– Свежей... Вы правы, барон. А заметили, какая прекрасная внешность у здешних жителей: кожа свежая, без единой морщины, тела упругие.
– Вы краше, если вас втайне беспокоит сравнение. Уверяю вас, что здешние молодки, хоть и хороши, даже мечтать не могут о такой внешности, как у вас. Идите отдыхать, Каэ.
– Вы меня уговорили; Спокойной ночи, Банбери.
– Спокойной ночи, – ответил Вентоттен, растворяясь в ночи.
Каэ вытянула ноги, зевнула сладко, поднялась:
– Пойдем в дом, пес. Барон прав, отдыхать просто необходимо, иначе упадем однажды без сил и пропустим все на свете. Однако же как хорошо здесь женщины выглядят, будто в крови купаются... в крови...
Только в состоянии полусна, когда мозг уже бездействует и только подсознание управляет мыслями и поступками, может осенить блестящая и безумная догадка, которая наяву показалась бы невероятной. Каэтана, засыпавшая на ходу, вяло подумала, что так цветущи бывают вампиры и каннибалы, потому что утверждают, что нет лучше пищи, нежели человеческое мясо. И к тому же оно крайне вкусное, гораздо вкуснее дичи, говядины, свинины и чего там еще?
Обо всем этом она думала не всерьез, а постольку, поскольку у нее не хватало сил, чтобы повернуть течение мыслей на другую тему. Она уже спотыкалась, идя в хижину, как вдруг Тод отчаянно и тоскливо взвыл, и она вздрогнула, приходя в себя:
– Что за мерзость иногда может привидеться! – и вдруг замерла на месте. Кто-кто, но уж она должна была бы знать, что ей не грезятся глупости, а только возможные события.
Каэтана принялась рассуждать: будить всех, чтобы спросить, не пытались ли их съесть гостеприимные хозяева, было как-то слишком. Она представила себе лица сангасоев, выдернутых ее криками прямо из горячих объятий, и даже захихикала. С другой стороны, если ее неуместная стеснительность станет причиной трагедии, то она себе этого никогда не простит. Наконец Каэ решила пойти к барону Вентоттену и спросить его, может ли так вкусно пахнуть человечина, рискуя показаться ему не Богиней Истины, но Богиней Безумия. Пес, видимо, заметил некую перемену в своей хозяйке, потому что заметно повеселел и выбранное направление тоже одобрил, буквально волоча ее за собой в сторону дома, где на ночлег остановился барон в компании с Рогмо.
В какой-то момент Каэтана окончательно проснулась. Как протрезвела. А проснувшись, испугалась. Вернулась в дом. Взяла мечи, которые откликнулись легкой дрожью, и только потом чуть ли не бегом бросилась к Банбери. Около его хижины она остановилась, осторожно обошла ее сзади и постучала в окно комнаты, где спали ее друзья.
Все было в порядке, потому что Рогмо откликнулся сонным голосом:
– Кто?
– Рогмо, – шепотом позвала она. – Это я. Разбуди Банбери и вылезайте из окна. Мне нужен совет.
Наследника Энгурры следовало бы увековечить в бронзе, как некое неземное существо, исполненное терпения и кротости. Он не отреагировал на просьбу так, как должен реагировать ни с того ни с сего разбуженный смертельно уставший человек.
– Одну минуту, госпожа, – прошептал полуэльф. Какое-то время из глубины комнаты слышались легкая возня и приглушенные голоса, затем в окне появилась взъерошенно-заспанная голова Банбери Вентоттена.
– Что случилось, дорогая Каэтана?
– Барон, не сочтите меня безумной. Человечье мясо может так пахнуть?
– Бессмертные боги! – задохнулся барон. – Как же я сразу не вспомнил?! Госпожа, что делать?
– Так это...
– Именно оно, как же я сразу не подумал?!
– Выбирайтесь из дома.
Как ни странно, воплощенный в реальность кошмар, явившийся из преддверия сна, успокоил ее. Как всегда успокаивала необходимость принимать решительные меры. Это после она станет терзаться сомнениями и скорбеть, а сейчас, вынув клинки из ножен, Каэтана была готова защищать своих людей, охранять их, и это было главным.
Через несколько секунд Рогмо и Банбери стояли возле нее.
