Калека Фаргарсон по ходу выступления Гэддиса кивал. Мистер Джон Дир, расцепив наконец руки, ловил каждое слово.
Речь Люсьена оказалась еще более краткой, но и доводов у него было куда меньше. Начал он с ужасных слов, которые произнес его клиент. Извинился за его поведение. Объяснил происшедшее чудовищным напряжением, которое тот испытал. Представьте себе, сказал он, обращаясь к присяжным, что в двадцать четыре года вы оказались перед альтернативой: либо провести всю жизнь в тюрьме, либо, того хуже, попасть в газовую камеру. Стресс, пережитый его юным клиентом — он всегда называл Пэджита «Дэнни», словно тот был невинной овечкой, — столь непосильно тяжел, что он опасается за его рассудок.
Поскольку глупо было следовать дурацкой теории заговора, выдвинутой его клиентом, и опасно обращаться к вещественным доказательствам, адвокат около получаса потратил на панегирик героям-авторам нашей конституции и «Билля о правах». То, как Люсьен интерпретировал принцип презумпции невиновности и требование к обвинению предоставить доказательства, не оставляющие ни малейших сомнений, заставило меня удивиться, что кого-то из преступников вообще смогли когда-либо осудить.
Штат имел право на ответ, защита — нет. Последнее слово оставалось за Эрни. Он отложил в сторону вещественные доказательства и даже не упомянул о подсудимом. Вместо этого он предпочел говорить о Роде. О ее молодости и красоте, о простой и достойной жизни в Бич-Хилл, о гибели мужа, о выпавшей на ее долю тяжелой обязанности одной растить двух малолетних детей.
Тактика оказалась весьма эффективной, присяжные вслушивались в каждое его слово.
— Не будем же забывать о ней, — повторял Эрни. Но, будучи блестящим оратором, главное он припас на конец. — И не будем забывать о ее детях, — проникновенно произнес он, поочередно посмотрев в глаза каждому из присяжных. — Они присутствовали при убийстве матери. То, что они увидели, было так чудовищно, что страх останется с ними на всю жизнь. Здесь, в этом зале, они тоже имеют право голоса. Их голос принадлежит вам.
Судья Лупас прочел наставление присяжным и отправил их в совещательную комнату для принятия решения. Было начало шестого, время, когда магазины на площади уже закрыты, а торговцы и покупатели давно разошлись. Движение в этот час обычно утихало, парковка трудностей не представляла.
Обычно, но только не в день, когда жюри присяжных решало судьбу подсудимого!
Толпа народу слонялась по лужайке перед зданием суда, люди курили, судачили, пытаясь предсказать, сколько времени потребуется для вынесения вердикта. Кафе тоже были забиты: кто-то пил кофе, кто-то обедал. Мы с Джинджер, устроившись на редакционном балконе, наблюдали за тем, что происходит на улице. Джинджер устала до предела и хотела лишь одного: поскорее убраться из этого проклятого округа.
— Ты хорошо знаком с Хенком Хатеном? — спросила она.
— Вообще не знаком. А что?
— Он как-то подошел ко мне в перерыве и сказал, что хорошо знал Роду и может с уверенностью утверждать, что она не спала с кем попало, тем более с Дэнни Пэджитом. Я ответила, что ни на секунду не поверила, будто сестра могла спать с этим мерзавцем.
— Он не говорил тебе, что сам встречался с ней? — спросил я.
— Прямо — нет, но у меня создалось такое впечатление. Когда мы разбирали ее вещи, приблизительно через неделю после похорон, я нашла его имя и номер телефона в ее записной книжке.
— Ты ведь знакома с Бэгги?
— Да.
— Бэгги шастает повсюду и считает, что знает все. Он сказал мне в понедельник, когда начинался суд, что Хенк и Рода встречались. Еще он сказал, что Хенк пару раз был женат и известен как большой любитель женщин.
— Значит, сейчас он не женат?
— Насколько я понял, нет. Надо спросить у Бэгги.
— Думаю, мне станет легче, если я узнаю, что моя сестра спала с юристом.
— Почему?
— Не знаю...
