- продолжал Бэзил без тени замешательства и через заднюю дверь быстро ввел опешившего библиотекаря в гостиную. Пододвигая ему стул, он продолжал:
- Наверное, мисс Чэдд уже сообщила вам печальное известие.
- Да, я уже знаю, мистер Грант, - сочувственно, но с беспокойством отозвался Бингем, не подымая взгляда от стола. - Я не могу сказать, как я расстроен этим чудовищным несчастьем. И надо же было ему случиться в тот самый час, когда мы окончательно решили предложить вашему прославленному другу должность. Он, разумеется, достоин большего, но все так повернулось, не знаю, право, как получше выразиться. Профессор Чэдд, возможно, сохранит свои поистине бесценные способности, я очень в это верю, но опасаюсь - в самом деле опасаюсь, - что как-то не пристало хранителю отдела восточных рукописей - э-э - кружиться в танце по библиотеке.
- Хочу к вам обратиться с предложением. - С размаху сев на стул, Бэзил придвинулся к столу.
- Буду рад вас выслушать. - И служащий Британского музея прокашлялся и тоже сел поближе.
В установившейся тишине каминные часы успели отсчитать всего какие-то секунды, потребовавшиеся Бэзилу, чтобы прочистить горло, подобрать подходящие слова и вымолвить:
- Так вот что я хотел сказать. Это не компромисс в точном значении слова, но нечто близкое. Я предлагаю, чтоб правительство через посредничество музея платило Чэдду восемьсот фунтов в год, пока он продолжает танцевать.
- Восемьсот фунтов в год? - переспросил мистер Бингем и в первый раз за всю их встречу взглянул на собеседника голубыми, кроткими глазами, светившимися изумлением, таким же голубым и кротким, как и взор. - Боюсь, я недопонял. Я не ошибся, вы считаете, будто профессор Чэдд в его нынешнем состоянии должен получить под свое начало отдел восточных рукописей и восемьсот фунтов в год?
Отрицательно мотнув головой, Грант отрубил:
- Никоим образом, хоть Чэдд - мой друг и я готов сказать в его поддержку что угодно. Но я не говорил и не хочу сказать, что можно поручить ему сейчас отдел восточных рукописей. Так далеко я не зашел. Я только предлагаю платить ему восемьсот фунтов в год, пока он танцует. Музей, наверное, располагает средствами для поощрения научных изысканий?
Бингем был совершенно сбит с толку.
- Я что-то не совсем вас понимаю, - сказал он, озадаченно помаргивая. - Вы бы хотели, чтобы мы назначили пожизненное содержание чуть не в тысячу фунтов в год этому явному маньяку?
- Нет и еще раз нет, - живо отозвался Бэзил, и в голосе его прозвучала нотка торжества. - Я не сказал "пожизненно", вовсе нет.
- А что же вы тогда сказали? - осведомился кроткий Бингем, кротко не позволяя себе вырвать прядь-другую собственных волос. - Как долго следует платить ему такую сумму? И если не пожизненно, то до какого времени? До Страшного суда?
- Зачем же? - засиял улыбкой Бэзил. - Я обозначил срок - только пока он продолжает танцевать. - Удовлетворенный, он откинулся на спинку стула и сунул руки в карманы.
- Полноте, мистер Грант. Неужто вы и вправду предлагаете, чтобы профессору назначили какое-то неслыханное жалованье на том лишь основании простите за резкость, - что он сошел с ума? Чтобы ему платили больше, чем четверым толковым служащим, лишь потому, что он за домом прыгает, как школьник?
- Вот именно, - невозмутимо согласился Грант.
- И это фантастическое жалованье нужно для того, чтобы продолжить этот несуразный танец? Или, возможно, чтоб его остановить?
- Всегда в конце концов приходится остановиться, - подтвердил Бэзил.
Бингем поднялся, взял свою безукоризненную трость и столь же идеальные перчатки и холодно промолвил:
- Боюсь, нам больше нечего сказать друг другу, мистер Грант. Возможно, ваши разъяснения - шутка, и если так, она, по-моему, немилосердна. Если вы говорили искренне, примите мои извинения за то, что я вас заподозрил в несерьезности. Как бы то ни было, все это вне пределов моей компетенции. Душевная болезнь, душевное расстройство профессора Чэдда - настолько горестная тема, что мне мучительно ее касаться. Однако же всему есть мера. И помешайся сам архангел Гавриил, признаюсь, это отменило бы его сотрудничество с библиотекой Британского музея.
