Среди деревьев проглядывали дома из тесанного камня, принадлежащие богатому люду, а неподалеку росли низкорослые каштаны, ветвистые буки, тут и там перемежавшиеся темными соснами. Над ними вставали крутые, в изломах, скалы, поросшие вереском склоны, а над ними хмуро высился Хенфинидд.
На берегу я заметил человека с удочкой. Он шел по воде по направлению к мосту. Когда он приблизился, я узнал в нем Эрлангера. Он подошел и сел на парапет. В корзине у него лежал улов — дюжины две форелей.
— А места тут рыбные — так и плещутся. На жареный картофель клюют, — сообщил он мне.
Эрлангер достал из кармана портсигар, предложил мне манильскую сигару и закурил.
— Предпочитаете трубку? М-да, трубки созданы для праздных людей, студентов и им подобных. Для трубки нужно слишком много приспособлений. Кисет, табакерка, проволочка для прочистки, стопор для набивания. Я пристрастился к манильским сигарам, когда был в Индии. С тех пор курю только их.
Сидеть на мосту солнечным майским утром, смотреть на залитый солнцем поток и курить трубку с человеком, знающим толк в хороших сигарах — это ли не высшее наслаждение, которое можно вкусить на берегу безмолвного потока?
В блеске и роскоши тщеславного света я сделал как-то приятное для себя открытие — изысканный аромат трубки. Увы, табак бывает такой сырой, и курящий сигару лишен возможности насладиться тонким божественным ароматом табака, а, стало быть, его удовольствие далеко от полноты.
— Что вы думаете о нашем прииске? — поинтересовался я.
— Что же, дела идут вроде неплохо, но прииск — это как лошадь. Надо вкладывать в него большие деньги, делать ставки, но нельзя ожидать, что твоя лошадь всегда будет первой. Впрочем, если бы у меня были лишние деньги, я бы с не меньшей охотой вложил их в прииск. А какая у вас доля?
— Всего лишь сотня фунтов акциями.
— Ну, тогда ничего страшного, даже если вы окажетесь в проигрыше, большим ударом для вас это не будет.
— Боюсь, что будет. У меня, кроме этого, ничего нет, разве что скудное отцовское вспоможение.
Эрлангер глубоко затянулся и выпустил изо рта и ноздрей облако дыма.
— На вашем месте я продал бы эти акции. Какой сейчас курс?
— Те, что по два фунта, вчера вечером в «Орле» превысили номинал вдвое.
— Я куплю половину ваших акций за эту цену. Двадцать пять акций по четыре фунта. Идет?
Я на мгновение задумался. Сотня наличными — немалая сумма для человека, который никогда не держал в руках больше пяти фунтов. И все же эти американцы такие ловкачи. Я посмотрел на своего компаньона, в глазах его мелькнул огонек, но взгляд был доброжелательным, и это склонило меня к окончательному решению.
— Хорошо, я согласен.
Эрлангер достал из нагрудного кармана сложенную вдвое кипу ассигнаций, отсчитал десять новеньких десятифунтовых купюр, передал мне. После чего мы отправились в гостиницу завтракать. Я рассказал некоторым моим знакомым, что Эрлангер купил у меня часть акций по четыре фунта. Впоследствии я узнал, что курс вырос и Эрлангер продал свой небольшой пакет по пять фунтов двадцать пенсов за акцию, «чтобы иметь на руках наличные», как объяснил он.