Она скинула туфли и поджала под себя ноги, юбка поднялась выше бедер. Я начал гладить их и на время забыл о судебном процессе.
Но это продолжалось недолго. В толпе перед входом в здание суда началось какое-то движение, и я услышал крик, в котором разобрал слово «вердикт».
* * *
Просовещавшись менее часа, присяжные сообщили, что готовы огласить приговор. Когда все заняли свои места, судья Лупас отдал приказание приставу привести их.
— Разрази меня гром, если вердикт не обвинительный, — зашептал мне в ухо Бэгги, когда открылась дверь и первым, прихрамывая, вошел Фаргарсон. — Быстрые вердикты всегда обвинительные.
Раньше Бэгги предсказывал, что присяжные не придут к единому решению, о чем я не стал ему напоминать — во всяком случае, в тот момент.
Председатель жюри вручил сложенный листок бумаги приставу, тот передал его судье. Лупас долго изучал текст, потом наклонился вперед и сказал в микрофон:
— Прошу подсудимого встать.
Пэджит и Люсьен поднялись медленно, со страхом, словно находились под прицелом расстрельной команды.
Судья Лупас начал не спеша читать:
— По первому пункту обвинения — обвинение в изнасиловании — жюри признало подсудимого Дэнни Пэджита виновным. По второму пункту обвинения — обвинение в предумышленном убийстве — жюри признало подсудимого Дэнни Пэджита виновным.
Люсьен не шевельнулся, Пэджит тоже изо всех сил старался стоять прямо. Он смотрел на жюри, и в его взгляде плескался весь накопившийся в нем яд, но в их ответных взглядах яда было едва ли не больше.
— Можете сесть, — произнес его честь и повернулся к присяжным. — Дамы и господа, благодарю вас за эту часть вашей работы. Этап, связанный с определением виновности или невиновности подсудимого, завершен. Теперь мы переходим к следующему этапу: вам предстоит решить, чего заслуживает осужденный — смертной казни либо пожизненного заключения? Сейчас вас отвезут в ваш мотель, а мы разойдемся до девяти часов утра. Благодарю и спокойной вам ночи.
Все закончилось так быстро, что большинство присутствующих еще с минуту оставались неподвижны. Пэджита увели, на сей раз в наручниках, а его родственники остались на своих местах, совершенно потрясенные. Люсьен удалился, не поговорив с ними.
Мы с Бэгги, бросившись в редакцию, принялись лихорадочно стучать на машинках. Сроки нас не поджимали, но мы не желали упустить момент. Однако Бэгги, как всегда, увял через полчаса: настал момент бражничать. Уже почти стемнело, когда появилась Джинджер, в облегающих джинсах, облегающей блузке, с распущенными волосами и взглядом, говорившим: «Повези меня куда-нибудь».
Мы снова заехали в Куинси, я купил упаковку пива, и, опустив верх, мы помчались, овеваемые теплым влажным воздухом, в Мемфис, за девяносто миль от Клэнтона.
Она не была расположена к разговорам, и я ее не дергал. Присутствовать на суде ее заставила семья, сама она на этот кошмар не напрашивалась. Слава Богу, подвернулся я — хоть какая-то возможность развеяться.
Ту ночь я не забуду никогда. Я несся по пустынным дорогам вдали от основной трассы, потягивая холодное пиво и держа за руку очаровательную женщину, которая сама пришла ко мне, с которой я был уже близок и надеялся повторить опыт.
Нашему короткому сладостному роману оставалось всего несколько часов жизни. Можно было приблизительно прикинуть: Бэгги уверял, что для решения вопроса о наказании не понадобится больше одного дня, значит, суд завершится завтра, в пятницу. Джинджер ждет не дождется, чтобы уехать из округа, отряхнув его прах со своих ног, а я, разумеется, никак не могу последовать за ней. Я сверился с картой: Спрингфилд, штат Миссури, находился очень далеко, минимум в шести часах езды. Встречаться будет трудно, хотя я, разумеется, приложу все усилия, если она того захочет.
Но что-то подсказывало мне, что Джинджер исчезнет из моей жизни так же внезапно, как появилась. Я не сомневался, что там, дома, у нее есть друг, может быть, не один, так что мне ничего не светило. Да и мое появление в Спрингфилде наверняка будет вызывать у нее страшные воспоминания об округе Форд.