Он сделал шаг к дверям, но Грант остановил его предупреждающим, эффектным жестом.
- Повремените, повремените, пока еще не поздно, - воззвал он к Бингему. - Желаете ли вы помочь великому открытию, мистер Бингем? Желаете ли вы содействовать всеевропейской славе, торжеству науки? Желаете ли, постарев и поседев или, возможно, полысев - не важно, ходить с высоко поднятой головой, ибо и ваша лепта есть в великом деле? Желаете ли...
- А если желаю, что тогда? - прервал его нетерпеливо Бингем.
- Тогда все просто, - не задумываясь, подхватил Грант. - Назначьте Чэдду восемьсот фунтов в год, пока он продолжает танцевать.
Вместо ответа Бингем гневно хлопнул перчатками и ринулся к дверям, но там столкнулся с направлявшимся в гостиную доктором Колменом.
- Прошу прощения, джентльмены, - взволнованно, с какою-то особой доверительностью начал доктор, - но я хотел сказать вам, мистер Грант, что сделал - э-э - обескураживающее открытие насчет мистера Чэдда.
Бингем угрюмо посмотрел на говорившего.
- Конечно, алкоголь, как я и опасался.
- Какой там алкоголь! - воскликнул доктор. - Если бы!
Как видно, это было бы еще не худшее. Встревожившийся Бингем немного сбивчиво и торопливо продолжал:
- Суицидальные намерения?
- Да нет! - нетерпеливо отмахнулся доктор.
Но Бингем лихорадочно перечислял:
- Наверное, говорит, что он стеклянный? Считает себя Богом?
- Ничуть, - резко оборвал его доктор. - Мое открытие совсем другого рода, мистер Грант. Ужасно то, что он не сумасшедший.
- Не сумасшедший?
- Есть хорошо известные физические признаки безумия. - Доктор был краток. - Ни одного из них у него нет.
- Почему же он танцует? - вскричал отчаявшийся Бингем. - Не отвечает на вопросы - ни нам, ни своим сестрам?
- Не берусь сказать, - холодно ответил доктор. - Я занимаюсь сумасшедшими, а не глупцами, а этот человек не сумасшедший.
- Да что же это значит наконец? Как нам заставить его слушать? убивался Бингем. - Неужто с ним никак нельзя связаться?
Ясно и резко, словно дверной колокольчик, прозвучали слова Гранта:
- Я буду счастлив передать мистеру Чэдду все, что вы захотите.
Его собеседники изумленно воззрились на него.
- А как вы это сделаете?
В ответ Бэзил медленно улыбнулся:
- Ну, если вы и впрямь хотите знать...
- Еще бы! - словно в бреду вырвалось у Бингема.
- Тогда я покажу вам.
И Грант вдруг вскинул ногу вверх, громко притопнул обеими ногами и снова стал как цапля. Лицо его было сурово, но впечатление ослаблялось тем, что он отчаянно вращал ногою в воздухе.
- Вы довели меня до этого. Вы вынуждаете меня предать моего друга, промолвил он. - И я предам его ради его спасения.
На лице Бингема, чутко отражавшем обуревавшие его чувства, явственно проступило огорчение человека, который приготовился услышать неприятное.
- Должно быть, что-нибудь еще ужаснее, - только и выговорил он.
Тут Бэзил грохнул об пол башмаками с такой силой, что доктор с Бингемом застыли в самых странных позах.
- Глупцы! - вскричал Грант. - Смотрели ли вы когда-нибудь на этого человека? Неужто вы не замечали, какое выражение глаз у Джеймса Чэдда, когда он с пачкой бесполезных книг и со своим дурацким зонтиком уныло тащится в вашу злосчастную библиотеку или в свой жалкий дом?