– Осторожно подходите к каждой хижине и стучите в окно. Просите воинов на пару слов. Шума не поднимайте, иначе может случиться трагедия.
Каэтана решительно двинулась к дому, где остановился на ночь Куланн. Она осторожно постучала в оконную раму. Но никто ей не отвечал. Она стукнула настойчивее, хотя и понимала, что это не поможет. Наконец ее внимание привлек легкий шорох, раздававшийся откуда-то сверху. Она вопросительно посмотрела на Тода, и умный пес моментально повел ее вокруг дома, пока она не уперлась в приставную лестницу, ведшую на чердак. Засунув Такахай за спину и крепче сжав рукоять Тайскарона, Каэ полезла наверх. В полной темноте трудно было что-то разглядеть. Даже луны не было на черном небе, где звезды мерцали, ничего не освещая.
Остановившись на последней ступеньке, Каэ прислушалась. Едва слышная возня где-то справа привлекла ее внимание. Она переступила внутрь и по колено утонула в душистом, свежем сене.
«Вот будет весело, если я все придумала и сейчас испугаю до смерти своего могучего сангасоя. Потому что он точно здесь не один...»
Куланн, если это был он, как-то странно хрипел и ворчал не хуже Тода – так же злобно и яростно. На любовное томление это было не сильно похоже, но ведь нельзя ко всем подходить с одинаковыми мерками.
«Как-нибудь выкручусь», – решила наконец Каэ. Быть богиней не всегда хлопотно. Иногда это все же дает некоторые преимущества. Так, зрение ее быстро перестроилось, и она, как кошка, стала все видеть в кромешной тьме. Правда, то, что она увидела, ей так не понравилось, что она бы с радостью отказалась от этой способности.
Связанный по рукам и ногам, с тряпкой во рту, Куланн лежал на спине. Судя по беспорядку в том, что с большим трудом можно было назвать его костюмом, его перевели в это состояние из гораздо более приятного. Огромный воин извивался всем телом, напрягая мышцы, чтобы порвать веревки, но все было тщетно. Давешняя девушка, полногрудая, пышная, холеная, сидела над ним с огромным ножом в руках – ну прямо картинка из кошмарного сна. Каэтану она не видела, как, впрочем, не видел ее и Куланн.
Кажется, парой минут позднее было бы и вовсе поздно. Девушка обеими руками сжала рукоять ножа и высоко занесла его над головой. Она что-то тихо напевала, раскачиваясь в молитвенном экстазе. И Каэ прыгнула вперед, надеясь опередить эту любительницу свежего мяса.
Тайяскарон легко, словно сквозь туман, проскользнул в тело убийцы, и девушка с хрипом повалилась на своего неудачливого любовника, заливая его потоками своей крови. Кровь, видимо, была горячая, потому что Куланн зашипел.
Когда Каэ разрезала на нем веревки и коротко прошептала несколько слов, сангасой скатился по лестнице кубарем, ворвался в дом и выбежал оттуда уже вооруженный.
В Корране было тихо. Это могло означать как хорошие новости, так и жуткие. Не теряя ни секунды, Куланн и Богиня Истины бросились в разные стороны. Каэ легко скользила в темноте к следующему дому, когда ее посетила гениальная мысль. А стоит ли пытаться вызывать воинов по одному, рискуя опоздать? Ведь можно... Она остановилась посреди дороги, закрыла глаза, сконцентрировалась. Сангасой называли себя ее детьми, они жили на земле, напитанной духом Истины с самого рождения, они ходили в ее храм, они пили воду из ее источников. Они любили ее и были готовы отдать свои жизни по первому же требованию своей богини. Почему же они не могли ее сейчас услышать? И через темноту и мрак, пробиваясь сквозь собственный страх и отчаяние, сквозь чужую глухоту и невнимательность, Каэ стала звать детей Ингатейя Сангасойи. Она кричала, пытаясь проникнуть в их сны и грезы, в их явь и действительность. И в какой-то момент, будто эхо, отразившееся от скал, прилетел ответный крик.
Полусонные, встревоженные, полуодетые воины выскакивали из домов, сжимая в руках мечи. Поселок проснулся, загомонил, загудел. Послышались вопли отчаяния, крики боли и победный рев.