Я сжал ей руку и мысленно поклялся извлечь максимум удовольствия из наших последних часов вместе.
В Мемфисе мы направились к району высотных зданий у реки. Там находился самый знаменитый в городе ресторан под названием «Рандеву», владела им семья греков. Лучшую еду в Мемфисе вообще готовили либо греки, либо итальянцы.
В семидесятые годы центр Мемфиса не был безопасным местом, поэтому я оставил машину в платном гараже, и мы направились на другую сторону улицы, в «Рандеву». Ароматы его кухни, просачивавшиеся через вентиляционные вытяжки, словно туман, висели в воздухе. Это были самые вкусные запахи, которые мне когда-либо доводилось обонять, и я, как большинство здешних посетителей, поднимаясь по лестнице и входя в зал, уже глотал слюнки.
По четвергам клиентов было не так много. Нам пришлось подождать всего пять минут, прежде чем официант, выкликнув мою фамилию, зигзагами, обходя столики, минуя маленькие ниши, провел нас в глубину и, подмигнув мне, усадил за столик на двоих в укромном уголке. Мы заказали свиные ребрышки, пиво и в ожидании заказа принялись обниматься.
Обвинительный приговор принес большое облегчение. Если бы он оказался оправдательным, это было бы гражданской катастрофой. Джинджер умчалась бы из города без оглядки в тот же миг. Она и так умчится завтра, но пока мы были вместе. Мы выпили за приговор. Для Джинджер он означал торжество справедливости. Для меня тоже, но, кроме этого, он подарил мне еще одну ночь с ней.
Ела она мало, так что, прикончив свою гору ребрышек, я принялся за ее тарелку, попутно рассказывая о мисс Калли и знаменитых обедах на ее веранде, о ее выдающихся детях и удивительной биографии. Джинджер сказала, что обожает мисс Калли, так же как и одиннадцать ее коллег по жюри.
Восхищению предстояло длиться недолго.
* * *
Как я и ожидал, мой отец сидел в мансарде, которую называл своим офисом. На самом деле это был верхний этаж викторианской башенки, украшавшей угол нашего обшарпанного дома. Джинджер хотела его увидеть, и, надо признать, в темноте он выглядел более импозантно, чем в свете дня. Дом располагался в чудесном старом районе. Тенистый от раскидистых деревьев, он был застроен приходящими в упадок зданиями, принадлежащими семьям, тоже приходящим в упадок, но сохраняющим достоинство благородной нищеты.
— Что он делает там, наверху? — спросила Джинджер. Мы сидели в машине, которую я остановил на обочине. С пятого этажа на нас лаял древний шнауцер миссис Дакворт.
— Я же тебе говорил: играет на бирже.
— Ночью?
— Ночью он изучает состояние рынка.
— Он проигрывает деньги?
— Ну, кое-что, конечно, и выигрывает.
— Мы не пойдем с ним поздороваться?
— Нет. Зачем отвлекать его от дела?
— Когда ты виделся с ним в последний раз?
— Три, может быть, четыре месяца назад. — Последнее, чего мне хотелось в тот момент, так это наносить визит вежливости отцу. Меня уже охватывало вожделение, и не терпелось начать. Мы выехали за город и нашли неподалеку от местного шоссе гостиницу «Холидей Инн».
Глава 19
В пятницу утром Исав Раффин подошел ко мне в коридоре перед залом суда и поделился приятной новостью: трое из его сыновей — Эл, Макс и Бобби (Альберто, Массимо и Роберто) — были здесь, с ним, и хотели со мной познакомиться. Месяц назад, когда писал очерк о мисс Калли и ее детях, я говорил со всеми тремя по телефону. Теперь мы пожали друг другу руки и обменялись любезностями. Они вежливо поблагодарили меня за дружеское отношение к их матери и за добрые слова, которые я написал об их семье. Речь профессоров была мягкой, интеллигентной и такой же четкой, как у мисс Калли.
