Чему Кэрмоди остался рад, потому что малышка Туту была дочкой Хута. Он опасался, что из-за трепки, заданной отцу, она проникнется к учителю ненавистью. Однако смена власти никак не сказалась на ней, если не считать, что теперь она держалась еще ближе к пришельцу. Пока они шли бок о бок, Кэрмоди показывал на встречавшихся животных и деревья и называл их. Туту безукоризненно повторяла за ним слова. К тому же она восприняла его стиль разговора, его обороты речи, его манеру произносить «А?», когда ему в голову приходила мысль, его привычку разговаривать с самим собой.
И еще она подражала его смеху. Кэрмоди показал ей на маленькую растрепанную птичку, торчащие во все стороны перья которой напоминали живую швабру.
– Метла на ножках, – сказал он.
– Метла на ножках, – повторила девочка.
Внезапно Кэрмоди рассмеялся, и Туту стала вторить ему. Но он не мог объяснить ей причину своего веселья. Как рассказать ей об «Алисе в Стране чудес»? Как поведать, что он попытался представить, о чем подумал бы Льюис Кэролл, если бы воочию увидел эти фантастические создания, существующие на странной планете, что вращается вокруг странной звезды, столетия спустя после его смерти, и узнал бы, что его творение по-прежнему живо и приносит плоды, пусть даже и весьма странные? Может, Кэроллу это и понравилось бы. Потому что он и сам был странным маленьким человечком – «Как Кэрмоди», – подумал Кэрмоди – и счел бы наименование этой птицы совершенно естественным и определенным выводом из царящей вокруг полной неопределенности.
Тут он пришел в себя и собрался, потому что огромное животное, напоминающее зеленого риноцеруса с тремя узловатыми рогами на морде, топоча, направилось к ним. Кэрмоди извлек из-под хвоста пистолет, мельком заметив, что Туту вытаращила глаза даже больше, чем при виде трехрогого чудовища. Но, остановившись в нескольких шагах от группы и понюхав воздух, оно неторопливо удалилось. Кэрмоди спрятал пистолет и связался с Холмъярдом.
– Забудьте предыдущее указание о складировании снаряжения, – сказал он. – Я веду их в дальний поход. Так сказать, Исход. Сегодня вечером я разведу костер, а вы держитесь за нами милях в пяти. Как я предполагаю, миновав рощицу, что стоит перед нами, мы двинемся к следующей. Я планирую каждый день покрывать две с половиной мили. Думаю, что больше у меня не получится. В долину молока и меда, которую вы описали, мы придем месяцев через девять. К тому времени мое дитя, – он погладил яйцо на груди, – должно вылупиться. И мой контракт с вами закончится.
Тревог у него оказалось куда меньше, чем он предполагал. Оказавшись в рощице, группа тут же рассеялась, но по его призыву все тут же собрались, оставив столь заманчивые свежие плоды и обилие грызунов, обитавших под камнями. Никто не роптал, преодолевая очередную милю до следующей рощи. Кэрмоди решил, что здесь они остановятся лагерем на остаток дня и на ночь.
После того как сгустились сумерки, он понаблюдал, как Туту разводит костер, и ускользнул в темноту. Не без опаски, ибо немало хищников предпочитали охотиться при свете двух небольших лун, а не днем. Однако он без приключений отшагал милю, на исходе которой встретил джип с ожидавшим его доктором Холмъярдом.
Получив от Холмъярда сигарету, он описал события дня более подробно, чем позволяли возможности передатчика. Холмъярд осторожно потискал яйцо на груди Кэрмоди.
– Каково чувствовать, что вы не только дадите жизнь горовицу, но и подарите им средство общения? Став, в определенном смысле, отцом всех горовицев?
– Чувствую я себя очень странно,-ответил Кэрмоди.-Беспокоит груз ответственности, который я взвалил на себя. Ведь то, чему я научу этих разумных существ, определит направление их развития на много тысячелетий. А может, и больше. С другой стороны, все мои старания могут и не дать результатов.
– Вам необходимо соблюдать осторожность. Да, кстати, вот то, что вы просили. Кобура с поясом. А в сумке патроны, фонарик, запас сахара и соли, перец, ручка, пинта виски.
– Вы же не предполагаете, что познакомлю их с огненной водой?-заметил Кэрмоди.
