Ночь прошла без неожиданностей. Я приветствовал наступающий день вздохом облегчения. Тем не менее Рультабийль позволил мне отправиться спать лишь в восемь утра, уже вовсю погрузившись в дневные заботы. Он был тогда среди рабочих, напряженно трудившихся над заделкой пролома в башне Б. Работы велись столь толково и быстро, что к вечеру форт Геркулес оказался закупорен так же плотно, как это выходило на чертеже. Сидя на большом обломке известняка, Рультабийль рисовал план замка, который я здесь привел, и говорил со мною, в то время как я после бессонной ночи отчаянно таращил глаза, чтобы не дать им закрыться.
— Видите ли, Сенклер, дурак может подумать, что я укрепляюсь в целях обороны. В этом заключена лишь меньшая часть правды; я укрепляюсь прежде всего, чтобы иметь возможность рассуждать. Я заделываю проломы не столько для того, чтобы через них не проник Ларсан, сколько для того, чтобы не позволить моему разуму сбежать. Я, к примеру, не смог бы рассуждать в лесу. Какие там могут быть рассуждения? В лесу мысли разбегаются в разные стороны. Другое дело — неприступный замок. Тут, мой друг, чувствуешь себя, словно в запертом сейфе: если вы находитесь внутри и к тому же вы не сумасшедший, то и ваш разум находится при вас.
— Да, разумеется, — отвечал я, тряся головой, — обязательно нужно, чтобы ваш разум находился при вас.
— Ладно, — наконец сжалился он, — идите-ка ложитесь, а то вы спите на ходу.
Глава 9
Неожиданный приезд Старого Боба
Услышав в одиннадцать утра стук в дверь и голос матушки Бернье, которая крикнула, что Рультабийль распорядился вставать, я поспешил к окну. Рейд был великолепен; море стало таким прозрачным, что солнечный свет пронизывал его, словно зеркало без амальгамы; вода точно перестала скрывать под своею толщей находившиеся на дне утесы и водоросли. Ментонское побережье своим изящным изгибом заключало эту массу чистой воды в цветную рамку. Белые и розовые гараванские виллы, казалось, появились на свет лишь этой ночью. Полуостров Геркулеса напоминал плавающий на воде букет; даже древние камни замка и те благоухали.
Никогда еще природа не казалась мне более нежной, приветливой, любящей и, главное, достойной любви. Безмятежный воздух, беспечные берега, разомлевшее море, лиловые горы — вся эта непривычная для северного человека картина наводила на мысль о ласке. И тут я увидел человека, который избивал море. Да, избивал море, избивал изо всех сил! Будь я поэтом, я бы наверняка разрыдался. Бедняга, похоже, был в страшной ярости. Я понятия не имел, чем эти спокойные воды вызвали его гнев, но они явно дали ему серьезный повод для неудовольствия: вооруженный внушительной дубиной и стоя в лодчонке, на веслах в которой сидел какой-то испуганный мальчуган, человек наносил по поверхности воды удар за ударом — к молчаливому негодованию собравшихся на берегу зевак. Однако, как всегда бывает в случаях, когда дело не касается кого-нибудь лично, никто не хотел вмешиваться. Что же так рассердило этого буйного субъекта? Быть может, само спокойствие морских вод, которые, на секунду взволновавшись под ударами безумца, вновь затем становились гладкими?
* * *
Тут мои размышления прервал голос Рультабийля: он крикнул мне, что завтрак будет в полдень. Молодой человек выглядел словно заправский штукатур, а его одежда свидетельствовала о том, что он прогуливался мимо свежей каменной кладки. Одной рукой он опирался на метр, другою поигрывал отвесом. Я поинтересовался, видел ли он человека, который избивает море. Рультабийль ответил, что это Туллио таким манером загоняет рыбу в сети. Я сразу же понял, почему местные крестьяне назвали его Морским Палачом.
Заодно Рультабийль сообщил мне, что утром расспросил Туллио насчет человека, которого тот накануне вечером катал в лодке вокруг форта Геркулес. Рыбак сказал, что человека этого он не знает; просто какой-то чудак сел к нему в Ментоне и заплатил пять франков за то, чтобы его высадили на мысе у Красных Скал.
