По словам Бенисьи, святой Рольдан, когда скакал по Барко де Вальдеоррас, Петину и особенно по Рубиане, побивая сарацин, встретил двух красавиц мавританок, которых не мог догнать, хотя преследовал галопом так, что коня загнал; отчаявшись поймать красоток, святой Рольдан проклял их, и обе превратились в Сейхос Бранкос – две скалы белейшего кварца, стерегущие до сих пор с обеих сторон дорогу.
– У Сейхос мне показался призрак святого Рольдана, я пыталась убежать, но не могла, честно говоря, не хотела, так как он был спокойный и симпатичный. Святой Рольдан говорил немного странно, по-моему, у него не все дома.
– А он говорил по-испански или по-галисийски?
– По-моему, на латыни, но я его понимала.
Адега, мать Бенисьи, знает много историй, много легенд, играет на аккордеоне чисто и со вкусом, лучше всего польку «Фанфинетта».
– У вашего деда был один из громких, очень громких романов, что кончаются кроваво. Манеча Амиэйрос была девка что надо, ваш дед разбирался, хорошо сложена, ноги длинные, волосы – шелк, как говорится, любо посмотреть, ваш дед убил дубиной Хана Амиэйроса, брата Манечи, такое иногда бывает в драке, если некому разнять вовремя, он убил его у Клавилиньо, но с Манечей обошелся хорошо, девушка убежала в Мадрид, завела лавку и зажила. Ваш дед несколько лет бродил по Бразилии, невесте своей – той, что потом стала твоей бабкой, – сказал, прежде чем уехать: ты будешь ждать, Тереса? Она ответила: да, ладно, и он тогда уехал за океан. Четырнадцать лет шатался по Америке, а вернувшись, женился, никогда не писал невесте, но слово есть слово. Налить немного водочки?
Мать Рокиньо Боррена, дурачка, что провел пять лет в жестяном ящике из-под красок, ультрамарин, золото, оранжевая, травяная, не очень добра. Мать Рокиньо Боррена полагает, что дурачки ближе к горным булыжникам, чем к людям и даже к зверям.
– Но если Бог их создал, то для чего-то, верно? Если мать Рокиньо Боррена обожжется, или прольет масло, или порежется, чистя картошку, то, чтобы утешиться, дает дурачку тумака.
– Чего глядишь, дурак? Хуже, чем дурак!
Мать Рокиньо Боррена зовут Секундиной, черной желчи у нее больше, чем у кого-либо.
– Ох, доченька, что за крест послал мне Господь с этим дураком за грехи мои? Смотри, Рокиньо, получишь у меня, увидишь!
Мать Рокиньо курит, когда никто не видит, курит окурки, подбирает их в таверне Рауко, она дружит с хозяйкой, Ремедиос, стирает ей одежду, помогает по хозяйству, бегает по поручениям; курит также листья магнолии. У Секундины есть собака, поедающая окурки, всегда пьяная и еле ходит, животное тоже получает свое, когда Секундина не в духе. Говорят, Рокиньо такой потому, что его мать, когда он был младенцем, по ночам кормила грудью змею, и бедняжке не хватало пищи; не скажу «нет», но, по-моему, он уже родился дурачком, это видно по глазам.
У Эутело, или Сироласа, тестя Таниса Гамусо, волосы как щетка, брови срослись, лоб узкий – по правде говоря, много неприятных признаков.
– Эутело, говорят, Марта Португалка не хочет лечь с тобой, раз ты плюнул на Гауденсио.
– Тот, кто это говорит, сукин сын, извините, дон Сервандо.
Дон Сервандо сквернословия не терпит.
– Извинись, Сиролас, говно, не то так заеду, что лопнешь!
Эутело извинился, так как дон Сервандо был депутатом в провинции. Эутело знал дистанцию.
– Эутело, пойди в киоск и принеси папиросной бумаги.
– Бамбуковой?
– Лучше Индио Роса.
Фина предпочитает молодецкий наскок, это делает лучше всех священник средних лет, не молодой и не старый, Селестино Кароча, один из братьев Гамусо, поп прихода Сан-Мигель де Табоадела – настоящий искусник укрощать баб в постели; Антон Гунтимиль – покойный муж Фины, несчастный заика, которого сшиб товарняк на станции Оренсе, никогда не мог справиться с женой.
– У францисканца из миссии был каральо вдвое больше твоего, рохля, рохля ты и есть!
Фина очень хорошо готовит кролика, а Селестино Гамусо не обращает внимания на месячные.