Сыновья прибыли накануне поздно вечером, чтобы оказать матери моральную поддержку. Исав за всю минувшую неделю лишь раз говорил с ней — каждый присяжный имел право на один телефонный звонок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Речь Люсьена оказалась еще более краткой, но и доводов у него было куда меньше. Начал он с ужасных слов, которые произнес его клиент. Извинился за его поведение. Объяснил происшедшее чудовищным напряжением, которое тот испытал. Представьте себе, сказал он, обращаясь к присяжным, что в двадцать четыре года вы оказались перед альтернативой: либо провести всю жизнь в тюрьме, либо, того хуже, попасть в газовую камеру. Стресс, пережитый его юным клиентом — он всегда называл Пэджита «Дэнни», словно тот был невинной овечкой, — столь непосильно тяжел, что он опасается за его рассудок.
Поскольку глупо было следовать дурацкой теории заговора, выдвинутой его клиентом, и опасно обращаться к вещественным доказательствам, адвокат около получаса потратил на панегирик героям-авторам нашей конституции и «Билля о правах». То, как Люсьен интерпретировал принцип презумпции невиновности и требование к обвинению предоставить доказательства, не оставляющие ни малейших сомнений, заставило меня удивиться, что кого-то из преступников вообще смогли когда-либо осудить.
Штат имел право на ответ, защита — нет. Последнее слово оставалось за Эрни. Он отложил в сторону вещественные доказательства и даже не упомянул о подсудимом. Вместо этого он предпочел говорить о Роде. О ее молодости и красоте, о простой и достойной жизни в Бич-Хилл, о гибели мужа, о выпавшей на ее долю тяжелой обязанности одной растить двух малолетних детей.
Тактика оказалась весьма эффективной, присяжные вслушивались в каждое его слово.
— Не будем же забывать о ней, — повторял Эрни. Но, будучи блестящим оратором, главное он припас на конец. — И не будем забывать о ее детях, — проникновенно произнес он, поочередно посмотрев в глаза каждому из присяжных. — Они присутствовали при убийстве матери. То, что они увидели, было так чудовищно, что страх останется с ними на всю жизнь. Здесь, в этом зале, они тоже имеют право голоса. Их голос принадлежит вам.
Судья Лупас прочел наставление присяжным и отправил их в совещательную комнату для принятия решения. Было начало шестого, время, когда магазины на площади уже закрыты, а торговцы и покупатели давно разошлись. Движение в этот час обычно утихало, парковка трудностей не представляла.
Обычно, но только не в день, когда жюри присяжных решало судьбу подсудимого!
Толпа народу слонялась по лужайке перед зданием суда, люди курили, судачили, пытаясь предсказать, сколько времени потребуется для вынесения вердикта. Кафе тоже были забиты: кто-то пил кофе, кто-то обедал. Мы с Джинджер, устроившись на редакционном балконе, наблюдали за тем, что происходит на улице. Джинджер устала до предела и хотела лишь одного: поскорее убраться из этого проклятого округа.
— Ты хорошо знаком с Хенком Хатеном? — спросила она.
— Вообще не знаком. А что?
— Он как-то подошел ко мне в перерыве и сказал, что хорошо знал Роду и может с уверенностью утверждать, что она не спала с кем попало, тем более с Дэнни Пэджитом. Я ответила, что ни на секунду не поверила, будто сестра могла спать с этим мерзавцем.
— Он не говорил тебе, что сам встречался с ней? — спросил я.
— Прямо — нет, но у меня создалось такое впечатление. Когда мы разбирали ее вещи, приблизительно через неделю после похорон, я нашла его имя и номер телефона в ее записной книжке.
— Ты ведь знакома с Бэгги?
— Да.
— Бэгги шастает повсюду и считает, что знает все. Он сказал мне в понедельник, когда начинался суд, что Хенк и Рода встречались. Еще он сказал, что Хенк пару раз был женат и известен как большой любитель женщин.
— Значит, сейчас он не женат?
— Насколько я понял, нет. Надо спросить у Бэгги.
— Думаю, мне станет легче, если я узнаю, что моя сестра спала с юристом.
— Почему?
— Не знаю...
Она скинула туфли и поджала под себя ноги, юбка поднялась выше бедер. Я начал гладить их и на время забыл о судебном процессе.