Я быстро оделся и спустился к Рультабийлю; тот объявил, что за завтраком появится новое лицо — Старый Боб. Мы немного его подождали, но так как он все не шел, сели завтракать без него на цветущей террасе башни Карла Смелого.
Великолепный буйабес — его еще дымящимся принесли из ресторана «Грот», славящегося на побережье лучшими морскими ежами и мелководной рыбой, — сдобренный небольшой толикой «vino del paese» и поданный в разгар веселого, светлого дня, сделал для нашего успокоения не меньше, чем все предосторожности Рультабийля. В самом деле, при ярких лучах солнца мы боялись Ларсана гораздо меньше, чем при тусклом свете луны и звезд. Ах, до чего же забывчив и отходчив человек! Стыдно сказать: мы гордо, весьма гордо (я имею в виду себя, Артура Ранса и, естественно, м-с Эдит, которая по натуре романтична и томна, но поверхностна) посмеивались над нашими ночными страхами и бдением с оружием в руках на крепостных валах… И тут появился Старый Боб. Это появление — скажем так — вряд ли могло натолкнуть кого-либо на мрачные мысли. Мне редко приходилось наблюдать что-либо более забавное, чем седой и розовощекий Старый Боб, прогуливающийся под ярким весенним солнцем юга в черном цилиндре, черном сюртуке и черных очках. Да, мы всласть посмеялись, стоя под сводом башни Карла Смелого. И старый Боб смеялся вместе с нами: он был воплощение веселья.
Что делал этот старый ученый в форте Геркулес? Видимо, пришло время рассказать об этом. Как он решился оставить в Америке свои коллекции, работу, чертежи, Филадельфийский музей? А вот как. Мы помним, что мистера Ранса считали на родине френологом с большим будущим, но несчастная любовь к м-ль Стейнджерсон заставила его бросить свои занятия, к которым он почувствовал отвращение. После женитьбы на мисс Эдит, всячески поощрявшей его научную деятельность, он почувствовал, что опять с удовольствием занялся бы наукой Галля и Лафатера. Минувшей осенью, когда супруги появились на Лазурном берегу, многие только и говорили о новых открытиях г-на Аббо, сделанных им в Красных Скалах. Уже долгое время, начиная с 1874 года, геологи и все, кто занимается исследованиями доисторических эпох, проявляли необычайный интерес к человеческим останкам, найденным в пещерах Красных Скал. Здесь работали гг. Жюльен, Ривьер, Жирарден и Дельсо, которым удалось заинтересовать своими находками Французский институт и министерство просвещения. Находки были и в самом деле сенсационными: если не ошибаюсь, они свидетельствовали о том, что первые люди жили в этих местах еще в доледниковый период. Конечно, о существовании человека в четвертичный период было известно давно, однако, поскольку, по некоторым данным, он длился двести тысяч лет, ученым хотелось определить время появления человека точнее. Уже давно они копались в Красных Скалах, даривших им сюрприз за сюрпризом. Но самая красивая пещера, которую здесь называли Барма Гранде, оставалась нетронутой, поскольку являлась частной собственностью г-на Аббо, владельца ресторана «Грот», находившегося неподалеку на берегу. Наконец г-н Аббо решил сам произвести в пещере раскопки. И вот поползли слухи (а весть о раскопках вышла за пределы научных кругов), что в Барме Гранде найдены удивительные человеческие останки — прекрасно сохранившиеся в железистой земле скелеты людей, современников мамонта, живших в четвертичном или даже в конце третичного периода.