– Ладно уж, знаешь ведь, я не очень смотрю. Мануэлиньо Ремисейро Домингес вынашивал под мышкой воронье яйцо, вся штука в том, чтобы не дергаться и не раздавить, Мануэлиньо Ремисейро Домингес сидел за убийство в драке на празднике.
Когда вороненок вылупился, Мануэлиньо Ремисейро Домингес очень заботился о нем, теперь они дружат.
– Как зовут ворона?
– Мончо, как моего кузена, что умер от коклюша. Нравится?
– Да, имя красивое, не знаю только, подходит ли.
– Ну! А почему нет?
По утрам Мончо влезает на оконную решетку и улетает.
– Приятно смотреть, как он хлопает крыльями; похож на черта, очень уж бойкий.
Вечером, перед заходом солнца, Мончо возвращается, никогда не ошибется и садится на плечо или на голову Мануэлиньо.
– Всегда возвращается?
– Да, сеньор, думаю, никакого другого места и не знает, и потом, всегда приносит какой-нибудь подарок, стекляшку, раковину, каштан…
Мануэлиньо обучает Мончо свистеть, тот уже знает несколько тактов «Малютки Марианны», мазурки, которую слепой Гауденсио играет только в очень торжественных случаях.
– Хочешь сыграть эту мазурку, Гауденсио?
– Заткнись, бездельник!
Мончо, кроме того, говорит уже несколько слов, Мануэлиньо захотел научить его здороваться: добрый день, дон Кристобаль, добрый вечер, донья Рита, доброй ночи, Кастора, всего вам хорошего. У Мамерто Пайхона, приятеля Мануэлиньо, есть ворон, который может перечислить районы области по алфавиту: Альярис, Банде, Карбалиньо, Селанова и т. д. Научить ворона болтать куда легче, чем выучиться по-вороньему, вороны предсказывают погоду, болезнь и смерть, у них есть семьдесят с лишним различных карканий, каждое для определенного ощущения.
– Теперь я бы хотел вырастить щегла, поет очень хорошо, но где я возьму щеглиное яйцо?
Адриан Эстевес, уроженец Феррейравельи, округ Фос, знаменитый водолаз, нашел на дне реки Фос немецкую субмарину с мертвым экипажем. Адриана Эстевеса зовут Табейроном за храбрость, которая у него есть, и доброту, которой нет. Табейрон – друг Бальдомеро Афуто, старшего из девяти братьев Гамусо, его предательски убили позднее. Табейрон хочет, чтобы тот сопровождал его в лагуну Антела.
– Ладно, мой родич в Сандине точно знает, где потонул город Антиохия, я пойду с тобой, в воду не полезу, но пойду, одно условие – не убивай лягушек, это моя родня, смейся, мне все равно, но лягушки лагуны Антела – моя родня, могу поклясться.
У Бальдомеро Афуто на руке вытатуирована голая женщина, вокруг которой обвилась змея; женщина – удача, а змея – три качества души.
– Не понимаю.
Табейрон хотел исследовать лагуну Антела, не задевая пятен крови, пролитой римлянами Деция Галисийского и галлами короля Артура, и похитить антиохийские колокола.
– Знаю, что они трижды прокляты, но дело стоящее: колокола Антиохии – целое состояние.
Однажды ночью, под трели соловья, плач совы и мерцание звезд, Табейрон бросился в воду, совершенно голый, с намалеванным на груди крестом Караваки.
– Не смоется?
– Нет, не думаю, краска стойкая.
Афуто с ружьем остался на берегу, никого больше не было. Каждую минуту-полторы Табейрон выплывал глотнуть воздуха и снова погружался.
– Терпишь?
– Покамест да, еще не замерз.
После сотого погружения Табейрону стало холодно, пришлось вылезать.
– Колокола неглубоко, но закреплены хорошо, и на самом большом языке – утонувший волк, гляди, какая штука! рыбы уже съели его наполовину. Никому не говори, куда мы ходили.
– Будь спокоен…
Немую и безымянную служанку моих родичей Венсеасов умертвили собаки, вот горе! Немая безымянная служанка Венсеасов была, судя по цвету лица, португалкой, готовила кофейный ликер лучше всех, вкладывая в это столько же любви, сколько искусства. Доринда, мать Венсеасов, очень ощущала смерть служанки, в сто три года нужно, чтобы кто-нибудь тебе помогал.