Но это продолжалось недолго. В толпе перед входом в здание суда началось какое-то движение, и я услышал крик, в котором разобрал слово «вердикт».
* * *
Просовещавшись менее часа, присяжные сообщили, что готовы огласить приговор. Когда все заняли свои места, судья Лупас отдал приказание приставу привести их.
— Разрази меня гром, если вердикт не обвинительный, — зашептал мне в ухо Бэгги, когда открылась дверь и первым, прихрамывая, вошел Фаргарсон. — Быстрые вердикты всегда обвинительные.
Раньше Бэгги предсказывал, что присяжные не придут к единому решению, о чем я не стал ему напоминать — во всяком случае, в тот момент.
Председатель жюри вручил сложенный листок бумаги приставу, тот передал его судье. Лупас долго изучал текст, потом наклонился вперед и сказал в микрофон:
— Прошу подсудимого встать.
Пэджит и Люсьен поднялись медленно, со страхом, словно находились под прицелом расстрельной команды.
Судья Лупас начал не спеша читать:
— По первому пункту обвинения — обвинение в изнасиловании — жюри признало подсудимого Дэнни Пэджита виновным. По второму пункту обвинения — обвинение в предумышленном убийстве — жюри признало подсудимого Дэнни Пэджита виновным.
Люсьен не шевельнулся, Пэджит тоже изо всех сил старался стоять прямо. Он смотрел на жюри, и в его взгляде плескался весь накопившийся в нем яд, но в их ответных взглядах яда было едва ли не больше.
— Можете сесть, — произнес его честь и повернулся к присяжным. — Дамы и господа, благодарю вас за эту часть вашей работы. Этап, связанный с определением виновности или невиновности подсудимого, завершен. Теперь мы переходим к следующему этапу: вам предстоит решить, чего заслуживает осужденный — смертной казни либо пожизненного заключения? Сейчас вас отвезут в ваш мотель, а мы разойдемся до девяти часов утра. Благодарю и спокойной вам ночи.
Все закончилось так быстро, что большинство присутствующих еще с минуту оставались неподвижны. Пэджита увели, на сей раз в наручниках, а его родственники остались на своих местах, совершенно потрясенные. Люсьен удалился, не поговорив с ними.
Мы с Бэгги, бросившись в редакцию, принялись лихорадочно стучать на машинках. Сроки нас не поджимали, но мы не желали упустить момент. Однако Бэгги, как всегда, увял через полчаса: настал момент бражничать. Уже почти стемнело, когда появилась Джинджер, в облегающих джинсах, облегающей блузке, с распущенными волосами и взглядом, говорившим: «Повези меня куда-нибудь».
Мы снова заехали в Куинси, я купил упаковку пива, и, опустив верх, мы помчались, овеваемые теплым влажным воздухом, в Мемфис, за девяносто миль от Клэнтона.
Она не была расположена к разговорам, и я ее не дергал. Присутствовать на суде ее заставила семья, сама она на этот кошмар не напрашивалась. Слава Богу, подвернулся я — хоть какая-то возможность развеяться.
Ту ночь я не забуду никогда. Я несся по пустынным дорогам вдали от основной трассы, потягивая холодное пиво и держа за руку очаровательную женщину, которая сама пришла ко мне, с которой я был уже близок и надеялся повторить опыт.
Нашему короткому сладостному роману оставалось всего несколько часов жизни. Можно было приблизительно прикинуть: Бэгги уверял, что для решения вопроса о наказании не понадобится больше одного дня, значит, суд завершится завтра, в пятницу. Джинджер ждет не дождется, чтобы уехать из округа, отряхнув его прах со своих ног, а я, разумеется, никак не могу последовать за ней. Я сверился с картой: Спрингфилд, штат Миссури, находился очень далеко, минимум в шести часах езды. Встречаться будет трудно, хотя я, разумеется, приложу все усилия, если она того захочет.
Но что-то подсказывало мне, что Джинджер исчезнет из моей жизни так же внезапно, как появилась. Я не сомневался, что там, дома, у нее есть друг, может быть, не один, так что мне ничего не светило. Да и мое появление в Спрингфилде наверняка будет вызывать у нее страшные воспоминания об округе Форд.