Неужто вы не видели, что у него глаза фанатика? Неужто вы ни разу не взглянули на его лицо, торчащее над вытертым воротником и скрытое очками? Неужто вы не поняли, что он бы мог сжигать еретиков и умереть за философский камень? В какой-то мере это я повинен в происшедшем, я, подложивший динамит под камень его веры. Я спорил с ним по поводу его прославленной теории происхождения языка - он утверждает, что придуманный отдельными людьми язык усваивается другими через наблюдение. К тому же я поддразнивал его за то, что он не понимает непосредственных уроков жизни. И что же делает в ответ этот неподражаемый маньяк? Придумывает свой язык - не стану сейчас входить в подробности - и сам себе клянется, что не откроет рта, будет объясняться только знаками, пока другие не поймут его. Так он, разумеется, и сделает. Внимательно понаблюдав за ним, я разгадал его язык, как разгадают и другие, видит Бог. Нельзя ему мешать, он должен довершить эксперимент. Нужно назначить ему восемь сотен фунтов в год, пока он сам не остановится. Остановить его сейчас значило бы растоптать великую научную идею. А это все равно, что объявить новейшие религиозные гонения.
Бингем дружески протянул Бэзилу руку:
- Благодарю вас, мистер Грант. Я постараюсь испросить необходимые нам средства и думаю, что преуспею в этом. Не хотите ли сесть в мой кеб?
- Нет, нет, спасибо, мистер Бингем, - бодро отозвался Грант, - я лучше побеседую в саду с профессором.
Беседа, видно, получилась искренней и задушевной.
Она была еще в разгаре, когда я уходил от Чэддов, - оба выделывали па.
СТРАННОЕ ЗАТВОРНИЧЕСТВО СТАРОЙ ДАМЫ
Беседа Руперта Гранта привлекала, во-первых, тем, что он разворачивал перед вами фантастическую цепь выводов, а во-вторых - тем, что он романтически любил Лондон.
Брат его Бэзил сказал о нем: "Рассуждает он холодно, четко и неверно. Но врывается поэзия - и выводит на правильный путь". Не знаю, относится ли это ко всем действиям Руперта, но одним случаем занятно подтверждается, и я о нем расскажу.
Мы шли по одной из безлюдных бромтонских улиц, в тех ярко-синих сумерках, которые наступают летом в девятом часу и кажутся поначалу не предвестием тьмы, а восходом лазурного светила, сапфирового солнца. Лимонное свечение фонарей озарило прохладную синеву, и когда мы, беседуя, проходили мимо, из нее вырывалась порой бледная искра. Руперт разволновался, пытаясь втолковать мне свою девятьсот девятую теорию. Когда безумная логика овладевала им, он видел заговор в столкновении кебов, руку Промысла - в винтике, выпавшем из часов. Теперь он подозревал злосчастного молочника, который шел перед нами.
То, что случилось позже, так интересно, что я забыл его доказательства. Кажется, Руперту не нравилось, что бидон - только один, и то маленький, да и плохо закрытый, молоко выплескивается на тротуар. Отсюда следовало, что молочник думает не о своем деле, а уж отсюда - что цель у него иная, и потому (тут какую-то роль играли грязные ботинки) он замыслил что-то совсем преступное. Боюсь, я слишком жестоко отверг это откровение, а Руперт Грант, человек прекрасный, но чувствительный, словно поэт или художник, немного обиделся. Он затянулся сигарой с той гордой стойкостью, которую считал необходимой для сыщика, и, кажется, прокусил сигару насквозь.
- Дорогой мой, - язвительно заметил он, - держу пари на полкроны: где бы молочник ни остановился, мы увидим что-нибудь особенное.
- Это я могу, - засмеялся я, - идет.
Примерно четверть часа мы молча шли за таинственным молочником. Он убыстрял шаг, мы едва поспевали, а молоко, серебряное в свете ламп, выплескивалось на тротуар.
Внезапно он юркнул куда-то вниз. Я думаю, Руперт и впрямь считал его кем-то вроде эльфа, и миг-другой не удивлялся. Потом, крикнув мне что-то, он кинулся за ним и тоже исчез.
Я ждал его минут пять, прислонившись к фонарю, пока молочник не возник снова, поднявшись по ступенькам уже без бидона. Он убежал, прошло еще минуты три, и тут вылез Руперт, бледный, но смеющийся, что с ним обычно и бывало, когда он разволнуется.
- Друг мой, - сказал он, потирая руки, - вот вам ваш скепсис. Вот вам мещанское недоверие к городской романтике. Гоните полкроны, в них и выражается ваша прозаическая сущность.
- Что? - недоверчиво воскликнул я. - Неужели с молочником и впрямь неладно?
