Да простится нам, если не правы.
Вероятно, читатель ждет объяснений, как же все-таки Красовский стал таким?
Простите, не в наших силах. Мы не знаем, где и почему из него насухо утекла душа. Сначала мы приняли это как рабочую гипотезу, потом добросовестно переворошили его биографию, включая и времена менингита (который, по мнению медицины, не дал заметных последствий). Но даже будь у нас возможность месяц за месяцем проследить историю Красовского, думаем, это не принесло бы ответа.
В 19 лет вымогал деньги у подростков; попался на краже; обсчитывал и обирал пьяных пассажиров; оскорблял и бил жену. Можно бы здесь написать о том, что вот так, мол, шаг за шагом он скатывался. Можно бы порассуждать, как наглел он от безнаказанности и прочее. И тем ограничиться, сделав вид, будто остальное ясно. Но ведь между всем прошлым Красовского и тем, к чему он пришел, лежит моральная пропасть, через которую не перекинешь мостика напрямую! Разные это вещи – вымогать, тащить, что плохо лежит, или рваться к деньгам любой ценой. Любой ценой!
Поверьте, мерзко разглядывать и слушать его, выискивая, не сохранилось ли где что-то человеческое. Мы ждали суда как окончательной проверки и уверились: не сохранилось. Внутри спрессованная алчность и злоба, снаружи – броня заученных фраз.
Нет, опять не точно. Опять человеческие мерки. А у него внутри черно, непроглядно и неведомо. Перед нами белковое существо, наделенное инстинктом самосохранения, способностью мыслить (во всяком случае, разрабатывать достаточно сложные планы преступлений) и старающееся походить на людей, как инопланетяне в фантастических рассказах.
Когда Красовский говорит, тянет почесать затылок: ведь не идиот же и следователя не должен причислять к идиотам, а сплошь и рядом порет чушь! Позже понимаешь: речь Красовского – это перевод со своего – непроизносимого – на наш обиходный язык. Он усвоил набор ходячих выражений и употребляет их (частенько невпопад) все норовя «очеловечиться» и достигая обратного результата.
Вспомните, вот имитация раскаяния: «Никуда ж это не годится, тем более в наше время».
Вот образчик шутки: «Если с юмором подойти, решил миллион, как говорится, отхватить».
Сыновние чувства: «Мама должна была на пенсию пойти, и я собирался к этому времени начать жить нормально».
Сокровенная мечта: «Уехал бы в бедный колхоз, писал бы книжки для детей».
Рассказ об убийстве: «На всякий случай инструмент мы заготовили»; «Я сделал ему прокол сверху через спину» (точно о шине).
Право, оторопь берет. Нет, как хотите, это подделка под человека, это – нелюдь!..
Скажем еще одно. Есть пословица: «Вместе воровали, вместе и ответ держать». Здесь держали ответ порознь. За девять дней Красовский и Мезис не обменялись ни единым взглядом. Потому что бок о бок сидели враги.
Мы выразим личное мнение, юридических доказательств которому не существует.
Мезис был обречен. Он понадобился Красовскому как физически очень сильный помощник, без которого Инара нипочем бы не одолеть. Но, сыграв свою роль, был бы тоже убит как единственный очевидец и претендент на половину добычи. Завладев оружием инкассаторов, Красовский легко расправился бы с ним. Не случайно Мезис подсаживался в такси Инара по дороге – чтобы не видели в парке и не связали затем его исчезновение с Красовским. Не случайно болтливый Красовский каменно замолкал, едва речь заходила о предполагаемых планах после ограбления. Не случайно, пока скрывался, он не сделал ни малейшей попытки подать весточку Мезису, хотя и не знал, что тот арестован. И есть запись допроса, где он, вдруг сорвавшись, признал, что не собирался делиться с Мезисом ни рублем. А глаза Красовского при упоминании о Мезисе делались прозрачными-прозрачными… до полной пустоты.
Судебное заседание подходило к последней стадии.
И вот:
– Подсудимый Красовский, что вы желаете сказать в последнем слове?
В сочетании «последнее слово» есть нечто магическое, зал настороженно затихает.
Красовский заготовил и хорошо отрепетировал свой монолог и произнес его без запинки и с долей торжественности. Учитывая его возможности, это был шедевр «человекообразия»:
– Граждане судьи! Все то, что изложил государственный обвинитель в мой адрес, все те факты, я в основном с ними согласен. Я сейчас очень глубоко осознал свой поступок. – Публика завибрировала, и Красовский неохотно «уточнил»: – Не поступок, а больше, чем поступок. И мне очень жаль, что нет человека, нет у матери сына, у детей отца, у жены мужа. В семье достатка соответствующего. Я очень раскаиваюсь в своем поступке. – Тут из зала докатилась волна негодования, плеснула в барьер, и Красовский заставил себя выдавить: – В своем… преступлении. Я заверяю суд о том, что если суд сочтет возможным сохранить мне жизнь, то я всю эту оставшуюся жизнь посвящу тому, чтобы смыть это позорное пятно в моей жизни! Я приложу для этого все мои силы и способности! Спасибо.