Я сжал ей руку и мысленно поклялся извлечь максимум удовольствия из наших последних часов вместе.
В Мемфисе мы направились к району высотных зданий у реки. Там находился самый знаменитый в городе ресторан под названием «Рандеву», владела им семья греков. Лучшую еду в Мемфисе вообще готовили либо греки, либо итальянцы.
В семидесятые годы центр Мемфиса не был безопасным местом, поэтому я оставил машину в платном гараже, и мы направились на другую сторону улицы, в «Рандеву». Ароматы его кухни, просачивавшиеся через вентиляционные вытяжки, словно туман, висели в воздухе. Это были самые вкусные запахи, которые мне когда-либо доводилось обонять, и я, как большинство здешних посетителей, поднимаясь по лестнице и входя в зал, уже глотал слюнки.
По четвергам клиентов было не так много. Нам пришлось подождать всего пять минут, прежде чем официант, выкликнув мою фамилию, зигзагами, обходя столики, минуя маленькие ниши, провел нас в глубину и, подмигнув мне, усадил за столик на двоих в укромном уголке. Мы заказали свиные ребрышки, пиво и в ожидании заказа принялись обниматься.
Обвинительный приговор принес большое облегчение. Если бы он оказался оправдательным, это было бы гражданской катастрофой. Джинджер умчалась бы из города без оглядки в тот же миг. Она и так умчится завтра, но пока мы были вместе. Мы выпили за приговор. Для Джинджер он означал торжество справедливости. Для меня тоже, но, кроме этого, он подарил мне еще одну ночь с ней.
Ела она мало, так что, прикончив свою гору ребрышек, я принялся за ее тарелку, попутно рассказывая о мисс Калли и знаменитых обедах на ее веранде, о ее выдающихся детях и удивительной биографии. Джинджер сказала, что обожает мисс Калли, так же как и одиннадцать ее коллег по жюри.
Восхищению предстояло длиться недолго.
* * *
Как я и ожидал, мой отец сидел в мансарде, которую называл своим офисом. На самом деле это был верхний этаж викторианской башенки, украшавшей угол нашего обшарпанного дома. Джинджер хотела его увидеть, и, надо признать, в темноте он выглядел более импозантно, чем в свете дня. Дом располагался в чудесном старом районе. Тенистый от раскидистых деревьев, он был застроен приходящими в упадок зданиями, принадлежащими семьям, тоже приходящим в упадок, но сохраняющим достоинство благородной нищеты.
— Что он делает там, наверху? — спросила Джинджер. Мы сидели в машине, которую я остановил на обочине. С пятого этажа на нас лаял древний шнауцер миссис Дакворт.
— Я же тебе говорил: играет на бирже.
— Ночью?
— Ночью он изучает состояние рынка.
— Он проигрывает деньги?
— Ну, кое-что, конечно, и выигрывает.
— Мы не пойдем с ним поздороваться?
— Нет. Зачем отвлекать его от дела?
— Когда ты виделся с ним в последний раз?
— Три, может быть, четыре месяца назад. — Последнее, чего мне хотелось в тот момент, так это наносить визит вежливости отцу. Меня уже охватывало вожделение, и не терпелось начать. Мы выехали за город и нашли неподалеку от местного шоссе гостиницу «Холидей Инн».
Глава 19
В пятницу утром Исав Раффин подошел ко мне в коридоре перед залом суда и поделился приятной новостью: трое из его сыновей — Эл, Макс и Бобби (Альберто, Массимо и Роберто) — были здесь, с ним, и хотели со мной познакомиться. Месяц назад, когда писал очерк о мисс Калли и ее детях, я говорил со всеми тремя по телефону. Теперь мы пожали друг другу руки и обменялись любезностями. Они вежливо поблагодарили меня за дружеское отношение к их матери и за добрые слова, которые я написал об их семье. Речь профессоров была мягкой, интеллигентной и такой же четкой, как у мисс Калли.
Сыновья прибыли накануне поздно вечером, чтобы оказать матери моральную поддержку. Исав за всю минувшую неделю лишь раз говорил с ней — каждый присяжный имел право на один телефонный звонок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61