Прошла еще минута, и мне стало неуютно. Никто ведь не знает, что мы сюда отправились, никто и не станет пытаться за ней подглядывать. А когда у меня еще будет случай посмотреть, как купается красивая девушка? Я не мог припомнить ни единого конкретного запрета на это ни из проповедей в церкви, ни из Писания, хотя и понимал, что это плохо. Но может, это все же не самый страшный грех.
Поскольку дело явно касалось дурных намерений, я подумал о Рики. Что бы он предпринял в подобной ситуации?
Я спустился с вяза и пробрался сквозь подрост и кустарник, пока не достиг места прямо над каменистой отмелью, а потом осторожно раздвинул ветки.
Ее платье и белье висели на ветке. Сама она стояла глубоко воде. Голова ее была вся в белой мыльной пене, и она не спеша промывала волосы. Я весь вспотел и не дышал. Лежа на животе и глядя в просвет между двумя разлапистыми ветками, я был для нее невидим. Деревья больше качались под ветерком, чем я.
Она что-то тихонько напевала — красивая девушка купается в речке, наслаждается прохладной водой. И не оглядывается со страхом по сторонам, доверяет мне.
Вот она окунулась с головой, смывая пену, которая поплыла в сторону. Потом встала и потянулась за мылом. Она стояла спиной ко мне, так что я мог рассмотреть ее сзади всю. На ней ничего не было, точно так же как на мне во время еженедельных помывок, и именно этого я и ожидал. Но когда мои ожидания оправдались, меня всего пронзила судорога. Инстинктивно я поднял голову, наверное, чтобы лучше ее видеть, но тут же нырнул обратно в заросли, как только чуть пришел в себя.
Если она меня застукает, то скажет об этом своему папаше, а тот скажет моему отцу, а тот меня так выпорет, что я долго ходить не смогу. А мама неделю будет смотреть на меня с отвращением, а Бабка не будет со мной разговаривать, настолько это будет для нее оскорбительным. Паппи устроит мне словесную выволочку, но только для виду, чтобы остальных успокоить. Но все равно, для меня это будет конец.
А она стояла по пояс в воде и терла себе руки и грудь, которая была мне видна сбоку. До этого я никогда не видел женскую грудь; думаю, вряд ли что хоть кто-нибудь из семилетних ребят во всем округе Крэйгхед ее видел. Может, конечно, какой-нибудь малыш и наткнулся однажды на свою голую мамашу, но что касается ребят моего возраста, тут я был уверен — они такого никогда не видели.
По какой-то причине я снова подумал о Рики, и мне вдруг пришла в голову совсем уж дикая мысль. Увидев часть ее обнаженного тела, ее срам, я теперь хотел увидеть ее всю. Если я сейчас очень громко крикну «Змея!», она завизжит от страха, бросит мыло и мочалку, забудет про свою наготу и все прочее и бросится на берег. Побежит к своей одежде, но на несколько потрясающих секунд предстанет передо мной совсем обнаженной.
Я с трудом сглотнул, чтобы прочистить горло, и понял, насколько у меня пересохло во рту. Сердце колотилось; я заколебался и замер, и это дало мне возможность понять кое-что очень ценное и важное.
Чтобы вымыть ноги, Тэлли подошла еще ближе к берегу и почти целиком вылезла из воды — теперь в воде оставались только ее ступни. Она медленно наклонилась, держа в руках мыло и мочалку, и вытянула одну ногу, потом другую. Она терла и ласкала их, а потом занялась ягодицами и животом. Сердце мое колотилось прямо о землю.
Потом она ополоснулась, поливая на себя воду горстями. А когда покончила с этим, то, по-прежнему стоя по колено в воде, нагая и прекрасная, она посмотрела прямо туда, где я прятался. Я нырнул головой вниз, еще глубже зарываясь в заросли. Я уже ждал, что она закричит, но она не закричала. А я теперь был уверен, что совершил непростительный грех.
Я тихонько попятился назад, очень медленно, не производя ни звука, пока не оказался на краю хлопкового поля. Потом пробрался вдоль линии деревьев и вылез к тропинке, где и уселся, как ни в чем не бывало. И когда услышал, что она идет ко мне, постарался принять скучающий вид.
