивных средств. Я пустил воду, снял брюки и носки. Голубой свитер прилип к спине, а самодельные бинты — к запястьям. Пришлось улечься, не отдирая их, и ждать, пока они отмокнут.
Постепенно тепло сделало свое дело, и я смог шевелить плечами и поворачивать голову. Все добавлял и добавлял горячей воды, так что к возвращению Джоан лежал в кипятке по горло — даже пар от меня шел.
За ночь она высушила и отгладила мои трусы и брюки. Одеваясь, я наблюдал, как она раскладывает покупки на кухонном столе. Завиток темных волос свесился на глаза, лицо сосредоточенное, рот решительный. Что за девушка!
Она промыла мои ссадины дезинфицирующим раствором, Высушила и прикрыла салфетками, смазанными цинко-касторовой мазью. Ее прикосновения были легкими, и все она делала быстро и ловко.
— А у тебя внушительные мускулы. Ты, наверное, очень сильный...
— Ну, сейчас это какое-то желе, — вздохнул я и, натянув куртку поверх принесенного ею светло-зеленого джемпера, засучил рукава.
Джоан осторожно размотала кровавые повязки на запястьях. Кое-где они прилипли, хоть я их и отмачивал. А то, что находилось под повязками, представляло собой весьма тревожное зрелище — особенно теперь, когда мы смогли увидеть все при дневном свете.
— Нет, с этим я не справлюсь, — в отчаянии заявила она. — Ты должен пойти к врачу.
— Только вечером, — пообещал я, — А пока забинтуй-ка снова.
— Раны глубокие, легко получить инфекцию. Роб, не сможешь ты с этим скакать. Право, не сможешь!
— Я окуну их в таз с дезинфицирующим раствором, а потом ты снова забинтуешь, чтобы не было видно.
— Больно? (Я не ответил.) Конечно, больно. Глупости спрашиваю. — Вздохнув, она принесла таз, вылила в воду деттоль, так что она стала молочно-белой. И я окунул руки.
— Это предохранит от инфекции. А теперь... Аккуратные, плоские повязки. Как можно незаметнее.
Она заколола концы бинтов крохотными булавками, и белые, совсем узкие манжеты стали выглядеть опрятно. Под скаковым камзолом они будут незаметны.
— Отлично, — одобрил я, опуская рукава куртки, чтобы прикрыть их.
— А когда ты собираешься в полицию?
— Не пойду я туда.
— Но почему? Почему? — не могла она понять. — Ты можешь предъявить ему иск за нападение или за нанесение тяжких телесных повреждений. Или как там называется...
— Предпочту сражаться по-своему... Для меня невыносима даже мысль, что я должен обо всем рассказывать, да еще подвергаться врачебному осмотру, позволить себя фотографировать... Чтобы потом вся эта гадость появилась в газетах...
— Наверное, ты чувствуешь себя униженным... И в этом все дело?
— Может быть, — ворчливо согласился я. Она рассмеялась.
— Смешные все-таки существа мужчины!
Горячая ванна хороша, жаль, действует недолго. Надо закрепить достигнутое гимнастикой. А именно этого меньше всего желали мои измученные мышцы. Но я все же сделал несколько нерешительных движений, пока Джоан жарила яичницу. И после того, как мы поели, уже более решительно вернулся к своим упражнениям, Ведь если я, не достигнув гибкости, окажусь на спине у Образца — нет шансов на победу.
После часа интенсивной работы я все-таки добился того, что смог поднимать руки выше плеч.
Джоан убирала квартиру, а когда я делал передышку, спросила:
— Долго ты собираешься бить поклоны?
— До самого отъезда в Аскот.
— А почему бы нам не сходить на каток? Это хорошее упражнение, и уж, конечно, интереснее того, что ты делаешь.
— Да ты просто гений, Джоан.
— Ну я-то считаю, что тебе следовало бы полежать в постели.
В числе постоянных абонентов катка на Квинсуэй мы значились с тех пор, как едва научились ходить. Но вместе не катались лет с шестнадцати. Однако все навыки в танце на льду, к которым мы приучены с детства, очень быстро вернулись.
После часа, проведенного на катке, напряжение в мышцах отпустило с головы до ног. Да и Джоан, скользя по льду рядом со мной, разрумянилась, и в глазах засверкали ослепительные огоньки.
В двенадцать мы, подобно Золушке, ускользнули с катка.
— Послушай... ну как теперь, не так больно?
— Все прошло, — Лгунишка! Но вид у тебя не такой бледный, как раньше. Мы отправились переодеться. Главное — натянуть перчатки. Хотя пальцы были уже не такими распухшими и красными, но пульсация в них не прекратилась, кожа потрескалась во многих местах.
Джоан сказала, что не поедет со мной в Аскот: будет смотреть по телевизору.
— И ты уж постарайся победить!
— Могу я приехать после скачек к тебе?
— Конечно, — удивилась она, что я спрашиваю. — Желаю удачи, Роб!
Глава 14
По дороге я поддерживал тепло и упругость пальцев беспрерывными упражнениями — «игрой на рояле».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30