Руперт как-то поблек.
- С молочником?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
- Наверное, мисс Чэдд уже сообщила вам печальное известие.
- Да, я уже знаю, мистер Грант, - сочувственно, но с беспокойством отозвался Бингем, не подымая взгляда от стола. - Я не могу сказать, как я расстроен этим чудовищным несчастьем. И надо же было ему случиться в тот самый час, когда мы окончательно решили предложить вашему прославленному другу должность. Он, разумеется, достоин большего, но все так повернулось, не знаю, право, как получше выразиться. Профессор Чэдд, возможно, сохранит свои поистине бесценные способности, я очень в это верю, но опасаюсь - в самом деле опасаюсь, - что как-то не пристало хранителю отдела восточных рукописей - э-э - кружиться в танце по библиотеке.
- Хочу к вам обратиться с предложением. - С размаху сев на стул, Бэзил придвинулся к столу.
- Буду рад вас выслушать. - И служащий Британского музея прокашлялся и тоже сел поближе.
В установившейся тишине каминные часы успели отсчитать всего какие-то секунды, потребовавшиеся Бэзилу, чтобы прочистить горло, подобрать подходящие слова и вымолвить:
- Так вот что я хотел сказать. Это не компромисс в точном значении слова, но нечто близкое. Я предлагаю, чтоб правительство через посредничество музея платило Чэдду восемьсот фунтов в год, пока он продолжает танцевать.
- Восемьсот фунтов в год? - переспросил мистер Бингем и в первый раз за всю их встречу взглянул на собеседника голубыми, кроткими глазами, светившимися изумлением, таким же голубым и кротким, как и взор. - Боюсь, я недопонял. Я не ошибся, вы считаете, будто профессор Чэдд в его нынешнем состоянии должен получить под свое начало отдел восточных рукописей и восемьсот фунтов в год?
Отрицательно мотнув головой, Грант отрубил:
- Никоим образом, хоть Чэдд - мой друг и я готов сказать в его поддержку что угодно. Но я не говорил и не хочу сказать, что можно поручить ему сейчас отдел восточных рукописей. Так далеко я не зашел. Я только предлагаю платить ему восемьсот фунтов в год, пока он танцует. Музей, наверное, располагает средствами для поощрения научных изысканий?
Бингем был совершенно сбит с толку.
- Я что-то не совсем вас понимаю, - сказал он, озадаченно помаргивая. - Вы бы хотели, чтобы мы назначили пожизненное содержание чуть не в тысячу фунтов в год этому явному маньяку?
- Нет и еще раз нет, - живо отозвался Бэзил, и в голосе его прозвучала нотка торжества. - Я не сказал "пожизненно", вовсе нет.
- А что же вы тогда сказали? - осведомился кроткий Бингем, кротко не позволяя себе вырвать прядь-другую собственных волос. - Как долго следует платить ему такую сумму? И если не пожизненно, то до какого времени? До Страшного суда?
- Зачем же? - засиял улыбкой Бэзил. - Я обозначил срок - только пока он продолжает танцевать. - Удовлетворенный, он откинулся на спинку стула и сунул руки в карманы.
- Полноте, мистер Грант. Неужто вы и вправду предлагаете, чтобы профессору назначили какое-то неслыханное жалованье на том лишь основании простите за резкость, - что он сошел с ума? Чтобы ему платили больше, чем четверым толковым служащим, лишь потому, что он за домом прыгает, как школьник?
- Вот именно, - невозмутимо согласился Грант.
- И это фантастическое жалованье нужно для того, чтобы продолжить этот несуразный танец? Или, возможно, чтоб его остановить?
- Всегда в конце концов приходится остановиться, - подтвердил Бэзил.
Бингем поднялся, взял свою безукоризненную трость и столь же идеальные перчатки и холодно промолвил:
- Боюсь, нам больше нечего сказать друг другу, мистер Грант. Возможно, ваши разъяснения - шутка, и если так, она, по-моему, немилосердна. Если вы говорили искренне, примите мои извинения за то, что я вас заподозрил в несерьезности. Как бы то ни было, все это вне пределов моей компетенции. Душевная болезнь, душевное расстройство профессора Чэдда - настолько горестная тема, что мне мучительно ее касаться. Однако же всему есть мера. И помешайся сам архангел Гавриил, признаюсь, это отменило бы его сотрудничество с библиотекой Британского музея.
