— А чего же ты, Вавилов, на троллейбусе рассекаешь, — встряла шлюха. — Ты не обижайся, мы просто понять хотим. Интересно нам.
— Да нам не интересно, — оборвал ее бомж. — Пошли с нами, Вавилов, пивка попьем. А? Слабо?
Впереди Вахтанг на джипе. Он не бросит. Это точно. Хотя и выговор ему обеспечен. Но — таковы правила. Зарплата его обязывает. Так. Вахтанг. А сам-то что? В носорога стрелял, кто может пулей носорога завалить? У любого охотника спросите? Невозможно. А, ведь, завалил, черт его знает, как. Завалил. И вообще… Не последний человек на Москве.
— Не слабо. Куда, шпана, путь держим? Может, подвезти?
— Нашел себе шпану, — сказала шлюха. — Дешевый ты, Вавилов, людей не сечешь. Хоть и работодатель мой, а скажу тебе натурально, козел ты старый, понял?
— Я твой работодатель? — искренне удивился Владимир Владимирович. — Я?
— Ты, ты. Ты мне зарплату плотишь. Кстати, спасибо. Зарплата хорошая. Могу угостить.
— Ты уволена.
— Ну и черт с тобой.
Огурец думал, что уже привык к выкрутасам невероятного троллейбуса. Но не тут то было. Садовое кольцо — ровное. Однако, троллейбус вдруг тряхнуло так, что Огурец снова обрушился на продавленное сиденье. Маркиза плюхнулась ему на колени и зашлась визгливым смехом.
— Ну я не понимаю, мы что тут будем, отдел кадров изображать — уволена — переуволена, все, мэн, гуляй дальше. Мне от тебя ничего не надо.
— Да он тебе ничего и не даст, Леков, — давясь смехом крикнула Маркиза.
— Ты не врубаешься. Он теперь тебя мертвого тиражирует. Сечешь парадокс? Ты тоже свободен. Как в го. Ситуация акай. Любой ход самоубийственен. И оттого запрещен. Отвянь, Вавилов… Мы выходим. Тебе дальше.
Вавилов умел быть спокойным. Он знал, что во что бы то ни стало, всегда нужно быть спокойным. В любой ситуации. Какого черта он сел в этот троллейбус? Что его сюда занесло?
А занесло его сюда — Вавилов теперь знал это точно — именно из-за этого бомжа с нарисованными глазами. И не для того занесло, чтобы дать этому бомжу вот просто так уйти.
— Эй погодите, — осипшим вдруг голосом окликнул выходящую троицу Вавилов.
— Чего надо, чувак? — обернулась к нему Маркиза.
— Я с вами.
— Он нам нужен? — осведомилась Маркиза у Лекова.
— Ну если бабки есть?
— Слышь, чувак, у тебя бабки есть?
— Как-нибудь, — буркнул Вавилов.
— Ну пошли, — лениво согласился бомж.
***
Маркизе по барабану, а Лекову по фигу. Как всегда. А мне — нет. Что я здесь делаю?
Огурец положил ладонь на поручень и снова его дернуло током. Да так, что ногти на ногах зазвенели. Причем, каждый на свой лад и очень отстроенно. Большой палец левой — До. Мизинец правой — Си. В общем — в гамме держались. И то хорошо. А чтобы совсем было хорошо, надо, чтобы совсем было хорошо. Как Маркизе и Лекову. И этому мажору. Кстати, что за мажор? Маркиза вроде его знает?
— Ну слушай, Огурец, харэ топтаться, порыли в твои номера или как? Василек совсем утухает, а я жрать хочу, как не знаю кто, ну давай, Огурец, я не понимаю, а?…
— С нами-нами-нами…
— Что?
— ами-ами-ми-и…
— Чего?!
— Да ты идешь с нами, мужик, или где?!
Вавилов открыл глаза. Ничего себе, ситуация. Заснул в сраном московском троллейбусе с какой-то гопотой. Сегодня вечером с мэром будет встреча, рассажу, ухохочется. Да нет, не поверит. Ладно. Проехали.
— Проехали! Идешь или нет?
— Иду.
Я ли не московский стиляга? Я ли не тот, кто шарил по стриту с коком, я ли не тот, кто слушал Мишу Генерсона, беспалого, я ли не тащился от Володи Терлецкого со «Звездной пылью», а Козла, великого Козла, я ли не перся от него? Я ли не шатался по «Броду», что мне эти обсосы?
— Иду.
Справа брусчатка, слева брусчатка, сверху — небо. Справа — за Гумом — невдалеке — Главпочтампт… Там, дальше, Тверская. Горького, то есть. С блядьми. Может, тряхнуть стариной? К блядям-с?
— Ну ты чего там застрял?
***
Я не застрял. Я смотрю. Я давно здесь не был. Я бываю здесь, но не так, не так… Я бываю здесь часто, я стою на трибуне, что напротив ГУМа, я бываю здесь как спонсор, как председатель чего-то там, как мишень.