Долкаррегский прииск находился примерно в восьми милях от Лланкаррега. Дилижанс, запряженный четверкой, останавливался в двух милях от прииска; я заказал себе место на десять часов утра, в то время как директора и; несколько акционеров выезжали на час позже, и оказался единственным пассажиром. До чего же приятно путешествовать сейчас — куда приятнее, чем накануне вечером! Особенно человеку, всю жизнь проведшему в меблированных комнатах в Восточной Англии. После того, как миновали мост, где я отдыхал утром, дорога стала петлять вдоль, северной стороны долины, затем вышла на треугольную, равнину, образованную при слиянии двух рек. Крутой поворот направо, затем подъем на склон большой реки, проезжаем серый каменный мост. Потом, резко свернув налево, едем вдоль слившихся в один поток рек, который быстро расширяется в устье. Наш путь пролегал не по наносной равнине, а по уступам нависших скал, которые тянулись вдоль русла реки, опять поворот — и мы опускаемся в овраг, где некогда текла река. Когда мы приблизились к морю в почувствовали легкое дыхание западного бриза, дорога пошла по самому краю обрыва, на глубине пятидесяти футов, в море впадала река. Был прилив, вода рябилась от ветра, но в тихих бухтах, укрытых островерхими утесами, на безмятежном лоне этого сказочного озера, виднелись отражения скал. Море и впрямь казалось озером; милях в двух узкий залив причудливо изгибался, и со всех сторон его окружали холмы.
Не думаю, что этот пейзаж произвел заметное впечатление на возницу, невысокого роста англичанина, он знай себе щелкал кнутом по придорожным кустам, где сновали зяблики, а задним колесом даже попытался опрокинуть тачку какого-то старика прохожего, огрел вожжой незадачливого валлийца, когда тот, зазевавшись, не успел убрать с дороги свой фургон. Затем вступил в словесную перепалку с конюхом, который с надутым видом сидел сзади.
— Том, старый ты прохиндей, опять вчера нализался!
Том вяло осклабился, но возразить ничего не мог.
— Вы не поверите, сэр, — повернувшись ко мне, продолжал возница. — Вчера вхожу в конюшню, а там у стойла лежит эта пьяная свинья, в мертвецком, доложу вам, состоянии.
— Неправда ваша, мистер Мортон, — возмутился конюх. — Чего вы лжете? Зачем наговариваете на бедняка?
— Что?! — закричал кучер. — По-твоему, ты не валялся на полу конюшни?
— Неправда, мистер Мортон. Врете вы все. Я лежал в стойле, а солома там чистая, мягкая была.
Тут экипаж зловеще накренился — и валлийцу пришлось буквально повиснуть: весельчак возница, заворачивая за угол, не без злого умысла наехал задним колесом на большой камень, а так как дилижанс был легким, его тряхнуло со всей силой, и кельт чуть было не полетел на груду острых камней. Том минут пять чертыхался, причем от его акцента почти не осталось следа. Мы, англичане, отличаемся богохульством, и все народы, с которыми мы соприкасаемся, считают нашу божбу крепче собственной. Кучер смеялся до слез и в порыве чувств едва не опрокинул свой экипаж. Вовремя спохватившись, он резко остановился у одноарочного моста, перекинувшегося через горный поток, теперь уже мутный от раздробленного белого кварца.
— К прииску вон туда, сэр. По тропе направо и прямо на вершину горы. Благодарствую, дай Бог вам здоровья.
И дилижанс укатил, а я остался у подножия Моэл-Ваммера.
Подъем был крутой, по склону ущелья, наконец я добрался до места, где поток, низвергаясь с кручи, образовывал несколько каскадов, принимая более плавное течение. Я двинулся по тропе вдоль склона, затем тропа резко свернула вверх, теряясь из виду на обрывистой верхней части Ваммера.
Но я заметил место своего назначения: там, высоко на склоне горы, виднелись темные очертания огромного колеса. Я услышал приглушенный стук штампов и резкий звон шахтерского кайла.
IV
Приступил я к своим непосредственным обязанностям в субботу. В этот день не выплачивали заработную плату, что обычно происходило по субботам, и особенных дел у меня не было. Я разгуливал по прииску и наблюдал, как во вращающихся «эрлангерах» дробится кварц. Поселился я в небольшой деревянной хибарке, укрепленной с востока каменной подпоркой. С порога взору открывалась широкая полоса Ирландского пролива, безмятежное устье реки, извилистой лентой проходившей среди холмов, темные обрывы Хенфинидда, мрачно вырисовывавшегося на противоположной стороне и синие горные вершины Карлсона, выступавшие так далеко в море, что казалось — это синеет противоположный берег.