– Нет,-хмыкнул Холмъярд.-Эта бутылка лично для вас. Я думаю, порой вам не помешает сделать глоток-другой. Не исключено, что может возникнуть необходимость поднять бодрость духа, если вы долго не увидите никого из соплеменников.
– Я слишком занят, чтобы маяться одиночеством. Но девять месяцев-действительно долгий срок. Нет, я не считаю, что одиночество станет невыносимым. Это достаточно странная публика. Но уверен, что они, как и я, ждут развития событий.
Они пообщались еще немного, обговорив методику исследований на следующий год. Холмъярд сказал, что на всякий случай на корабле кто-то постоянно будет нести вахту у приемника. Правда, у всех дел по горло, потому что у экспедиции масса проектов, не терпящих отлагательств. Им придется отлавливать и препарировать разные виды живых существ, брать и анализировать пробы земли и воздуха, проводить геологическую съемку, заниматься розысками ископаемых останков и так далее. Довольно часто корабль будет перемещаться в другие районы планеты, даже в другое полушарие. Но в этом случае останутся два человека с джипом.
– Послушайте, док,-сказал Кэрмоди.-Не можете ли вы слетать в ту долину и обеспечить готовый запас кремня? Затем сложите его на видном месте, чтобы мы могли найти его. Идет? Если они научатся пользоваться оружием и инструментами, я бы хотел, чтобы сырье оказалось у меня тут же.
Холмъярд кивнул:
– Хорошая мысль. Сделаем. До конца недели мы подготовим вам запасы кремня.
Холмъярд пожал руку Кэрмоди, и маленький монах двинулся в обратный путь. Он освещал себе дорогу фонариком, предполагая, что, если свет и привлечет хищников, он же и отпугнет их.
Он преодолел больше сотни ярдов, когда ему показалось, что сзади кто-то идет. Он почувствовал себя сущим дураком, когда, прислушиваясь к подсознательным импульсам, понял, что причиной их оказалась маленькая фигурка Туту.
– Что ты здесь делаешь?-спросил Кэрмоди.
Девочка осторожно приблизилась, словно опасаясь его, и он повторил вопрос. Она еще не знала массы слов, и в этой ситуации Кэрмоди не мог исчерпывающе объясниться с ней.
– Почему ты здесь?
Раньше он не использовал слова «почему», но подумал, что в данных обстоятельствах Туту должна его понять.
– Я...-Она жестом показала, как следовала за ним.
– Следить.
– Я следить... ты. Я нет... хотеть ты обидеть. Темно. Большой мясоед. Кусать, рвать, убить, есть тебя. Ты умирать. Я... как сказать?
Монах понял, что она имела в виду, потому что ее большие карие глаза были полны слез.
– Ты плачешь,-сказал он.-Ох, Туту, ты плачешь из-за меня.-Он был тронут.
– Я плакать,-сказала она дрожащим голосом, готовая разрыдаться.-Я...
– Расстроена. Переживаешь.
– После Джон умереть... я хочу умереть. Я...
Кэрмоди обратил внимание, что она только что использовала понятие будущего, но не стал растолковывать ей, что значит будущее время. А вместо этого обнял ее и привлек к себе. Она уткнулась в него головой, кольнув острым кончиком клюва между ребрами, и громко расплакалась.
– Не переживай, Туту,-сказал он, поглаживая султан на круглой головке.-Джон любит тебя. Понимаешь... я люблю тебя.
– Люблю. Люблю,-пробормотала она между всхлипываниями.-Люблю, люблю. Туту люблю тебя!
Внезапно она отпрянула, и Кэрмоди ее выпустил.
– Я люблю,-проговорила она, вытирая кулачками слезы.-Но... я бояться за Джона.
– Боишься? Почему ты боишься за Джона?
– Я видеть... ну... горовиц... с тобой. Ты как он, но ты не как он. Он... как сказать... странный. Это правильно, да? И он летать, как гриф, но нет крыльев... он... не могу сказать, как он летать. Очень... странно. Ты говорить с ним. Я понимать слова... не все.
Кэрмоди вздохнул.
– Сейчас я могу тебе сказать лишь то, что он не горовиц. Он человек. Человек. И пришел со звезд.-Он показал наверх.