А я — я давно здесь не бывал. Я давно не видел этого неба. Этого неба над Москвой. Этого самого синего, самого прекрасного неба, теплого неба моего детства. Я москвич. Я люблю свой город. Я люблю его.
***
— А мужик-то с причудами, — громко сказал Огурец. — Откуда такого выкопали? Смотрите только, в номер не тащите ко мне, а то разбуянится, знаю я этих ваших москвичей, как разгужбанятся, так тушите свет, а мне потом убирать.
— Умирать ты будешь, хрен моржовый, а не убирать, — сказал Леков. — Понял, козел? Эй ты, дядя!
Вавилов обернулся.
— Ты ко мне?
— К тебе. А к кому еще?
— Пойдешь с нами?
Владимир Владимирович огляделся по сторонам. Владимир Владимирович Вавилов увидел себя стоящим посреди Красной Площади, залитой утренними лучами солнца. Владимир Владимирович Вавилов вдруг понял, что троллейбусы здесь не ходят. Владимир Владимирович еще раз посмотрел на небо.
«Белая горячка? Вот и все. Приехали. Я так и знал. Предупреждали ведь… Дождался…».
— Эй ты! Мужик! Идешь или нет? Мы ждать не будем. Если что — номер 812. Подтягивайся.
Гопники повернулись и побрели к «России».
***
Остановились. О чем-то перемолвились. Потом бомж с нарисованными глазами пошел назад, к Вавилову. Остановился перед ним. Оглядел деловито. С ног до головы. Затем сунул руку за пазуху. И вытащил фляжку. Обычную туристическую фляжку. Аллюминиевую. Со вмятиной на боку. С очень грязной пробкой. Открутил. Владимир Владимирович заметил, что пальцы бомжа были на диво чистыми и с подстриженными ногтями.
— Эк тебя пари, эк тебя колбасит, как я погляжу, — заметил Леков. — Ты расслабься, легче станет.
Сунул фляжку Владимиру Владимировичу.
— Глотни.
На вкус во фляжке была обычная чача. Причем, не лучшей перегонки.
— Нравится.
Нарисованные глаза так и буравят.
— Ничего, — уклончиво сказал Вавилов. Пойло было еще то.
— Не вовремя выпитая вторая портит первую.
Владимир Владимирович глотнул еще.
— Хорошо теперь?
— Нормально.
Кремлевские звезды багровели, опухали, концы их оползали, истекая кровавыми каплями тающего свечного воска.
"Что со мной? — мелькнула мысль. И тут же исчезла, затертая тысячей других, куда более важных мыслей. А за всем этим, за всей этой мысленной мешаниной ворочалось нечто, что во что бы то ни стало — Вавилов знал об этом — следовало обдумать.
Владимир Владимирович Вавилов стоял посреди Красной площади с фляжкой чачи в руках. Владимир Владимирович Вавилов поднес фляжку ко рту.
Начищенный, да что там, начищенный, вылизанный и отполированный железной дисциплиной и руками салаг сапог ударил о брусчатку — бах! Карабин — стояком на ладони — как учили. Сколько гоняли их на плацу, камушек на конец ствола — ать-два, чтобы не упал, ать — два, чтобы не споткнулся и лицо держать, и спину держать и глаза делать правильные, кому сказал?!…
***
Юра Мишунин печатал шаг. Карабин на ладони. Выправка — как учили. Сам кого хочешь теперь научит. Почетный караул — бац, бац, бум. Это вам не хрен моржовый. Шли бы вы все… Со своим почетным. До дембеля всего тридцать восемь дней, до свободы — всего ничего. Перетерпим. Главное — не думать об этом ебаном почетном карауле. Главное — делать все так, как учили.
А в голове — что у меня в голове — хрен вам. Не скажу! «Кобелиная Любовь» у меня в голове. Леков у меня в голове. Какой классный пацан был! Жалко, умер рано. А песни клевые писал. «Кобелиная любовь»… О-о-о!…
Карабин на ладони, шаг — как надо, до дембеля всего-ничего.
Ать-два, ать-два, ать-два…
***
— Меня пригласили. Меня пригласили!… On a invit* moi. Et c`est pourqoi que je suis ici.
— Mais qui sont ces gens-l*? Quel horribles sont ces visages, ces museaux, ces mufles!… Et encore, moi, je comprends que je suis jeune… Се gar*on! Il me semble qu'il s'appelle Ogour*ts…
— Ну я Ог-гурец, — вяло ответил Огурцов. — А можно по-русски?
— Можно, — сказала Анна. — Конечно можно, — Mon Dieu!
— Вы такая красивая… хоть и старая. Нет, я… — Огурцов безуспешно пытался справиться со сложным силлогизмом. — Я думал, Вы покончили с собой.