И сел, оставив висеть в воздухе «спасибо».
«Он приложит свои способности! – пробормотал кто-то. – Нет уж, больше не надо».
Настала очередь Мезиса. Он поднялся – и молчал. Долго молчал, пока совладал с языком.
– Я все последние дни… месяцы… думал, хотел понять, как это все произошло… Снова умолк.
– Я понял только одно… что все это произошло от того… как я вел свою жизнь…
Будто груженую телегу тащил и останавливался отдыхать. Было физически трудно переносить его надрывное молчание.
– Я вспоминал, как я жил… Так я не жил, а существовал, больше ничего…
Паузы все удлинялись. Похоже, он разучился говорить. Попробуйте вместо наших многоточий вставить 15, 20, 25 секунд немоты – это нестерпимо много. И все же Мезиса слушали. Его молчание гипнотизировало и заставляло напряженно ждать, чем оно разрешится.
– Я даже ничего не могу хорошее вспомнить о себе…
Оператор поймал объективом мать Мезиса. Она протестующе подняла руку: разве можно такое вслух? Но сын не видел. Он маялся в совершенном, абсолютном одиночестве.
– Вот вы дали мне слово…
Мезис ссутулился, в несколько приемов проглотил удушающий ком в горле.
– Так я воспользуюсь этим словом… и прошу: оставьте мне жизнь…
Выговорил наконец. И наконец смог вздохнуть.
– Я бы хотел начать жизнь свою с самого начала, но прожить ее только по-другому!.. – И шепотом: – Все.
… Прошение о помиловании было отклонено.
В тот день, когда это стало известно, наша группа в монтажной работала угрюмо; рано разошлись по домам.
Резали и склеивали как раз кадры судебного процесса, и они не «остывали», сколько ни гоняй их на монтажном столе.
Признаться ли? Мы сделали бы все, чтобы спасти Владимира Мезиса от высшей меры. Но решали не мы.
«Я бы хотел начать жизнь свою с самого начала, но прожить ее только по-другому!..»
Пожалуй, и смог бы по-другому.
«Ах, Танечка!»
1 2 3 4 5 6 7
Вероятно, читатель ждет объяснений, как же все-таки Красовский стал таким?
Простите, не в наших силах. Мы не знаем, где и почему из него насухо утекла душа. Сначала мы приняли это как рабочую гипотезу, потом добросовестно переворошили его биографию, включая и времена менингита (который, по мнению медицины, не дал заметных последствий). Но даже будь у нас возможность месяц за месяцем проследить историю Красовского, думаем, это не принесло бы ответа.
В 19 лет вымогал деньги у подростков; попался на краже; обсчитывал и обирал пьяных пассажиров; оскорблял и бил жену. Можно бы здесь написать о том, что вот так, мол, шаг за шагом он скатывался. Можно бы порассуждать, как наглел он от безнаказанности и прочее. И тем ограничиться, сделав вид, будто остальное ясно. Но ведь между всем прошлым Красовского и тем, к чему он пришел, лежит моральная пропасть, через которую не перекинешь мостика напрямую! Разные это вещи – вымогать, тащить, что плохо лежит, или рваться к деньгам любой ценой. Любой ценой!
Поверьте, мерзко разглядывать и слушать его, выискивая, не сохранилось ли где что-то человеческое. Мы ждали суда как окончательной проверки и уверились: не сохранилось. Внутри спрессованная алчность и злоба, снаружи – броня заученных фраз.
Нет, опять не точно. Опять человеческие мерки. А у него внутри черно, непроглядно и неведомо. Перед нами белковое существо, наделенное инстинктом самосохранения, способностью мыслить (во всяком случае, разрабатывать достаточно сложные планы преступлений) и старающееся походить на людей, как инопланетяне в фантастических рассказах.
Когда Красовский говорит, тянет почесать затылок: ведь не идиот же и следователя не должен причислять к идиотам, а сплошь и рядом порет чушь! Позже понимаешь: речь Красовского – это перевод со своего – непроизносимого – на наш обиходный язык. Он усвоил набор ходячих выражений и употребляет их (частенько невпопад) все норовя «очеловечиться» и достигая обратного результата.
Вспомните, вот имитация раскаяния: «Никуда ж это не годится, тем более в наше время».
Вот образчик шутки: «Если с юмором подойти, решил миллион, как говорится, отхватить».
Сыновние чувства: «Мама должна была на пенсию пойти, и я собирался к этому времени начать жить нормально».