Волосы у нее было мокрые, платье она сменила.
— Спасибо, Люк, — сказала она.
— Ага, — с трудом выдавил я.
— Мне теперь гораздо лучше.
«Мне тоже», — подумал я.
Мы медленно пошли назад к дому. Сначала никто ничего не говорил, но когда мы были на полпути к ферме, она спросила:
— Ты смотрел на меня, Люк? — Голое ее звучал легко и игриво, и мне не хотелось ей врать.
— Да, — сказал я.
— Ну и ладно, все о'кей. Я ведь не дура сумасшедшая.
— Не сумасшедшая?
— Ну да. Думаю, это нормальная вещь, когда мальчишки подсматривают за девчонками.
Конечно, нормальная! Но я не мог сказать ни слова в ответ.
А она продолжала:
— Если пойдешь со мной на речку в следующий раз и будешь меня охранять, можешь опять это делать.
— Делать что?
— Смотреть на меня.
— Хорошо, — ответил я чуть быстрее, чем следовало бы.
— Только никому не рассказывай!
— Не расскажу.
* * *
За ужином я едва ковырял в тарелке и пытался при этом делать вид, что ничего не случилось. Есть мне было трудно — в желудке все переворачивалось. Перед глазами по-прежнему стояла Тэлли, как будто мы все еще были на речке.
Да, я совершил нечто ужасное. И горел нетерпением повторить.
— Ты о чем это задумался, Люк? — спросила Бабка.
— Да так, ничего особенного, — ответил я, рывком возвращаясь в реальность.
— Да ладно увиливать, — сказал Паппи. — Ясное дело, что-то случилось.
Тут меня осенило.
— Это все выкидной нож, — сказал я.
Все четверо взрослых неодобрительно закачали головами.
— Думай лучше о чем-нибудь более приятном, — сказала Бабка. «И перестань трястись, — говорил я себе. — Трястись перестань».
Глава 13
Вот уже второе воскресенье подряд главное место в наших молитвах занимала смерть. Миссис Лета Хейли Докери была крупная громкоголосая женщина, муж которой бросил ее много лет назад и сбежал в Калифорнию. Неудивительно, что в городке циркулировало множество слухов о том, чем он занимался, попав туда, и самым распространенным был тот — я его слышал много раз, — что он сошелся с молодой женщиной другой расы, кажется, китаянкой. Однако, как и множество других слухов, ходивших по Блэк-Оуку, его невозможно было ни подтвердить, ни опровергнуть.
Миссис Докери вырастила двоих сыновей, ни один из которых ничем особым не отличился, однако у них обоих хватило ума сбежать с хлопковых плантаций. Один жил в Мемфисе, другой уехал на Запад, куда точно — неизвестно.
У нее были еще какие-то родственники, разбросанные по северо-востоку Арканзаса, и, в частности, один дальний кузен, который жил в Парагулде, в двадцати милях от нас. Очень дальний родственник, если верить Паппи, который к тому же не любил миссис Докери. А у этого кузена из Парагулда был сын, который тоже сражался в Корее.
Когда на молитвах в церкви упоминали имя Рики, всякий раз возникала неловкая ситуация, потому что миссис Докери тут же выскакивала вперед, чтобы напомнить всей конгрегации, что и ее родственник участвует в войне. И еще она вечно загоняла в угол Бабку и начинала мрачно нашептывать ей, какая это тяжкая ноша — ждать новостей с фронта. Паппи никогда и ни с кем о войне не говорил, а однажды он даже отчитал миссис Докери после одной из ее первых попыток выразить ему свое сочувствие. В своей семье мы просто старались избегать упоминаний о том, что происходит в Корее, по крайней мере на людях.
Несколько месяцев назад после ее очередного выступления в попытке добиться сочувствия кто-то из прихожан спросил у миссис Докери, есть ли у нее фото племянника. Мы всей общиной так много молились за него в церкви, и прихожане хотели увидеть его изображение. И она оказалась в страшно унизительном положении, поскольку фото у нее не было.