— Mon Dieu! Suis-je ressemble * une femme qui s'est suicid*e?
— Но я же читал, проходил.
— En une de ces *coles pour b*tes?
— Да, именно там. А где еще я мог бы Вас проходить.
— Apprendre?
Ну и манера выражаться, подумала Анна. — Полная нечувствительность к языку. Или нарочитость?
— Нет.
— Pourqoi?
— Потому что я не умер.
— Mais moi, est-ce que tu a decid* vraiment que je suis morte?
— Нет, никогда.
— А из вашего окна площадь Красная видна, — встряла ни к селу ни к городу Маркиза.
— Да-а… Но где же этот наш, как его… Кстати, люди, как его зовут-то? Приблудного? — спросил Огурец.
— Ты, Огурец, м-мудак, — отозвалась Маркиза. — Совсем поляну не сечешь. Говорю тебе, это работодатель мой. Бывший. — Она вздохнула. — Вавилов это, во кто!
— Господа, господа, — всполошилась Анна. — Зачем же так грубо? Приличный мужчина такой. А вы его за une sorte de merde держите.
— А это кто? — изумилась Маркиза. — Эй, парни, кто тут геронтофил, кайтесь.
— Это подружка моя, — сказал Огурец. — Старая.
— Ну это мы и сами видим. Откуда взялась-то?
— Оттуда.
Огурец честно показал в угол.
— I see. Shared dream — подытожила Маркиза. — Ладно, проехали. Глюк — так глюк. Мне не привыкать. Слышь, глюк. Может ты отследил, куда Вавилыч ушкандыбал?
Старенькая Анна печально смотрела на jeuns betes.
— Il venait * chercher de guitare. — объяснила она девочке по имени Маркиза.
— Where is a guitar, fuck your mind? — встрепенулся Огурец. — Маркиза, tsra-translate.
— Щас! — сказала Макиза. — Сам объясняйся с глюками. Заколебал вконец! Ты врубись, это же не МОЙ глюк. Он общий.
— А в-вот и я, — кокетливо выдавил Вавилов, открывая дверь в «нумера». — О-о! Нашего полка прибавилось. Бабулька какая-то. Мадам!…
— Какая я вам бабулька? — обиделась Анна. — Я и не бабулька вовсе. И вообще, наливайте мужчины. У меня поезд скоро. Спешу.
— Не ссы, — успокоила ее Маркиза. — У этого вон колеса. «Джипяра» навороченный. Что за джип-то у тебя, кстати, Вавилов?
— Чероки, — начал было Владимир Владимирович, но Маркиза не дала ему договорить.
— Во! Джип — широкий. Я же говорила, тачка — на всех хватит. Все влезем. Влезем, а, хозяин жизни?
— Влезем.
Вавилов усмехнулся.
— Джип и правда, широкий.
— И холуй при нем, — не унималась Маркиза. — И ваще. На этот поезд не успеешь, под другой впишем. Какая, блин разница? Вздрогнули, люди!…
— А Леков где? — озаботился вдруг Вавилов.
— Да спит он. — ответил Огурец. — Поблевал, покашлял и спит. After, так сказать, humble vomitting. — Ты гитару приволок, мэн? Как обещал?
— Там, — Вавилов мотнул головой. — А, вообще-то, господа, вы кто?
— Ну, здрассьте!
Маркиза сделала книксен.
***
— Я, между прочим, до недавнего времени в вашей фирме работала, Владимир Владимирович. Покуда вы меня в троллейбусе не уволили.
— А кем?
— Дизайнером, с вашего позволения.
— Да? Вот как интересно… А что ты пьешь, дизайнер?
— Все, что горит. И трахаю, уважаемый бывший начальник, все, что шевелится.
— Ты?
— Я.
— Пардон, пардон, господа, нельзя же так сразу — «трахаю»… Вы, милочка, такая юная, такая прекрасная… Как вас зовут? Маркиза? Вам же еще жить и жить, Маркизочка, — встрепенулась Анна Каренина.
— Погоди бабуля, не встревай. Держись за стакан и молчи. — Застывшая в нижней точке книксена Маркиза неотрывно и зло глядела на Вавилова.
***
«Господи, какие же они все дети!» — подумала Анна.
— Ну что молчишь, начальник?
— Ты еще на пол сядь, — Вавилов решил не поддаваться на дурацкие подначки.
Книксен, понимаешь. Из нижней точки книксена, если простоять в ней некоторое время, удобно перейти в стойку дракона.
Огурец сделал попытку сконцентрироваться. Маркиза, если ей вожжа под хвост попадет, такую акробатику может дать, что мало никому не покажется. Даже этому мажору. Хотя и крутой он. Реально крутой. Кстати, кто он такой, вообще? Работодатель Маркизин — стало быть — шоу-бизнес.
— Слышь, ты кто вообще-то, мужик? — спросил Огурец у Вавилова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56