Он сделал шаг к дверям, но Грант остановил его предупреждающим, эффектным жестом.
- Повремените, повремените, пока еще не поздно, - воззвал он к Бингему. - Желаете ли вы помочь великому открытию, мистер Бингем? Желаете ли вы содействовать всеевропейской славе, торжеству науки? Желаете ли, постарев и поседев или, возможно, полысев - не важно, ходить с высоко поднятой головой, ибо и ваша лепта есть в великом деле? Желаете ли...
- А если желаю, что тогда? - прервал его нетерпеливо Бингем.
- Тогда все просто, - не задумываясь, подхватил Грант. - Назначьте Чэдду восемьсот фунтов в год, пока он продолжает танцевать.
Вместо ответа Бингем гневно хлопнул перчатками и ринулся к дверям, но там столкнулся с направлявшимся в гостиную доктором Колменом.
- Прошу прощения, джентльмены, - взволнованно, с какою-то особой доверительностью начал доктор, - но я хотел сказать вам, мистер Грант, что сделал - э-э - обескураживающее открытие насчет мистера Чэдда.
Бингем угрюмо посмотрел на говорившего.
- Конечно, алкоголь, как я и опасался.
- Какой там алкоголь! - воскликнул доктор. - Если бы!
Как видно, это было бы еще не худшее. Встревожившийся Бингем немного сбивчиво и торопливо продолжал:
- Суицидальные намерения?
- Да нет! - нетерпеливо отмахнулся доктор.
Но Бингем лихорадочно перечислял:
- Наверное, говорит, что он стеклянный? Считает себя Богом?
- Ничуть, - резко оборвал его доктор. - Мое открытие совсем другого рода, мистер Грант. Ужасно то, что он не сумасшедший.
- Не сумасшедший?
- Есть хорошо известные физические признаки безумия. - Доктор был краток. - Ни одного из них у него нет.
- Почему же он танцует? - вскричал отчаявшийся Бингем. - Не отвечает на вопросы - ни нам, ни своим сестрам?
- Не берусь сказать, - холодно ответил доктор. - Я занимаюсь сумасшедшими, а не глупцами, а этот человек не сумасшедший.
- Да что же это значит наконец? Как нам заставить его слушать? убивался Бингем. - Неужто с ним никак нельзя связаться?
Ясно и резко, словно дверной колокольчик, прозвучали слова Гранта:
- Я буду счастлив передать мистеру Чэдду все, что вы захотите.
Его собеседники изумленно воззрились на него.
- А как вы это сделаете?
В ответ Бэзил медленно улыбнулся:
- Ну, если вы и впрямь хотите знать...
- Еще бы! - словно в бреду вырвалось у Бингема.
- Тогда я покажу вам.
И Грант вдруг вскинул ногу вверх, громко притопнул обеими ногами и снова стал как цапля. Лицо его было сурово, но впечатление ослаблялось тем, что он отчаянно вращал ногою в воздухе.
- Вы довели меня до этого. Вы вынуждаете меня предать моего друга, промолвил он. - И я предам его ради его спасения.
На лице Бингема, чутко отражавшем обуревавшие его чувства, явственно проступило огорчение человека, который приготовился услышать неприятное.
- Должно быть, что-нибудь еще ужаснее, - только и выговорил он.
Тут Бэзил грохнул об пол башмаками с такой силой, что доктор с Бингемом застыли в самых странных позах.
- Глупцы! - вскричал Грант. - Смотрели ли вы когда-нибудь на этого человека? Неужто вы не замечали, какое выражение глаз у Джеймса Чэдда, когда он с пачкой бесполезных книг и со своим дурацким зонтиком уныло тащится в вашу злосчастную библиотеку или в свой жалкий дом?