Прииск представлял собой ряд деревянных сараев, где хранилось оборудование: батареи, штампы, «эрлангеры». В дальнем конце стояло строение, где находилась плавильная печь. Это была лаборатория, или плавильня, где амальгама, выходящая из «эрлангеров», преобразовывалась в золотые слитки.
Машина Эрлангера по форме напоминала двойной конус, который быстро вращался на подшипниках, отлитых из пушечной бронзы. Через центр конуса проходила полая трубка с мелкими отверстиями наподобие терки для мускатных орехов. Эту трубку заполняли ртутью, а сами конусы — дробленым кварцем, после чего машину включали. Под воздействием центробежной силы ртуть мельчайшими частицами прогонялась через кварцевую массу, на пути своем соединяясь с золотом и образуя похожую на патоку амальгаму. Благодаря нехитрому изобретению была возможна обратная перегонка — и амальгама вновь поступала в центральную трубку. Так примерно, можно описать работу «эрлангера». На свой страх и риск сообщаю о том читателям и не намерен вдаваться в подробности, памятуя о тайне патента и законах. Не старайтесь сконструировать машину по схожему принципу. Быть может, от нее вообще не будет никакого проку.
К прииску вела подъездная дорога, правда вся разбитая, в ухабах. У меня был выбор: снять квартиру в Лланкарреге, но зато каждый день тратить на дорогу, трястись в экипаже по горным дорогам, либо же поселиться в деревянной хижине подобно Робинзону Крузо. Я предпочел последнее. Жена штейгера любезно предложила готовить мне обеды за недельное вознаграждение, которое впоследствии она объявила своей синекурной пенсией. Впрочем, готовить — это громко сказано. Если полноценные съестные продукты подвергнуть воздействию этого ужасного жира и гари и назвать такое приготовление завтраком, прошу уволить: я лучше съем сырое мясо, как какой-нибудь патагонец. Трудности с продовольствием никак не влияли на нашего достопочтенного штейгера. Он безропотно довольствовался бутербродами, чаем и овсянкой. Когда же ему случалось отведывать мясные блюда, то чем жирнее и сырее было мясо, тем большее он получал удовольствие.
Доминико проживал в жалком домишке, за перегородкой которого стояли в сараях «эрлангеры». Он мог часами лежать в своем логове, наблюдая за работой бесценных машин. Вечера он обычно проводил в Лланкарреге, предаваясь разгулу и пьянству, но неизменно возвращался на прииск до рассвета, чтобы запустить машины. Весь день он, бывало, лежал в своей хижине: спал или прикладывался к бутылке, но как только наступал вечер и надо было выяснять дневную выработку, Доминико выползал из своей берлоги и, пошатываясь, брел к машинам. Только он обладал правом прикоснуться к драгоценной амальгаме, только он мог регулировать скорость «эрлангеров» и консистенцию кварцевой массы.
Наши директора приезжали во второй половине дня. И с ними Эрлангер. Они привезли большие корзины с провизией — и мы устроили пикник на выступе скалы, у самого моря. Произнося тосты и речи, мы вошли во вкус, стали пить за успех и процветание каждого из присутствующих. Особенно веселился Эрлангер. Смуглое его лицо сияло благодушием: он проводил последний перед отъездом вечер в нашем обществе, в кармане у него лежал чек на 3 500 фунтов, подписанный двумя директорами и заверенный секретарем. Я тоже поставил свои инициалы в углу чека: «Интенд. Д. А. К.». Одной из первых моих обязанностей было внести запись в изящный гроссбух в пергаментном переплете. «Отчет об акционерном капитале, Per Contra». «Выдано наличными м-ру Эрлангеру за машины, а также в уплату за право пользования патентом — 3.500 фунтов.»
«Per Contra» — иначе пришлось бы делать взносы. Номинально наш капитал составлял 100.000 фунтов в 20.000 пятифунтовых акций. 32 тысячи из этой суммы были выплачены и потрачены вот на что:
Золотоносную жилу обнаружил некто Джонс, работник карьера. Он поделился секретом с двумя своими приятелями, и так они скинулись и заручились письмом от сэра Уигкинса, дающим право на аренду участка. После начала земляных работ денежные затраты оказались столь велики, что друзья за 150 фунтов уступили право аренды другому Джонсу.