Сокровенная мечта: «Уехал бы в бедный колхоз, писал бы книжки для детей».
Рассказ об убийстве: «На всякий случай инструмент мы заготовили»; «Я сделал ему прокол сверху через спину» (точно о шине).
Право, оторопь берет. Нет, как хотите, это подделка под человека, это – нелюдь!..
Скажем еще одно. Есть пословица: «Вместе воровали, вместе и ответ держать». Здесь держали ответ порознь. За девять дней Красовский и Мезис не обменялись ни единым взглядом. Потому что бок о бок сидели враги.
Мы выразим личное мнение, юридических доказательств которому не существует.
Мезис был обречен. Он понадобился Красовскому как физически очень сильный помощник, без которого Инара нипочем бы не одолеть. Но, сыграв свою роль, был бы тоже убит как единственный очевидец и претендент на половину добычи. Завладев оружием инкассаторов, Красовский легко расправился бы с ним. Не случайно Мезис подсаживался в такси Инара по дороге – чтобы не видели в парке и не связали затем его исчезновение с Красовским. Не случайно болтливый Красовский каменно замолкал, едва речь заходила о предполагаемых планах после ограбления. Не случайно, пока скрывался, он не сделал ни малейшей попытки подать весточку Мезису, хотя и не знал, что тот арестован. И есть запись допроса, где он, вдруг сорвавшись, признал, что не собирался делиться с Мезисом ни рублем. А глаза Красовского при упоминании о Мезисе делались прозрачными-прозрачными… до полной пустоты.
Судебное заседание подходило к последней стадии.
И вот:
– Подсудимый Красовский, что вы желаете сказать в последнем слове?
В сочетании «последнее слово» есть нечто магическое, зал настороженно затихает.
Красовский заготовил и хорошо отрепетировал свой монолог и произнес его без запинки и с долей торжественности. Учитывая его возможности, это был шедевр «человекообразия»:
– Граждане судьи! Все то, что изложил государственный обвинитель в мой адрес, все те факты, я в основном с ними согласен. Я сейчас очень глубоко осознал свой поступок. – Публика завибрировала, и Красовский неохотно «уточнил»: – Не поступок, а больше, чем поступок. И мне очень жаль, что нет человека, нет у матери сына, у детей отца, у жены мужа. В семье достатка соответствующего. Я очень раскаиваюсь в своем поступке. – Тут из зала докатилась волна негодования, плеснула в барьер, и Красовский заставил себя выдавить: – В своем… преступлении. Я заверяю суд о том, что если суд сочтет возможным сохранить мне жизнь, то я всю эту оставшуюся жизнь посвящу тому, чтобы смыть это позорное пятно в моей жизни! Я приложу для этого все мои силы и способности! Спасибо.
И сел, оставив висеть в воздухе «спасибо».
«Он приложит свои способности! – пробормотал кто-то. – Нет уж, больше не надо».
Настала очередь Мезиса. Он поднялся – и молчал. Долго молчал, пока совладал с языком.
– Я все последние дни… месяцы… думал, хотел понять, как это все произошло… Снова умолк.
– Я понял только одно… что все это произошло от того… как я вел свою жизнь…
Будто груженую телегу тащил и останавливался отдыхать. Было физически трудно переносить его надрывное молчание.
– Я вспоминал, как я жил… Так я не жил, а существовал, больше ничего…
Паузы все удлинялись. Похоже, он разучился говорить. Попробуйте вместо наших многоточий вставить 15, 20, 25 секунд немоты – это нестерпимо много. И все же Мезиса слушали. Его молчание гипнотизировало и заставляло напряженно ждать, чем оно разрешится.
– Я даже ничего не могу хорошее вспомнить о себе…
Оператор поймал объективом мать Мезиса. Она протестующе подняла руку: разве можно такое вслух? Но сын не видел. Он маялся в совершенном, абсолютном одиночестве.
– Вот вы дали мне слово…
Мезис ссутулился, в несколько приемов проглотил удушающий ком в горле.
– Так я воспользуюсь этим словом… и прошу: оставьте мне жизнь…
Выговорил наконец. И наконец смог вздохнуть.
– Я бы хотел начать жизнь свою с самого начала, но прожить ее только по-другому!.. – И шепотом: – Все.
… Прошение о помиловании было отклонено.
В тот день, когда это стало известно, наша группа в монтажной работала угрюмо; рано разошлись по домам.
Резали и склеивали как раз кадры судебного процесса, и они не «остывали», сколько ни гоняй их на монтажном столе.
Признаться ли? Мы сделали бы все, чтобы спасти Владимира Мезиса от высшей меры. Но решали не мы.
«Я бы хотел начать жизнь свою с самого начала, но прожить ее только по-другому!..»
Пожалуй, и смог бы по-другому.
«Ах, Танечка!»
1 2 3 4 5 6 7