Когда он отправлялся морем в Корею, его звали Джимми Нэнс и он был племянником четвероюродного брата миссис Докери — «очень близкий родственник», как она его называла. Со временем он превратился в Тимми Нэнса и стал не просто племянником, а настоящим кузеном, двоюродным или троюродным братом. Нам никак не удавалось точно установить степень их родства. И хотя она предпочитала называть его Тимми, иногда в разговоре вдруг проскальзывало имя Джимми.
Однако каким бы ни было его подлинное имя, он погиб. Эту новость нам сообщили в церкви, еще до того, как мы успели добраться до своего грузовичка.
Миссис Докери сидела в зале для общих собраний в окружении наших дам, матерей тех, кто посещал ее класс в воскресной школе, и все они стенали и голосили. Я стоял в отдалении и смотрел, а Бабка и мама ждали своей очереди, чтобы выразить ей свое сочувствие и ободрить ее. Мне было действительно жалко миссис Докери. Каким бы дальним ни был этот ее родственник, горе ее было неподдельным.
Подробности обсуждались только шепотом: он вел джип, вез своего командира, и они нарвались на мину. Тело доставят домой не раньше чем через два месяца, а может, и никогда. Ему было двадцать лет, и у него была молодая жена, которая жила в Кеннетте, штат Миссури.
Пока шел весь этот разговор, вошел преподобный Эйкерс. Он сел рядом с миссис Докери, взял ее за руку, и они стали молиться вместе — тихо, долго и усердно. В зале собралась вся конгрегация, все смотрели на нее и ждали своей очереди выразить ей свои соболезнования.
Через несколько минут я заметил, что Паппи тихонько выскользнул за дверь.
Значит, вот как оно будет выглядеть, подумал я, если оправдаются наши худшие предположения: нам сообщат с другого конца света, что он погиб. И потом вокруг нас соберутся друзья и знакомые, и все будут плакать.
У меня вдруг запершило в горле, в глазах уже закипали слезы. Но я сказал себе: «С нами такого случиться не может. Рики там джип не водит, а если бы даже и водил, у него хватило бы ума не наезжать на мину. Конечно же, он вернется домой!»
Я вовсе не хотел, чтобы кто-то увидел, как я плачу, поэтому я выскочил из церкви — и увидел, что Паппи залезает в наш грузовик. Я присоединился к нему. Мы долго сидели в кабине и глазели сквозь лобовое стекло. Потом, не сказав ни слова, он завел мотор, и мы тронулись.
Мы проехали мимо хлопкоочистительного джина. Хотя по утрам в воскресенье там было тихо, любой фермер хотел бы, чтобы все его машины ревели и грохотали. Они же работали всего три месяца в году.
Мы выехали за город и поехали куда глаза глядят; я, во всяком случае, не знал, куда мы направляемся. Паппи выбирал боковые дороги, пыльные грейдеры, где с каждой стороны, всего в паре футов от обочины, начинались сплошные заросли хлопчатника.
Первыми словами, которые он произнес, были: «А вот тут живут Сиско». Он указал кивком налево, не желая снимать руку с руля. В отдалении, едва видимый посреди акров и акров хлопка, стоял типичный дом издольщика. Ржавая крыша из оцинкованного железа просела, веранда покосилась, двор грязный, посевы хлопчатника подступают к веревкам для сушки белья. Вокруг никого не видно, что только к лучшему. Хорошо зная Паппи, можно было предположить, что ему вполне может взбрести в голову подъехать к дому и устроить свару.
Мы продолжали медленно ехать вдоль бесконечных и однообразных хлопковых полей. Я сейчас прогуливал занятия в воскресной школе — вот ведь здорово мне повезло, даже не верится! Маме это не понравится, но она не станет ругаться с Паппи. Она ведь сама мне говорила, что Паппи и Бабка всегда кидаются ко мне, когда больше всего беспокоятся о Рики.
Потом мы заметили какое-то движение в поле и замедлили ход, почти остановились. «Это ферма Эмбри, — сказал Паппи, кивнув в ту сторону. — Мексиканцев видишь?» Я потянулся, привстал и наконец увидел их — четыре или пять соломенных шляп в море белого; они низко пригнулись, видимо, услышали нас и решили спрятаться.
— Они и в воскресенье собирают? — спросил я.
— Ага.
Мы прибавили скорость, и скоро они пропали из виду.
— Что будем делать? — спросил я, как будто здесь был нарушен закон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62