1 2 3 4 5 6
На берегу я заметил человека с удочкой. Он шел по воде по направлению к мосту. Когда он приблизился, я узнал в нем Эрлангера. Он подошел и сел на парапет. В корзине у него лежал улов — дюжины две форелей.
— А места тут рыбные — так и плещутся. На жареный картофель клюют, — сообщил он мне.
Эрлангер достал из кармана портсигар, предложил мне манильскую сигару и закурил.
— Предпочитаете трубку? М-да, трубки созданы для праздных людей, студентов и им подобных. Для трубки нужно слишком много приспособлений. Кисет, табакерка, проволочка для прочистки, стопор для набивания. Я пристрастился к манильским сигарам, когда был в Индии. С тех пор курю только их.
Сидеть на мосту солнечным майским утром, смотреть на залитый солнцем поток и курить трубку с человеком, знающим толк в хороших сигарах — это ли не высшее наслаждение, которое можно вкусить на берегу безмолвного потока?
В блеске и роскоши тщеславного света я сделал как-то приятное для себя открытие — изысканный аромат трубки. Увы, табак бывает такой сырой, и курящий сигару лишен возможности насладиться тонким божественным ароматом табака, а, стало быть, его удовольствие далеко от полноты.
— Что вы думаете о нашем прииске? — поинтересовался я.
— Что же, дела идут вроде неплохо, но прииск — это как лошадь. Надо вкладывать в него большие деньги, делать ставки, но нельзя ожидать, что твоя лошадь всегда будет первой. Впрочем, если бы у меня были лишние деньги, я бы с не меньшей охотой вложил их в прииск. А какая у вас доля?
— Всего лишь сотня фунтов акциями.
— Ну, тогда ничего страшного, даже если вы окажетесь в проигрыше, большим ударом для вас это не будет.
— Боюсь, что будет. У меня, кроме этого, ничего нет, разве что скудное отцовское вспоможение.
Эрлангер глубоко затянулся и выпустил изо рта и ноздрей облако дыма.
— На вашем месте я продал бы эти акции. Какой сейчас курс?
— Те, что по два фунта, вчера вечером в «Орле» превысили номинал вдвое.
— Я куплю половину ваших акций за эту цену. Двадцать пять акций по четыре фунта. Идет?
Я на мгновение задумался. Сотня наличными — немалая сумма для человека, который никогда не держал в руках больше пяти фунтов. И все же эти американцы такие ловкачи. Я посмотрел на своего компаньона, в глазах его мелькнул огонек, но взгляд был доброжелательным, и это склонило меня к окончательному решению.
— Хорошо, я согласен.
Эрлангер достал из нагрудного кармана сложенную вдвое кипу ассигнаций, отсчитал десять новеньких десятифунтовых купюр, передал мне. После чего мы отправились в гостиницу завтракать. Я рассказал некоторым моим знакомым, что Эрлангер купил у меня часть акций по четыре фунта. Впоследствии я узнал, что курс вырос и Эрлангер продал свой небольшой пакет по пять фунтов двадцать пенсов за акцию, «чтобы иметь на руках наличные», как объяснил он.
Долкаррегский прииск находился примерно в восьми милях от Лланкаррега. Дилижанс, запряженный четверкой, останавливался в двух милях от прииска; я заказал себе место на десять часов утра, в то время как директора и; несколько акционеров выезжали на час позже, и оказался единственным пассажиром. До чего же приятно путешествовать сейчас — куда приятнее, чем накануне вечером! Особенно человеку, всю жизнь проведшему в меблированных комнатах в Восточной Англии. После того, как миновали мост, где я отдыхал утром, дорога стала петлять вдоль, северной стороны долины, затем вышла на треугольную, равнину, образованную при слиянии двух рек. Крутой поворот направо, затем подъем на склон большой реки, проезжаем серый каменный мост. Потом, резко свернув налево, едем вдоль слившихся в один поток рек, который быстро расширяется в устье. Наш путь пролегал не по наносной равнине, а по уступам нависших скал, которые тянулись вдоль русла реки, опять поворот — и мы опускаемся в овраг, где некогда текла река. Когда мы приблизились к морю в почувствовали легкое дыхание западного бриза, дорога пошла по самому краю обрыва, на глубине пятидесяти футов, в море впадала река. Был прилив, вода рябилась от ветра, но в тихих бухтах, укрытых островерхими утесами, на безмятежном лоне этого сказочного озера, виднелись отражения скал. Море и впрямь казалось озером; милях в двух узкий залив причудливо изгибался, и со всех сторон его окружали холмы.