В годы правления марагатца дона Мануэля Гарсиа Прието, зятя дона Эухенио Монтейро Риоса из Сантьяго (ну, не марагатца, так асторганца!), немая и безымянная служанка Венсеасов родила сына от сержанта полиции, Доротео по имени, носившего корсет.
– Откуда он был родом?
– Не знаю; говорил, что из Селановы или Рамиранеса, но, по-моему, был из Астурии, но скрывал, знаете, у людей свои причуды. Доротео занимался шведской гимнастикой и декламировал очень зычно «Песни пирата» Эспронседы: «Десять пушек на каждом борту, и развернуты все паруса…» Доротео не любил ни таверн, ни паломничеств.
Свободный от службы, оставался в казарме, читал стихи Эспронседы, Нуньеса де Арсе, Кампоамора и Антонио Грито. Сержанту Доротео также нравилось блудить, он избрал служанку Венсеасов за скрытность и немоту, ну, скрытная, потому что немая, но все равно. Усы у Доротео были как у кайзера, он носил их очень гордо и холил, женщин они очень привлекали. Глухонемая служанка Венсеасов была очень восприимчива, хочу сказать восприимчива в отношении Доротео, и, когда чувствовала его на себе и в себе, издавала довольные и радостные звуки.
– Как крыса?
– Нет, нет, скорее как овца.
Сын немой и Доротео сейчас таксист в Альярисе, живет хорошо, жена его акушерка, трое детей учатся в Сантьяго: дочь на фармацевта, один сын – на учителя, другой – на врача.
Сержант Доротео не только читает стихи, но и играет на арфе, лучше всего выходят вальсы. Мануэля Бланко Ромасанту, оборотня, что в облике волка загрызал людей, спас от виселицы китайский врач, в сущности, не китаец и не врач, а англичанин м-р Филипс, профессор электробиологии в Археле, китайский врач написал письмо, которое очень взволновало министра юстиции, и королева Изабелла II, узнав о достижениях науки, помиловала осужденного. Волки плохо переносят неволю, Мануэль Бланко Ромасанта в тот же год умер от тоски по свободе, некоторые очень чувствительны к заточению и даже умирают от этого, с воробьями тоже так. В приходе Сан-Верисимо де Эспинейрос в Альярисе каждое 29 февраля, то есть каждый високосный год служили мессу по душе оборотня, но в гражданскую войну этот обычай исчез. Колокол Сан-Верисимо де Эспинейрос так благороден и радостен, что звенит от солнечных лучей, кто не знает, теряется.
Дом дяди Клето и теток Хесусы и Эмилии в Альбароне весь покрыт плющом, большой и красивый, хотя почти развалился.
– Дядя Клето.
– Что тебе, Камилито?
– Дашь мне десять реалов?
– Нет.
– А шесть?
– Тоже нет.
– Помнишь дрозда, что воровал еду у слепого из Сендериса? Это был худший слепец в мире, и Господь покарал его, наслав птицу, которая воровала у него еду, чуть не помер с голоду.
Дон Клаудио Допико Лабунейро – школьный учитель и, видимо, путается с доньей Эльвирой, хозяйкой, и одновременно с ее служанкой Касторой.
– Кастора – шлюха, я знаю, но на тридцать лет моложе меня, и это требует больших усилий, я не вышвырну ее на улицу, потому что из-за нее ты остаешься. Будешь всегда меня любить?
– Милая, всегда, всегда; говорится «всегда», но кто знает?
Донья Эльвира и дон Клаудио на «ты» лишь в постели, лучше соблюдать приличия. Дону Клаудио нелегко встречаться с Касторой, донья Эльвира наблюдает за обоими, ему удается только ухватить Кастору за грудь или за задницу, когда столкнутся в коридоре.
– Успокойтесь, дон Клаудио, зачем вам это? Все получите в воскресенье.
По воскресеньям дон Клаудио и Кастора идут в колониальную лавку, что у дороги в Раиро, владелец, друг дона Клаудио, дает ему ключ, есть даже канапе и умывальник.
Мончо Прегисас, вернувшийся из Марокко на деревяшке, большой враль, колченогие обычно лгуны, не все, но это общее правило, чего только Мончо Прегисас не наплетет.
– Моя кузина Георгина еще при жизни первого мужа, Адольфито, купалась в мельничном пруду Лусио Моуро нагишом, как Катуха Баинте, и одна форель замерла, глядя на ее грудь, не двигалась с места, пока кузина не ушла; на грудь кузины всегда было приятно посмотреть, удивительно то, что форель загляделась, как новобранец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32