Артур Ранс и его жена поспешили в Ментону, и, пока муж целыми днями ворошил, выражаясь научно, «кухонные отбросы» двухсоттысячелетней давности, копался в земле знаменитой пещеры и измерял черепа наших пращуров, его неутомимая молоденькая супруга с наслаждением облокачивалась о средневековые зубцы стен старинного замка, чей громадный силуэт вздымался на небольшом полуострове, связанном с Красными Скалами несколькими камнями, скатившимися когда-то с кручи. С этим напоминанием о генуэзских войнах были связаны самые романтические легенды, и Эдит, стоявшей на фоне красивейшего пейзажа и печально глядевшей с высокой башни, казалось, что она — одна из благородных дев былых времен, романы о чьих невероятных приключениях она так любила. Замок продавался, цена была вполне приемлемой. Артур Ранс купил его к немалой радости жены, которая, тут же наняв каменщиков и обойщиков, в три месяца превратила старое здание в прелестное любовное гнездышко, достойное молодой особы, которая кажется себе похожей на Деву озера или Ламмермурскую невесту.
Когда Артур Ранс узрел последний найденный в Барма Гранде скелет, равно как и бедренные кости Elephas аntiquus, раскопанные там же, он был вне себя от радости и первым делом дал Старому Бобу телеграмму о том, что в нескольких километрах от Монте-Карло, кажется, найдено наконец то, что ученый ценою тысячи опасностей на протяжении стольких лет искал в глубине Патагонии. Но телеграмма адресата не нашла: Старый Боб, обещавший через несколько месяцев приехать к новоиспеченным супругам, уже плыл на пароходе в Европу. Очевидно, весть о сокровищах Красных Скал дошла и до него. Через несколько дней он сошел на берег в Марселе и прибыл в Ментону, где, поселившись у Артура Ранса и племянницы, наполнял форт Геркулес взрывами веселья.
* * *
Веселость Старого Боба показалась нам несколько театральной, но это следует, по-видимому, приписать нашему подавленному настроению накануне. Душою Старый Боб напоминал дитя и к тому же отличался стариковским кокетством: своим благородным и строгим обликом (черный сюртук, черный жилет, черные брюки, седые волосы и розовые щеки) он постоянно старался создать внушительное и гармоничное впечатление. В этой профессорской униформе Старый Боб охотился на ягуаров в пампасах, а теперь рылся в пещерах Красных Скал в поисках последних останков Elephas antiquus.
М-с Эдит представила нас, он учтиво покудахтал и захохотал во весь рот, занимавший все пространство между бакенбардами с проседью, которые он тщательно подстригал в виде треугольника. Старый Боб ликовал, и мы вскоре узнали почему. Из парижского музея он вернулся с уверенностью, что скелет, найденный в Барма Гранде, вовсе не древнее того, что он привез из последней своей экспедиции на Огненную Землю. Весь Французский институт придерживался того же мнения, и вот по какой причине: мозговая кость слона, которую Старый Боб привез в Париж и которую хозяин Барма Гранде дал ему на время, уверив, что она найдена в том же слое почвы, что и знаменитый скелет, — так вот, эта кость принадлежала древнему слону середины четвертичного периода. Надо было слышать, с какой радостью и пренебрежением говорил Старый Боб об этой самой середине четвертичного периода! Вспоминая о кости из середины четвертичного периода, он всякий раз разражался смехом, словно ему рассказали веселую шутку. Разве в наше время ученый — настоящий, достойный этого звания — может интересоваться скелетом середины четвертичного периода! Его-то скелет, то есть тот, что он привез с Огненной Земли, датируется началом этого периода и, следовательно, старше на сто тысяч лет, понимаете, на сто тысяч! И он в этом уверен благодаря лопатке пещерного медведя — лопатке, которую нашли в руках у его скелета. (Старый Боб говорил «мой скелет», в своем воодушевлении не делая различий между собственным скелетом, всегда облаченным в черный сюртук, черный жилет, черные брюки, седые волосы и розовые щеки, и доисторическим скелетом с Огненной Земли.) — Мой-то скелет — современник пещерного медведя! А этот, из Красных Скал? Хо-хо, дети мои! Всего-навсего периода мамонтов. Да нет, что я! — периода ископаемых носорогов. Вот так-то! А в этом периоде изучать уже больше нечего, дамы и господа, даю слово Старого Боба. Мой скелет — из шельского периода, как называют его у вас во Франции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40