Не думаю, что этот пейзаж произвел заметное впечатление на возницу, невысокого роста англичанина, он знай себе щелкал кнутом по придорожным кустам, где сновали зяблики, а задним колесом даже попытался опрокинуть тачку какого-то старика прохожего, огрел вожжой незадачливого валлийца, когда тот, зазевавшись, не успел убрать с дороги свой фургон. Затем вступил в словесную перепалку с конюхом, который с надутым видом сидел сзади.
— Том, старый ты прохиндей, опять вчера нализался!
Том вяло осклабился, но возразить ничего не мог.
— Вы не поверите, сэр, — повернувшись ко мне, продолжал возница. — Вчера вхожу в конюшню, а там у стойла лежит эта пьяная свинья, в мертвецком, доложу вам, состоянии.
— Неправда ваша, мистер Мортон, — возмутился конюх. — Чего вы лжете? Зачем наговариваете на бедняка?
— Что?! — закричал кучер. — По-твоему, ты не валялся на полу конюшни?
— Неправда, мистер Мортон. Врете вы все. Я лежал в стойле, а солома там чистая, мягкая была.
Тут экипаж зловеще накренился — и валлийцу пришлось буквально повиснуть: весельчак возница, заворачивая за угол, не без злого умысла наехал задним колесом на большой камень, а так как дилижанс был легким, его тряхнуло со всей силой, и кельт чуть было не полетел на груду острых камней. Том минут пять чертыхался, причем от его акцента почти не осталось следа. Мы, англичане, отличаемся богохульством, и все народы, с которыми мы соприкасаемся, считают нашу божбу крепче собственной. Кучер смеялся до слез и в порыве чувств едва не опрокинул свой экипаж. Вовремя спохватившись, он резко остановился у одноарочного моста, перекинувшегося через горный поток, теперь уже мутный от раздробленного белого кварца.
— К прииску вон туда, сэр. По тропе направо и прямо на вершину горы. Благодарствую, дай Бог вам здоровья.
И дилижанс укатил, а я остался у подножия Моэл-Ваммера.
Подъем был крутой, по склону ущелья, наконец я добрался до места, где поток, низвергаясь с кручи, образовывал несколько каскадов, принимая более плавное течение. Я двинулся по тропе вдоль склона, затем тропа резко свернула вверх, теряясь из виду на обрывистой верхней части Ваммера.
Но я заметил место своего назначения: там, высоко на склоне горы, виднелись темные очертания огромного колеса. Я услышал приглушенный стук штампов и резкий звон шахтерского кайла.
IV
Приступил я к своим непосредственным обязанностям в субботу. В этот день не выплачивали заработную плату, что обычно происходило по субботам, и особенных дел у меня не было. Я разгуливал по прииску и наблюдал, как во вращающихся «эрлангерах» дробится кварц. Поселился я в небольшой деревянной хибарке, укрепленной с востока каменной подпоркой. С порога взору открывалась широкая полоса Ирландского пролива, безмятежное устье реки, извилистой лентой проходившей среди холмов, темные обрывы Хенфинидда, мрачно вырисовывавшегося на противоположной стороне и синие горные вершины Карлсона, выступавшие так далеко в море, что казалось — это синеет противоположный берег.
Прииск представлял собой ряд деревянных сараев, где хранилось оборудование: батареи, штампы, «эрлангеры». В дальнем конце стояло строение, где находилась плавильная печь. Это была лаборатория, или плавильня, где амальгама, выходящая из «эрлангеров», преобразовывалась в золотые слитки.