Неужто вы не видели, что у него глаза фанатика? Неужто вы ни разу не взглянули на его лицо, торчащее над вытертым воротником и скрытое очками? Неужто вы не поняли, что он бы мог сжигать еретиков и умереть за философский камень? В какой-то мере это я повинен в происшедшем, я, подложивший динамит под камень его веры. Я спорил с ним по поводу его прославленной теории происхождения языка - он утверждает, что придуманный отдельными людьми язык усваивается другими через наблюдение. К тому же я поддразнивал его за то, что он не понимает непосредственных уроков жизни. И что же делает в ответ этот неподражаемый маньяк? Придумывает свой язык - не стану сейчас входить в подробности - и сам себе клянется, что не откроет рта, будет объясняться только знаками, пока другие не поймут его. Так он, разумеется, и сделает. Внимательно понаблюдав за ним, я разгадал его язык, как разгадают и другие, видит Бог. Нельзя ему мешать, он должен довершить эксперимент. Нужно назначить ему восемь сотен фунтов в год, пока он сам не остановится. Остановить его сейчас значило бы растоптать великую научную идею. А это все равно, что объявить новейшие религиозные гонения.
Бингем дружески протянул Бэзилу руку:
- Благодарю вас, мистер Грант. Я постараюсь испросить необходимые нам средства и думаю, что преуспею в этом. Не хотите ли сесть в мой кеб?
- Нет, нет, спасибо, мистер Бингем, - бодро отозвался Грант, - я лучше побеседую в саду с профессором.
Беседа, видно, получилась искренней и задушевной.
Она была еще в разгаре, когда я уходил от Чэддов, - оба выделывали па.
СТРАННОЕ ЗАТВОРНИЧЕСТВО СТАРОЙ ДАМЫ
Беседа Руперта Гранта привлекала, во-первых, тем, что он разворачивал перед вами фантастическую цепь выводов, а во-вторых - тем, что он романтически любил Лондон.
Брат его Бэзил сказал о нем: "Рассуждает он холодно, четко и неверно. Но врывается поэзия - и выводит на правильный путь". Не знаю, относится ли это ко всем действиям Руперта, но одним случаем занятно подтверждается, и я о нем расскажу.
Мы шли по одной из безлюдных бромтонских улиц, в тех ярко-синих сумерках, которые наступают летом в девятом часу и кажутся поначалу не предвестием тьмы, а восходом лазурного светила, сапфирового солнца. Лимонное свечение фонарей озарило прохладную синеву, и когда мы, беседуя, проходили мимо, из нее вырывалась порой бледная искра. Руперт разволновался, пытаясь втолковать мне свою девятьсот девятую теорию. Когда безумная логика овладевала им, он видел заговор в столкновении кебов, руку Промысла - в винтике, выпавшем из часов. Теперь он подозревал злосчастного молочника, который шел перед нами.
То, что случилось позже, так интересно, что я забыл его доказательства. Кажется, Руперту не нравилось, что бидон - только один, и то маленький, да и плохо закрытый, молоко выплескивается на тротуар. Отсюда следовало, что молочник думает не о своем деле, а уж отсюда - что цель у него иная, и потому (тут какую-то роль играли грязные ботинки) он замыслил что-то совсем преступное. Боюсь, я слишком жестоко отверг это откровение, а Руперт Грант, человек прекрасный, но чувствительный, словно поэт или художник, немного обиделся. Он затянулся сигарой с той гордой стойкостью, которую считал необходимой для сыщика, и, кажется, прокусил сигару насквозь.
- Дорогой мой, - язвительно заметил он, - держу пари на полкроны: где бы молочник ни остановился, мы увидим что-нибудь особенное.
- Это я могу, - засмеялся я, - идет.
Примерно четверть часа мы молча шли за таинственным молочником. Он убыстрял шаг, мы едва поспевали, а молоко, серебряное в свете ламп, выплескивалось на тротуар.
Внезапно он юркнул куда-то вниз. Я думаю, Руперт и впрямь считал его кем-то вроде эльфа, и миг-другой не удивлялся. Потом, крикнув мне что-то, он кинулся за ним и тоже исчез.
Я ждал его минут пять, прислонившись к фонарю, пока молочник не возник снова, поднявшись по ступенькам уже без бидона. Он убежал, прошло еще минуты три, и тут вылез Руперт, бледный, но смеющийся, что с ним обычно и бывало, когда он разволнуется.
- Друг мой, - сказал он, потирая руки, - вот вам ваш скепсис. Вот вам мещанское недоверие к городской романтике. Гоните полкроны, в них и выражается ваша прозаическая сущность.
- Что? - недоверчиво воскликнул я. - Неужели с молочником и впрямь неладно?
Руперт как-то поблек.
- С молочником?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17