Со всех сторон торопились к Ингатейя Сангасойе ее спутники и друзья. Странным образом ее зов услышал Магнус, до дома которого не успели еще добежать Рогмо и Банбери; недовольный Барнаба приковылял, ей таща за собой сонного альва. Многие солдаты выскакивали уже с оружием, обагренным кровью хозяев Коррана. Запалили факелы, и вскоре поселок осветился отблесками пламени. Кто-то причитал, вымаливая прощение. Кто-то проклинал гостей. Среди этого воплощенного ночного кошмара грозным и неприступным изваянием стояла Ингатейя Сангасойя, Богиня Истины, – и плакала.
Тринадцать воинов не пережили этой ночи. Тринадцать свежих могильных холмов вырыли солдаты Куланна в лесу, под сенью цветущих деревьев. Тринадцать коней удивленно пофыркивали, тычась мордами в чужие ладони, словно спрашивая, где их хозяева.
А сзади осталось пепелище. Каэ не стала удерживать своих людей, когда страшная истина наконец открылась им. Воины Ингатейя Сангасойи никогда прежде не поднимали руки на мирных жителей. Никогда они не могли и помыслить о том, чтобы убить женщину или ребенка. Но когда вымазанные кровью их друзей ребятишки попались им на глаза, в сердцах воинов не осталось жалости. Поселок каннибалов был уничтожен. Дома сожгли, устроив один огромный погребальный костер гостеприимным хозяевам, которые жили тем, что съедали всех, кто имел несчастье попасть в эти края. Людей отлавливали в лесу и на дорогах, ведущих к Эрен-Хото; приглашали отдохнуть в Корране и переночевать, чтобы с новыми силами двинуться в путь на следующий день. Как правило, следующего дня для тех, кто соглашался, уже не было.
К озеру ехали в полном молчании. Когда солдаты гибнут в бою, это горько, но понятно всем – на то они и солдаты, чтобы отдавать свои жизни за ту цель к которой стремятся. Когда же храброго воина, поверившего девичьей улыбке и ласковому взгляду, съедают на обед, это не укладывается в голове. Больше всех переживал, похоже, Куланн, который считал себя в ответе за эту трагедию. Он думал, что мог предвидеть последствия, но поддался соблазну, и страшная, нелепая смерть тринадцати воинов – это его вина.
Каэ понимала, что творится на сердце у храброго сангасоя. Она подъехала к нему, придержала Ворона, заставляя его идти рядом с конем Куланна, и произнесла:
– Не кори себя. Я виновата еще больше. Тод предупреждал меня, но я не послушалась.
– Если бы не вы, госпожа, меня бы и на свете не было. А я обязан предвидеть любые опасности.
– Так не бывает, Куланн. Нельзя не доверять всем. Тогда жизнь становится невыносимой.
– Жизнь становится невыносимой и тогда, когда кровь твоих солдат не высыхает на твоих руках.
– Глупости. Если ты будешь только об этом думать, мы попадем в еще большую беду. Вот барон Банбери Вентоттен тоже считает, что виноват только он, ибо не смог сразу угадать, что пахнет человеческим мясом.
– Барон Банбери не принимал на себя ответственность, а я обещал правителю Сонандана доставить вас целой и невредимой.
– Понимаешь, Куланн, нельзя обещать ничего подобного. У меня есть своя воля и свое право принимать решения. Есть воля и право на решение и у наших воинов. Мы с тобой все равно не сможем за них думать, дышать, не сможем подавлять их желание любить, верить. А если мы и попытаемся это делать, то рано или поздно нас настигнет расплата. И поэтому отвечай за себя самого, а остальным предоставь право платить по своим счетам. Иначе в какой-то момент человек перестанет быть человеком.
– Я подумаю, – сказал Куланн.
На берегу Эрен-Хото долго не задержались. В отличие от каннибалов, рыбаки не больно радовались появлению вооруженных пришельцев и только испытали облегчение, когда командир отряда – громадный воин в белых одеждах, вооруженный топором, заявил, что намерен в самом скором времени переправить своих людей через озеро. Соблазненные звоном золота в кожаном мешочке и надеждой избавиться от этой напасти (неизвестно, что взбредет в голову этим воинам, не похожим ни на матариев, ни на унгараттов, ни на хассасинов, – но чем непонятнее, тем страшнее), рыбаки нестройной толпой двинулись к ближайшей роще, и уже через три часа несколько прочных, довольно больших плотов мерно покачивались на волнах Эрен-Хото.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68