Туту тоже подняла голову, потом снова посмотрела на него и сказала:
– Ты тоже приходить... со звезд?
– Ребенок, ты поняла это?
– Ты не горовиц. Ты надел клюв и перья. Но... я понимать, ты не горовиц.
– Я человек,-сказал он.-Но сейчас хватит об этом, дитя. Когда-нибудь... скоро... я расскажу тебе о звездах.
И несмотря на ее непрестанные вопросы, он отказался хоть словом обмолвиться на эту тему.
Шли дни, которые складывались в недели и месяцы. Неизменно оставляя за собой от двух с половиной до трех миль в день, переходя от рощи к рощи, стая вслед за Кэрмоди шла к северу.
Однажды они вышли к груде кремня, оставленного экипажем корабля. Кэрмоди показал им, как делать наконечники копий и стрел, скребки и ножи. Он сделал для них луки и научил стрелять. Через короткое время каждый горовиц, который умел работать руками, обзавелся собственными инструментами и оружием. Руки у них были в ссадинах и царапинах, а один самец потерял глаз, выбитый отскочившим осколком кремня. Но питание группы улучшилось; их стрелы настигали бегающих и прыгающих животных, да и вообще всех, кто подходил по размерам и выглядел съедобным. Мясо они жарили, и Кэрмоди показал, как вялить и коптить его. Они осмелели до бесшабашности, что и стало причиной несчастья с Хутом.
Как-то, будучи в компании двух соплеменников, он выпустил стрелу в леоноида, который не скрылся при их приближении. Рана только разъярила зверя, и он кинулся на горовицев. Хут не сдвинулся с места и успел выпустить в него еще две стрелы, а его спутники метнули копья. Но умирая, животное дотянулось до Хута и разорвало ему грудную клетку.
Пока те двое добрались до Кэрмоди и он прибежал к Хуту, тот уже умер.
Это была первая смерть члена стаи после того, как Кэрмоди присоединился к ней. Теперь он убедился, что горовицы воспринимают смерть не с тупым равнодушием, как свойственно животным, а с плачем и криками протеста. Они стонали, рыдали, били себя в грудь и катались по земле.
Туту безутешно плакала, стоя у трупа отца. Кэрмоди подошел к ней и привлек к себе, дав ей излить горе. Подождав, пока она успокоится, он взялся организовывать похоронный обряд. Что было для него в новинку; у горовицев существовал обычай просто оставлять своих мертвых на земле. Но они поняли его и, выкопав заостренными палками яму в земле, погребли в ней Хута и завалили могилу грудой камней.
– Мой отец...-сказала Туту Кэрмоди после похорон.-Куда он ушел теперь?
На несколько секунд Кэрмоди потерял дар речи. На эту тему они никогда не говорили, но Туту сама догадалась о существовании загробной жизни. Хотя пока это было всего лишь предположение, ибо, возможно, он неправильно истолковал ее слова. Вряд ли она могла додуматься до мысли о конечности бытия тех, кого мы любим. Но нет, она знала, что такое смерть. Еще до того, как Кэрмоди присоединился к стае, она видела гибель других ее членов, видела, как умирают крупные животные, не говоря уж о тех грызунах и насекомых, которых сама ловила и ела.
– Что думают остальные?-спросил он, кивая в сторону стаи.
Туту посмотрела на них.
– Взрослые не думать. Они не говорить. Они как животные. Я ребенок. Я думать. Ты учить меня думать. Я спросить тебя, куда Хут ушел, потому что ты понимать.
И как много раз при разговоре с ней Кэрмоди мог только вздохнуть. На нем лежала тяжелая и серьезная ответственность. Он не желал внушать ей ложные упования и в то же время не хотел лишать ее надежд-если таковые вообще у нее были,-что жизнь продолжается и после смерти. Он понятия не имел, обладал ли Хут душой и если да, то какая ей уготована судьба. В этом смысле он ничего не знал и о Туту. Он считал, что разумные существа, способные осознавать себя в этом мире и пользоваться абстрактными понятиями, должны иметь душу. Однако уверенности в том у него не было.
Он не мог объяснить девочке, какая перед ним встала диллема. Ее словарь, созданный всего лишь за шесть месяцев общения с человеком, не включал такого понятия, как бессмертие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10