Машина Эрлангера по форме напоминала двойной конус, который быстро вращался на подшипниках, отлитых из пушечной бронзы. Через центр конуса проходила полая трубка с мелкими отверстиями наподобие терки для мускатных орехов. Эту трубку заполняли ртутью, а сами конусы — дробленым кварцем, после чего машину включали. Под воздействием центробежной силы ртуть мельчайшими частицами прогонялась через кварцевую массу, на пути своем соединяясь с золотом и образуя похожую на патоку амальгаму. Благодаря нехитрому изобретению была возможна обратная перегонка — и амальгама вновь поступала в центральную трубку. Так примерно, можно описать работу «эрлангера». На свой страх и риск сообщаю о том читателям и не намерен вдаваться в подробности, памятуя о тайне патента и законах. Не старайтесь сконструировать машину по схожему принципу. Быть может, от нее вообще не будет никакого проку.
К прииску вела подъездная дорога, правда вся разбитая, в ухабах. У меня был выбор: снять квартиру в Лланкарреге, но зато каждый день тратить на дорогу, трястись в экипаже по горным дорогам, либо же поселиться в деревянной хижине подобно Робинзону Крузо. Я предпочел последнее. Жена штейгера любезно предложила готовить мне обеды за недельное вознаграждение, которое впоследствии она объявила своей синекурной пенсией. Впрочем, готовить — это громко сказано. Если полноценные съестные продукты подвергнуть воздействию этого ужасного жира и гари и назвать такое приготовление завтраком, прошу уволить: я лучше съем сырое мясо, как какой-нибудь патагонец. Трудности с продовольствием никак не влияли на нашего достопочтенного штейгера. Он безропотно довольствовался бутербродами, чаем и овсянкой. Когда же ему случалось отведывать мясные блюда, то чем жирнее и сырее было мясо, тем большее он получал удовольствие.
Доминико проживал в жалком домишке, за перегородкой которого стояли в сараях «эрлангеры». Он мог часами лежать в своем логове, наблюдая за работой бесценных машин. Вечера он обычно проводил в Лланкарреге, предаваясь разгулу и пьянству, но неизменно возвращался на прииск до рассвета, чтобы запустить машины. Весь день он, бывало, лежал в своей хижине: спал или прикладывался к бутылке, но как только наступал вечер и надо было выяснять дневную выработку, Доминико выползал из своей берлоги и, пошатываясь, брел к машинам. Только он обладал правом прикоснуться к драгоценной амальгаме, только он мог регулировать скорость «эрлангеров» и консистенцию кварцевой массы.
Наши директора приезжали во второй половине дня. И с ними Эрлангер. Они привезли большие корзины с провизией — и мы устроили пикник на выступе скалы, у самого моря. Произнося тосты и речи, мы вошли во вкус, стали пить за успех и процветание каждого из присутствующих. Особенно веселился Эрлангер. Смуглое его лицо сияло благодушием: он проводил последний перед отъездом вечер в нашем обществе, в кармане у него лежал чек на 3 500 фунтов, подписанный двумя директорами и заверенный секретарем. Я тоже поставил свои инициалы в углу чека: «Интенд. Д. А. К.». Одной из первых моих обязанностей было внести запись в изящный гроссбух в пергаментном переплете. «Отчет об акционерном капитале, Per Contra». «Выдано наличными м-ру Эрлангеру за машины, а также в уплату за право пользования патентом — 3.500 фунтов.»
«Per Contra» — иначе пришлось бы делать взносы. Номинально наш капитал составлял 100.000 фунтов в 20.000 пятифунтовых акций. 32 тысячи из этой суммы были выплачены и потрачены вот на что:
Золотоносную жилу обнаружил некто Джонс, работник карьера. Он поделился секретом с двумя своими приятелями, и так они скинулись и заручились письмом от сэра Уигкинса, дающим право на аренду участка. После начала земляных работ денежные затраты оказались столь велики, что друзья за 150 фунтов уступили право аренды другому Джонсу.
1 2 3 4 5 6